Юханна Нильссон - Маргинальные любовники
– Если это очередная уловка…
– Нет…
Эвелин колеблется, спиной чувствует взгляды коллег, ощущает себя кинозвездой. Режиссер, оператор, сценарист, статисты – все в сборе. Сейчас приступим к съемке.
– Тогда выпьем кофе, – говорит она, поднимаясь.
Они спускаются вниз в кафетерий. Эвелин наливает две чашки кофе. Она еще помнит, что он пьет черный, и помнит, что он помнит, что она пьет с молоком, и все остальное он тоже помнит: от номера счета до звуков, которые она издает в постели.
– Я только хочу извиниться, – говорит Джек, думая, какая же она красивая в этой блузке.
Она нервно теребит чашку с кофе. Чувствует идущий от него запах спиртного, сквозь который пробивается другой запах – запах его лосьона после бритья, по которому она до сих пор скучает, несмотря на то что у нее теперь другой мужчина с другим лосьоном.
– Я обещаю, что оставлю тебя в покое, – говорит он. – Если это то, чего ты хочешь.
Эвелин смотрит на его лицо – сегодня он забыл побриться. Раньше он иногда позволял ей брить его опасной бритвой. Это его возбуждало – чувствовать острое лезвие на своей шее и знать, что он может ей доверять.
– Я по-прежнему люблю тебя, – говорит он. – Я всегда буду любить тебя.
А эта голубая рубашка? Это она ее купила?
– Эвелин?
Она смотрит на его руки и думает, что никогда у нее не будет такого умелого любовника.
Он медлит в надежде, что она сейчас скажет, что готова его простить и начать все снача ла.
– Я тоже всегда буду любить тебя, – отвечает Эвелин. – Но мы никогда больше не будем парой.
Она встает. Он тоже. Быстрое объятие. Ее рука нежно касается его затылка, и она исчезает.
Джек долго еще стоит на месте в шоке от услышанного. Впервые осознает, что теперь все действительно кончено и что он остался один, совсем один.
В приемной гинеколога много женщин. Толстых и худых, шведок и приезжих, молодых мам с новорожденными и набухшими молоком грудями, женщин с детьми постарше и пустыми грудями, беременных и желающих забеременеть, беременных и желающих избавиться от ребенка, женщин, которым нужны контрацептивы, женщин, у которых проблемы с контрацептивами, женщин, которые хотят перевязать маточные трубы навсегда, и Мирья и София, которую все разглядывают.
Как будто она из бродячего цирка, думает София, поправляя макияж с таким видом, будто ей все равно. Посылает себе воздушный поцелуй и причмокивает.
Женщина в хиджабе смотрит на нее сквозь узкую прорезь для глаз. В той или иной степени они обе заперты в своих телах.
София улыбается женщине в хиджабе. Похоже, она тоже улыбается ей в ответ, но под плотной тканью ничего не видно.
– Ты зайдешь со мной?
– Мне, наверно, нельзя.
– Я скажу, что ты моя сестра.
София улыбается.
Мирья сама наивность.
– Думаю, будет лучше, если я подожду здесь.
Они сидят положив ногу на ногу, листают женские журналы, и поднимают глаза каждый раз, когда выходит медсестра и называет имя. Наконец подходит очередь Мирьи.
– Удачи, – говорит София, крепко сжимая ее ладонь.
С вымученной улыбкой Мирья заходит вслед за медсестрой к гинекологу. К счастью, это женщина.
– Пятая неделя, – сообщает ей врач после осмотра. – Тебе придется как можно быстрее решить, хочешь ли ты оставить ребенка или сделать аборт.
Мирья кивает. В голове шумит. Интересно, это ее естественный цвет волос или хна, думает она.
– Тебе есть с кем поговорить об этом?
У Софии такие большие руки, такие широкие плечи…
Что, если папа умрет?
– С твоим молодым человеком?
Что, если он заразил меня чем-нибудь?
– Мирья, как ты себя чувствуешь?
СПИД.
– Что ты хочешь делать?
Я хочу стать фотомоделью и актрисой.
– Дать воды?
Я не готова стать матерью.
– Нет, спасибо. Мне нужно идти.
Она возвращается в приемную, где София обнимает ее на глазах у всех.
– Пятая неделя. Начинается формирование нервной системы. Мы это проходили на биологии. Черт, я сейчас упаду в обморок.
На подкашивающихся ногах Мирья идет к выходу, поддерживаемая Софией, которая бормочет, что они найдут решение проблемы.
Вместе.
– Как бы я хотела, чтобы ты была его отцом, а не Филипп, – говорит Мирья по дороге к кафе. София резко останавливается. Лицо у нее белее мела.
Мирья заливается краской:
– Прости, я не то хотела сказать.
– Я знаю.
Напряженная тишина.
– Это очень мило с твоей стороны, – говорит София.
– Ты правда так думаешь?
– Конечно.
Они идут дальше молча. Руки болтаются в опасной близости друг от друга. Что будет, если… Но ничего не происходит. Вот они и на месте. Отпирают дверь кафе и заходят внутрь.
– Я думала сегодня развесить мои фотографии, – сообщает София, выкладывая на стол портфолио.
Мирья кивает, украдкой разглядывая руки и плечи Софии.
– И на вентилятор надо взглянуть, – продолжает София, поднимая глаза к потолку. – Может, его еще можно починить.
Мирья думает, что так бы сделал настоящий папа.
Они ставят кофейник, достают выпечку и делают сэндвичи. На часах половина десятого. Полчаса до открытия. Виктор с Розой все еще в больнице, так что Мирье нужна помощь в кафе.
Развесив фотки по стенам, София снимает туфли на каблуках и залезает на стремянку, чтобы посмотреть, в чем дело с вентилятором.
Мирья стоит внизу и следит за каждым ее движением. Оттуда ей видно, что под юбкой у Софии белые трусы в голубой цветочек, из-под которых виднеется мошонка.
У Мирьи перехватывает дыхание, но София ничего не слышит: все ее внимание сосредоточено на проводах, которые, кажется, кто-то перерезал.
– Кто-то специально его испортил, – сообщает она, слезая вниз.
– Нарочно? – Мирья заливается краской.
София кивает и начинает объяснять и показывать. Мирья бормочет что-то про то, что уже пора открывать кафе – на часах десять.
Она спешит к двери. Перед глазами у нее трусы Софии.
Секундой позже звенит колокольчик, и входит Беа. Подлетает к своему обычному столику, кидает жакет на спинку стула, заказывает свой обычный завтрак и садится.
Первый глоток кофе, потом она откидывается на спинку стула и разглядывает фотографии на стенах, не замечая на себе взгляд Софии, которой смертельно хочется сфотографировать посетительницу.
Это же я, думает она, глядя на фото с подписью «Арон, 77 лет, рыбак». И это тоже я, думает она, глядя на фото «Ольга, 23, танцовщица», где девушка стоит на пуантах, закрыв лицо ладонями. Поза ее полна напряжения.
И это я, думает Беа о снимке «Вильям, 5, чего-то хочет», на котором мальчик смотрит на папу, а папа – в сторону.
И это, думает она о «Сигрид, 89, школьная учительница на пенсии». Это я сижу на диване в полном одиночестве и смотрю в окно с мыслями, что ничего в этой жизни не приобрела. Ни мужа, ни детей, ни внуков. Никто не вспомнит обо мне, когда я умру, не положит цветов на могилу, не помолится о моей душе.
Мирья приносит завтрак на подносе:
– Приятного аппетита.
Беа смотрит на Сигрид. Ей страшно, что так оно и будет. Она будет сидеть на диване, жалея о прожитой жизни, о потерянных возможностях, о нереализованных мечтах. Ей страшно до смерти. Страшно при одной мысли, что никто не будет оплакивать ее кончину и никто не сделает записи в прощальной книге под словами «Скорбим и помним» на ее похоронах.
К завтраку она не притрагивается. Только смотрит в окно и размышляет о том, можно ли изменить судьбу.
Когда Беа было шестнадцать, она решила, что обижена судьбой. Если бы это было не так, то мама не умерла бы, а папа не начал пить, а она не стала бы воровкой. Ей было предначертано судьбой быть одиночкой – без матери, да можно сказать, что и без отца тоже.
Почему Бог избрал для нее эту участь? За что? Нужны ли такие, как она, только лишь для того, чтобы другие лучше ощущали разницу между счастьем и несчастьем, законом и преступлением?
И если бы она не ступила на этот путь, то ее жизнь вообще была бы лишена смысла и она давно бы уже наложила на себя руки.
Наглоталась бы таблеток у себя в кровати под звуки маминого голоса. Когда-то это казалось ей единственно правильным решением.
После обеда Беа посещает антикварные книжные магазины, в которых ее давно уже знают как постоянного клиента. Бродит между полок, проводит пальцами по корешкам книг, иногда берет одну с полки и разглядывает переплет, присаживается на табуретку, чтобы пролистать или прочитать несколько страниц.
Здесь она никогда не ворует. Даже не испытывает ни малейшего искушения. Словно воровать книги из книжного магазина – это табу.
Только не здесь, Беа. Здесь ты можешь отдохнуть и расслабиться. Тебе не нужно хитрить, не нужно таиться, не нужно ненавидеть.
– Что-нибудь нашли?
Магазин принадлежит некоему Густафу Хамбергу, в юности написавшему так называемый роман воспитания (молодой человек переживает душевный кризис, борется с условностями, следует за своей мечтой и находит себя – он так никогда и не послал его в издательство, о чем до сих пор жалеет). Сейчас он разглядывает Беа через заляпанные стекла очков.
