Колин Маккалоу - Милый ангел
– Быстро обжарь мясо, переложи в другую посуду. Подрумянь лук, положи туда же. Грибы жарь, пока они не станут мягкими, потом переложи их к мясу. Держи сковороду на огне, пока подливка не потемнеет, а потом добавь капельку бренди.
От бренди (Клаус признает только настоящий выдержанный, а не трехзвездочный) соус зашипел и забурлил.
– Перед тем как положить сметану, добавь в сковороду немного сливок, Харриет. Иначе соус свернется, если попытаешься нагреть его до кипения. Я предпочитаю обжигающе горячую еду, потому всегда добавляю сначала сливки, чтобы сметана не свернулась. Потом положи сметану небольшими порциями, возьми французскую сбивалку и тщательно перемешай соус, а не то в нем останутся комки. И наконец, полей соусом мясо с грибами, перемешай и – вуаля! Бефстроганов готов.
Приготовление этого блюда заняло меньше часа, вкуснее его я ничего не пробовала.
– Только не вздумай класть в него томатную пасту или пикули, – предупредил Клаус с таким видом, будто удерживал меня от кощунства или преступления. – Мой способ приготовления бефстроганова – единственный верный, классический. – Задумавшись на минуту, он продолжал: – Вот только добавлять бренди я сам придумал, но это простительно. Вкусовые сочетания должны быть простыми; следи, чтобы вкус соуса не забивал вкус главных ингредиентов. Зачем впустую переводить говяжье филе, грибы и лук?
Урок закончился. Мы решили, что через неделю приготовим курятину со сладкой паприкой по-венгерски. Потом немного поспорили о том, кто будет оплачивать ингредиенты: Клаус считал, что это его обязанность, но я ему не позволила. В конце концов мы договорились делить расходы пополам.
В следующую субботу обязательно поищу в магазинах хорошие ножи, брусок для заточки и сбивалку. Жду не дождусь, когда наконец-то смогу научить маму делать соус без комочков! Надо всего лишь перемешать его французской сбивалкой.
Пятница
11 марта 1960 года
Не верю я этим картам и ни за что не поверю!
Сегодня у нас был день черепно-мозговых травм. Не знаю, почему так бывает, – просто случается, и все. Пациенты приходят разные, а травмы у всех одинаковые. Нынче у нас на повестке дня головы, головы, и ничего, кроме голов.
Крис еще не успела уйти, когда наш носильщик Деметриос из новых эмигрантов вкатил в лабораторию очередного, неизвестно какого по счету, больного с травмой головы. Деметриос – грек и организатор переводческой службы, без которой мы бы не справились с наплывом эмигрантов со всех концов света. Мне нравятся вновь прибывшие, по-моему, они стране только на пользу: по крайней мере в ней будет больше людей, которые любят не картошку с мясом, а бефстроганов. Но мои родные терпеть их не могут, как и мисс Кристина Гамильтон. И напрасно, потому что Деметриосу она нравится. Он одинокий, рослый и довольно симпатичный, хотя и видно, что чужак; мне он говорил, что служит на побегушках в больнице только временно. По вечерам он ходит в колледж, изучает автомеханику и мечтает когда-нибудь открыть свою мастерскую и гараж. Как все новые эмигранты, он трудится не покладая рук и бережет каждый грош. Наверное, поэтому все коренные австралийцы презирают вновь приехавших. Эмигранты считают работу не правом, а привилегией. Они просто счастливы жить там, где желудок у них всегда полон, а в банке отложено кое-что на черный день.
Бросив в сторону Крис томный взгляд и получив в ответ взгляд негодующий, Деметриос ретировался и оставил нас с пациентом. Означенный пациент был пьян в стельку, вонял пивом, не желал лежать спокойно и помогать нам. А когда я наклонилась над ним, чтобы поправить мешки с песком по обе стороны от шеи, пивная блевотина хлынула из него фонтаном и окатила меня чуть ли не с головы до ног. Фу, гадость! Пока Крис бранилась, а наша подчиненная подтирала пол, я бросилась в уборную для персонала «травмы» и с омерзением стащила с себя форму, туфли, чулки с пояском, лифчик, трусики – в общем, разделась полностью. В шкафчике у меня хранилась запасная форма, но ни белья, ни обуви с собой не было. Пришлось стирать в раковине, выжимать и снова надевать и белье, и даже чулки: появляться на рабочем месте с голыми ногами у нас строго запрещено. Мои любимые старенькие туфли безнадежно испорчены – трагедия. Три года они ласкали мне ступни, а теперь придется покупать новую пару и разнашивать ее: кому случалось весь день проводить на ногах, тот поймет, как это тяжело. Туфли не выжмешь, поэтому я надела их мокрыми и проковыляла в лабораторию, оставляя за собой цепочку мокрых следов. И столкнулась с сестрой-хозяйкой, которой приспичило нанести нам визит.
– Мисс Перселл, вы измочили весь пол. Этим вы подвергаете опасности окружающих, – ледяным тоном изрекла она.
– Да, сестра. Знаю, сестра. Прошу прощения, сестра, – отбарабанила я и унеслась за дверь. Оправдываться перед сестрой-хозяйкой или сестрой Агатой бесполезно, лучше поскорее скрыться с их глаз долой. Но какая у нее память! Мы виделись всего один раз, а она запомнила, кто я и как меня зовут.
Так и тянулся этот день, один из самых суматошных и неудачных. В четыре я отпустила младшую лаборантку и продолжала бой одна. Время уже близилось к девяти, когда я наконец отнесла грязное белье в прачечную «травмы», потом отловила кого надо и договорилась насчет дезинфекции пола у нас в лаборатории. Заполнив все положенные журналы и подготовив кассеты на завтра, я освободилась.
Выйдя на улицу, я обнаружила, что сгустившиеся над городом мартовские тучи вот-вот разродятся грозой. Конечно, зонт у меня с собой был, но я огляделась, прошлась туда-сюда по Саут-Даулинг-стрит и поняла, что все таксисты попрятались, не дожидаясь, когда начнется потоп. Мне светила либо длинная пешая прогулка до дома, либо ночь на голой кушетке в «травме», а назавтра – нагоняй от сестры-хозяйки.
Кто-то вышел из ворот больницы как раз в тот момент, когда шквальный ветер погнал по улице листья, обрывки бумаги и пустые банки. Я не оглянулась, пока не услышала шаги совсем рядом и не поняла, что это кто-то из знакомых. Оказалось, мистер Форсайт собственной персоной! Ослепительно улыбнувшись, он указал концом большого черного зонта с рукояткой из эбенового дерева на стоянку для автомобилей штатных врачей. Все «роллсы» и «бентли» уже разъехались, на стоянке остались лишь «мерседес» 30-х годов и гладкий черный «ягуар». Я была готова поспорить сама с собой, что «ягуар» принадлежит мистеру Форсайту.
– Гроза начнется с минуты на минуту, Харриет, – сказал он. – Позвольте подвезти вас.
В ответ я осмелилась улыбнуться, но решительно покачала головой:
– Спасибо, сэр, я сама доберусь до дома.
– Мне вовсе не трудно, – настаивал он. Тут небеса наконец разверзлись, хлынул дождь, а мистер Форсайт издал торжествующий возглас: – Не ждать же вам автобус под таким ливнем, Харриет, а такси нигде не видно. Разрешите, я вас все-таки подвезу.
Но я не поддалась. В больницах сплетникам раздолье, а мы стоим на самом виду, мимо то и дело снуют врачи и сестры.
– Благодарю, сэр, но от меня несет рвотой, – объяснила я непреклонно. – Лучше я пройдусь пешком.
Я говорила, стараясь не смотреть ему в глаза и вообще вести себя прилично. Минуту он вглядывался мне в глаза, потом пожал плечами и раскрыл над головой зонт. На серебряном кольце, надетом на ручку, была выгравирована какая-то надпись, заканчивающаяся именами – Джеффри и Марк. Мистер Форсайт почти бегом помчался к черному «ягуару». Молодчина, Харриет, догадалась! А «мерседес» 30-х годов наверняка водит кто-нибудь из психиатров или патологоанатомов. Ортопеды ортодоксальны. Мимо просвистел «ягуар», за мокрым стеклом я разглядела лицо и машущую мне руку. Махать в ответ я не стала. Подождав еще немного, я раскрыла зонт и заплюхала по лужам к дому, до которого было мили три с лишним. Так-то лучше. Гораздо лучше.
Понедельник
28 марта 1960 года
«Травма» и уроки кулинарии истощили мой запас энергии, поэтому в дневник я давно не заглядывала. Но сегодня случилось то, что никак не идет у меня из головы. Может, если я все подробно запишу, то наконец успокоюсь и сумею выспаться.
Джим вызвала меня на экстренное совещание к себе наверх, в квартиру, где ухитрялись уживаться оборочки Боб и ее собственный аскетизм. Я давным-давно узнала, что мотоцикл «харлей-дэвидсон», прикованный цепью к платану на Виктория-стрит, принадлежит Джим, потому не удивилась, обнаружив, что стены в квартире оклеены харлеевскими плакатами. Джим и Боб часто зазывали меня к себе, но до сегодняшнего вечера я отклоняла предложения, если честно, из чистой трусости. Почему-то меня не тянуло сближаться с женщинами, в большинстве своем носившими мужские имена – Фрэнки, Билли, Джои, Роббо, Рон, Берт и так далее. Джим и Боб мне нравились как частица Дома, к тому же миссис Дельвеккио-Шварц учительским тоном разъяснила мне, как нелегко приходится лесби, поэтому им палец в рот не клади (подбирать слова она умеет, а я так и не научилась различать, смеется старая калоша надо мной или говорит серьезно). Сегодня, когда Джим уговаривала меня зайти к ним, я вдруг поняла, что мне предстоит испытание, и согласилась.
