Антония Байетт - Детская книга
– Красивые чашки и тарелки, – сказал Чарльз – Карл.
– Это Филип для нее делает. Хотя нет – ту тарелку, что вы держите, я сама сделала много лет назад.
Они помолчали. Карл полез в свой заплечный мешок, вытащил перевязанный ленточкой сверток в блестящей зеленой бумаге и вручил его Энн. Она содрала бумагу. Это оказалась книжка детских стихов с красивыми картинками. Энн прижала ее к груди и сказала Чарльзу – Карлу:
– Я вообще умею читать, совсем-совсем сама.
– Правда, умеет, – подтвердила Элси. – Я ее научила.
И добавила:
– Можете остаться на ужин, если хотите. У нас есть треска, хватит на троих, картошка и соус из петрушки.
– С удовольствием.
Так что они пошли в дом, уселись за стол и продолжали мирно беседовать – как с Энн, так и о ней.
– А миссис Оукшотт в отлучке?
– Она уехала на лекцию в Хайт. А Робин убежал играть с приятелем. Так что мы тут наслаждались мирным одиночеством, пока не появились вы.
Элси к этому времени стала помощницей учительницы в школе Паксти. За это ей кое-что платили, и она делила домик с Мэриан Оукшотт. Чарльз – Карл, похвалив сочную треску и свежий соус, спросил, интересна ли работа – сбылись ли ожидания Элси.
– Интересная, да, – ответила Элси. – Мне нравится быть нужной и приятно смотреть, как радуются малыши, когда начинают читать. Но мне этого мало. Не знаю, будет ли мне когда-нибудь довольно.
– Мне ужасно нравится смотреть, когда у вас такое лицо, как будто сердитое. Это было первое, что я в вас заметил, – такое конструктивное недовольство.
– Ну, я думаю, это вряд ли поменяется.
– Не знаю…
Элси резко встала и принялась мыть посуду. Чарльз – Карл взял полотенце и стал вытирать тарелки. Энн убрела прочь, свалилась на диван и заснула. Взрослые вышли и сели на скамью у веранды, глядя на заросли камышей и полосы гальки. Карл сказал:
– Вы единственный человек в целом мире, с которым мне совсем спокойно. Хотя вы такая колючая и ничем не довольная.
– Мне с вами тоже нравится. Но это ни к чему не ведет. Дальше пути нет. Эта дорога идет к полосе гальки и там просто кончается.
– Мне бы хотелось видеть вас гораздо чаще… быть с вами. Ваше общество мне полезно.
– Мое общество не полезно никому, кроме Энн. Ну и малышей в школе, надо полагать. Видите ли, мистер… Карл, я сделала ошибку, но не собираюсь ее повторять.
– Все будет совсем не так, как тогда.
– Вы ведь не знаете, как было «тогда». Как я сама себе постелила, так мне теперь и лежать. У меня есть хорошие друзья. А мы с вами – как на чаепитии понарошку, с водой и одуванчиками. Мы с вами из двух разных миров, и они вместе не сходятся.
– Я в это не верю.
– А я думаю, что верите. Вы ведь даже не сможете привести меня домой, в свое высокородное семейство, – не сможете, не обманывайте себя. Мы с вами вместе каши не сварим.
Вместо ответа Чарльз – Карл обхватил ее руками и яростно сжал в объятиях. Он и сам этого не ожидал. Их головы сблизились. Он сказал:
– Я хочу тебя. Ты мне нужна. Мне нужна ты.
У нее в глазах стояли слезы. Он их вытер. Он поцеловал ее; оба дрожали; поцелуй был осторожный, а не жадный.
– Мне нельзя с тобой. Я должна быть респектабельной.
– О любовь моя, я знаю. Я знаю.
Они отпрянули друг от друга, потому что из домика вышла Энн. Чарльз – Карл сказал, что ему пора. Он спросил:
– Можно я буду приезжать?
– Я же не могу запретить тебе проезжать мимо… по дороге, которая никуда не ведет…
– Я вернусь. Скоро.
– Энн, скажи спасибо мистеру Уэллвуду за книжку.
Он уехал.
41
В начале пасхального семестра Герберт Метли снова приехал в Кембридж. Ньюнэмское литературное общество пригласило его провести беседу в неформальной обстановке, за чайным столом, в Норт-холле. Метли говорил о переменах, которые должны произойти, уже происходят в жизни женщин по мере того, как торжествует политика разума. Он сказал, что женщины имеют право на удовлетворение всех своих нужд, но не упомянул ни о свободной любви, ни о предложенных мистером Уэллсом государственных детских. Флоренции казалось, что он говорит специально для нее, откликается на ее интерес и держится подальше от того, что ее не интересует. Она вспомнила теплое пожатие его худой руки в Королевском колледже. Она смотрела на его лицо и тело. Он некрасивый, это несомненно. Шея напряженная, слишком мускулистая вокруг адамова яблока. Рот слишком большой, но не вялый, а очень подвижный. Брови танцевали на лице, пока Метли переходил от приятных тем к неприятным. Он по-мальчишески откидывал волосы с лица, но был мужчиной, а не мальчиком. Флоренция снова вспомнила хватку его рук. После беседы женщины кинулись к писателю с вопросами. Флоренция спросила, думает ли он, что брак со временем отомрет, и Метли ответил, что нет: по-видимому, людям, как и лебедям, и некоторым морским птицам, нужно долговременное гнездо и долговременный партнер. Но у других созданий – другие привычки. Оглядывая столпившихся вокруг студенток, он думал, что идею одежды-тюрьмы – неуклюжих шляп и тренов, невозможной обуви, калечащей ступни, как в Китае, – можно победить. Сегодняшние молодые женщины катаются на велосипедах – чуть раньше это было бы немыслимо. Перед уходом он пожал всем руки. Руку Флоренции он держал в своей слишком долго. Его пальцы играли ее пальцами.
* * *Вернувшись к себе в комнату, Флоренция забегала из угла в угол, неутоленная, неудовлетворенная. Она выглянула в сад и увидела двух женщин, играющих в бадминтон на фоне серого неба, – летающий хрупкий волан показался ей символом бесцельности ее существования. Ньюнэм во многом напоминал тюрьму. Флоренция была готова расплакаться.
Он постучал в дверь. Она открыла. И захлебнулась удивлением.
– Все в порядке, – сказал он. – Я сказал, что я друг семьи, нечто вроде дядюшки, и кое-что потерял, очень нужную вещь, – и вот я нашел тебя. Впусти меня и закрой дверь.
Она впустила его и закрыла дверь.
Он сказал:
– Это за тобой я вернулся, тебя потерял и нашел. Я уверен, ты чувствуешь то же самое.
Она не двигалась, только издала какой-то звук – не то всплакнула, не то ахнула.
Он обнял ее и поцеловал нежно, легко. Тронул грудь под блузкой – сначала нежно, потом смелее. Стал гладить бедро, и она невольно откликнулась, прижимаясь к нему. Вместо его тела она чувствовала только плащ с пуговицами. Он отстранился, расстегнул пуговицы, сбросил плащ. Сказал:
– Вот теперь ты почувствуешь, чего я хочу.
Флоренция молчала. Если бы она заговорила, то лишь для того, чтобы запротестовать, а протестовать она не собиралась.
– Пуговицы, – сказал Герберт Метли, – это скучно и вместе завлекательно.
Он расстегнул несколько пуговиц на блузке Флоренции. Вжался лицом в корсет под блузкой. Усы кололись. У Флоренции зачесалась кожа. Он не снял с Флоренции юбку, но шарил руками по телу сквозь нее. Тело Флоренции вышло из-под власти разума. Оно подалось навстречу Метли и прильнуло к нему.
И тут он сказал:
– Мне нужно идти. Помни: это хорошо, это правильно, это твое право. И пока меня не будет, красавица моя, не изменяй этому убеждению. Я тебе напишу. Я придумаю, где нам можно встретиться, и тогда…
Он ушел, а она стояла, расстегнутая, неудовлетворенная, каждый нерв был раскален, наэлектризован, а она даже не умела вообразить то, чего ее заставили яростно жаждать. Она застегнулась и подумала: «Это опасно, я дальше не пойду, не буду отвечать на его письмо». Но токи неизведанного желания пробегали по телу – вопреки разуму.
* * *И когда пришло письмо – остроумное, искушающее, настойчивое, – Флоренция ответила. Был солнечный день, середина мая. Флоренции хотелось иметь собственную жизнь. Поэтому она отправилась обедать с Гербертом Метли втайне, без сопровождения, в ресторан «Chez Tante Sophie» с очень сильно занавешенной витриной, где-то в переулках Сохо. На Флоренции было хорошенькое зеленое платье и легкомысленная шляпка с длинными лентами. В ресторане они ели снетков, бресскую пулярку и блинчики «сюзетт» и выпили немало белого бургундского. Они говорили о литературе и женском вопросе, об агитации за предоставление женщинам права голоса. Метли сказал, что роман о подлинно свободной женщине, которая не является товаром и сама решает, как ей жить, еще будет написан. Флоренции это было отчасти неприятно – такой бунт казался старомодным по сравнению с идеями некоторых ньюнэмских женщин, трезво смотревших на реальные трудности. Но Флоренция решила пуститься во все тяжкие, поэтому улыбалась не переставая и даже – нехарактерно для нее – по-девичьи взвизгнула от восторга, когда официант поджег облитые коньяком блинчики и они вспыхнули синим пламенем.
Оказалось, что кофе и коньяк они собираются пить в заказанном Метли небольшом отдельном кабинете. «Это будет приключение», – таинственно сказал он, следуя за Флоренцией вверх по узкой винтовой лестнице.
