Антония Байетт - Детская книга
В отдельном кабинете оказался диван, низкие кофейные столики, шелковое покрывало в восточном стиле, расшитое узором из перьев, и свечи в красивых фарфоровых подсвечниках. Окон во внешний мир в кабинете не было. Пахло духами. Будь у Флоренции выбор, она бы не захотела проводить время в такой комнате, но ей нужно было многое узнать и сделать. Она вытащила булавку, сняла шляпку и отложила ее в сторону; она приняла из рук Метли большой бокал коньяку; она трепетала. Метли принялся гладить ее, как гладят нервную кобылу. Он сам выпил большой бокал коньяку. Он шутил насчет приключений с пуговицами, совлекая с себя, а потом с Флоренции различные одежды. Флоренция хотела знать, но еще не знала, что это значит. Герберт Метли, загорелый, костлявый, нервозный, все трогал и трогал ее и говорил ей на ухо – не о любви, но о желании, о потребности, о праве. Он умел делать такое, чего Флоренция раньше и вообразить не могла, – приводил в возбужденный трепет места, которые до того были безмолвны или, самое большее, испытывали смутное неудобство. Она выпила еще коньяку и подумала: «Он играет на мне, как на музыкальном инструменте». Эта мысль ее укрепила. Музыкант или фокусник снял с себя и с нее еще несколько деталей одежды. Флоренция шепнула, что кто-нибудь может войти, но Метли уверенно сказал, что они в безопасности, он обо всем позаботился, все устроил как надо. Флоренция выпила еще коньяку. Узел волос распустился. Она была в корсаже и нижней юбке, и ее тело трепетало от мириада отпечатков его пальцев.
– Это будет здесь, – сказал Метли.
Он все гладил и гладил, не снимая с нее панталон. Флоренция уже чувствовала под панталонами словно бы незаткнутый фонтан или неотвратимо поднимающийся гейзер. Увидев это, Метли снял с нее панталоны и сказал:
– Я должен войти. Впусти меня.
Флоренция лежала, откинув голову на подушки, а комната шла кругом, как мельничное колесо. Метли гораздо лучше владел ее телом, чем она сама. Она почувствовала, как он вталкивает собственное тело в ее потайное место, а потом вламывается со страшной силой, как отбойный молоток в пласт угля. Он разорвал ее, и она содрогнулась в конвульсиях и закричала, а он испустил низкий стон, словно сдулся, и все вокруг было мокро от смешавшихся крови и семени.
– Черт, – сказал Герберт Метли. – У тебя там все туго. Ты была девушкой.
– А вы что думали? – едва выговорила она.
– Я не думал, – ответил он, утратив самоуверенность. – Погляди, что мы натворили. Надо будет предложить им денег за эту штуку… за покрывало. Ну, я думаю, у них такие вещи время от времени случаются. Интересно, сколько они потребуют?
– У меня в сумочке есть деньги, – сдавленно сказала Флоренция.
Ей показалось, что ее сейчас стошнит, из-за коньяка, а ей отчаянно не хотелось, чтобы ее тошнило, – она хотела сохранить контроль хотя бы над одним из концов своего тела. Она хотела домой. Она сглотнула. Попробовала встать и снова упала на диван. Метли отодвинул занавеску, за которой обнаружился таз для умывания и кувшин с водой. Метли принялся вытирать покрывало мокрым носовым платком, но это ничего не дало. Флоренция кое-как встала, дотащилась до умывальника и обтерла свою покрасневшую плоть. Они с Метли неловко оделись, отвернувшись друг от друга, – Флоренция надела все, кроме безвозвратно погубленных панталон. Их она скатала и засунула в умывальный кувшин. Застегнула платье и пришпилила на место шляпу.
Она стояла в дверях ресторана, чтобы не видеть, как Метли торгуется из-за испорченного покрывала. Она думала, что умрет от стыда, стоя вот так у всех на виду. Метли явно не знал, как теперь держаться с владельцами ресторана, куда он так уверенно ее привел. Он выглядел глупо, и она решила, что никогда ему этого не простит. Она заметила, что его, похоже, заставили заплатить слишком много и ему от этого не по себе.
Выйдя на улицу, он подозвал кэб и был вынужден спросить, хватит ли у Флоренции денег доехать домой.
– Да, я же сказала, – презрительно ответила Флоренция, борясь с тошнотой.
Он должен был вызваться проводить ее, дабы убедиться, что с ней будет все благополучно; она знала, что с ней далеко не все благополучно, но уже понимала, что больше никогда в жизни не желает его видеть и слышать.
Она в полуобмороке доехала до Музея. Вошла в домик и поднялась по лестнице. Имогена, сидевшая в гостиной, слегка удивилась, увидев Флоренцию дома посреди семестра. Та объяснила, что ей вдруг непреодолимо захотелось уехать из Кембриджа на пару дней. Ей нездоровится. Она сейчас пойдет к себе и ляжет. Имогена опять склонилась над книгой, а Флоренция кое-как поднялась наверх. На следующий день она вернулась в Ньюнэм и стала учиться с удвоенным прилежанием.
* * *Вернувшись домой на летние каникулы, она обнаружила, что Имогена отложила ювелирное дело и принялась за вышивку – розовые бутоны и голубые незабудки по тонкой шерстяной вуали. Некоторое время Флоренция молча наблюдала за ней. У Имогены был мечтательный вид, и она стала как-то пухлей обычного – благодушная прерафаэлитская мадонна…
– Что это ты вышиваешь?
– Покрывало.
– Такое маленькое.
– Оно для маленькой кроватки. У меня будет ребенок.
Имогена решительно втыкала и вытягивала иглу, не поднимая головы.
– Поздравляю, – машинально ответила Флоренция. – Когда ждать счастливого события?
– В конце года. Может, даже под Рождество. Под Рождество тяжело рождаться.
– Как странно, – сказала Флоренция.
– Да, правда ведь? Я очень странно себя чувствую. Все как в тумане, и тошнит.
Флоренции не хотелось об этом знать. До нее как раз дошло, что ребенок будет ее единокровным братом или сестрой. Сама идея не укладывалась у нее в голове.
– Пожалуйста… – сказала Имогена, но не закончила фразу.
Флоренция заявила, что они с Гризельдой договорились вернуться в Кембридж – вот прямо сейчас, и устроить себе во время длинных каникул дополнительный семестр, чтобы приналечь на учебу. Имогена еще ниже склонила голову над неустанно движущимися пальцами.
* * *Просперу Кейну не давал покоя Музей, где по-прежнему шли бои за принцип устройства и расположения всей коллекции. Артура Скиннера, директора Музея, преследовали гражданские чиновники – по мнению Кейна, преследовали жестоко и несправедливо. Флоренция нашла Кейна в служебном кабинете, где он работал над составлением приказа. Кейн поднял голову, недовольно хмурясь.
– Мне сказали, что тебя можно поздравить, – сказала Флоренция.
– О да. Это очень… – Он не нашел слова.
– Ты мог бы мне сказать.
– Я решил, пусть лучше Имогена. Как женщина женщине.
– Мой отец – ты, – ответила Флоренция. – А не она.
– Милая, ну пожалуйста, не ершись. Порадуйся за нас.
– Постараюсь. Я завтра уезжаю обратно в Кембридж.
– У вас же длинные каникулы?
– Да. Но я хочу учиться. Нам разрешили остаться в колледже на несколько недель и учиться. Гризельда тоже приедет.
Потом этот разговор не шел у Кейна из головы. Надо было обратить на него внимание. Черт бы побрал этого Роберта Моранта, и его затюканных сотрудников, и убогость воображения, и манеру лезть не в свое дело. Кейн и себя проклинал. Ему было нелегко представить себе нерожденное дитя. А теперь он потерпел крах, не сумев представить себе дитя взрослое.
* * *В Кембридже Флоренция не сказала ничего никому, даже Гризельде. Учиться ей было трудно. Она представляла себе младенца – пухлого, улыбающегося – и ощущала отвращение, смешанное почему-то со стыдом.
Она стискивала зубы и училась. Она сказала Гризельде, сохраняя каменное лицо, о положении Имогены, и та радостно откликнулась:
– Замечательно! – И покраснела в наступившем тяжелом молчании.
Флоренцию все время тошнило. Она училась, борясь с волнами тошноты, которые принимала как наказание за «ту гадость». Она читала о битвах и дипломатии, а желудок подпрыгивал и сжимался. Однажды Гризельда вошла к ней в комнату и увидела, как ее рвет в таз для умывания.
– Флоренция, скажи мне, что с тобой. По-моему, тебе нужно сходить к доктору.
– Я не могу.
– Ведь это у тебя не вчера началось.
Флоренция села на кровать. Ее еще слегка тошнило. Красивое лицо побелело и покрылось серебристыми капельками пота.
– Мне кажется, я… я…
Гризельда сама подставила недостающее слово. Она сказала:
– Мы напишем Геранту. Он должен знать. Он все устроит…
– Это был не Герант. Это было только один раз, и совершенно ужасно. И от этого мне захотелось жить тихой монашеской жизнью в Ньюнэме, беседуя только с книгами. А вместо этого, если мы не ошиблись, меня выгонят отсюда, из Кембриджа…
– Нужно, чтобы тебя кто-нибудь осмотрел. Сходи к доктору.
– К кому? Не к здешнему, в колледже. И не к папиному полковому врачу. Лучше б я умерла.
– Дороти, – нашлась Гризельда. – Я знаю, она уже сдала все акушерство. Она тебя осмотрит. Может быть, она знает, как сделать, чтобы тебя не тошнило. Может быть, она…
