Джон Ирвинг - Правила виноделов
Но у Кенди на этот счет было другое мнение.
– Уолли, – сказала она, – все эти годы, что я здесь живу, я никогда не слыхала, чтобы их кто-то назвал черномазыми. Это не Юг, – прибавила она с гордостью.
– Бог с тобой, Кенди, – ответил Уолли. – Не Юг, потому что их здесь нет. А пусть одна из них здесь поселится, увидишь, что будет.
– Я этому не верю, – не согласилась Кенди.
– Ну и глупо, – сказал Уолли и обратился за поддержкой к Гомеру: – Верно, старик?
Но Гомер не сводил глаз с сына.
– Ты любишь ее? – спросил он Анджела.
– Да. И по-моему, я ей тоже нравлюсь. По крайней мере, немного.
Он отнес на кухню свои грязные тарелки и поднялся к себе в комнату.
– Мальчик полюбил эту девушку, – сказал Гомер Уолли и Кенди.
– Ясно как божий день, старик, – сказал Уолли. – Ты что, только сегодня это заметил?
С этими словами он покатился на площадку перед домом и сделал несколько витков вокруг бассейна.
– А ты что на это скажешь? – обратился Гомер к Кенди. – Ведь Анджел влюблен!
– Надеюсь, теперь ему легче будет нас понять, – ответила она.
А Гомер думал о мистере Розе. Как далеко он зайдет? Что ему говорят его правила?
Уолли вернулся на кухню и сказал, что Гомеру есть письма.
– Я все время хочу их захватить и забываю, – объяснил он.
– Забывай и дальше, – отозвался Гомер. – Сейчас самая страда. У меня все равно нет времени отвечать на письма. Значит, можно и не читать их.
В конторе Гомера ждало уже три письма – от доктора Кедра, сестры Каролины и от Мелони.
Мелони вернула анкету попечительского совета. Она и не собиралась ее заполнять; ее тогда взяло любопытство, и она решила на досуге вникнуть в нее. Дома перечитала несколько раз и пришла к заключению: составители анкеты – полнейшие идиоты.
– Мужики в костюмчиках, – сказала она Лорне. – Ненавижу мужиков в костюмчиках. А ты?
– Успокойся, Мелони. Ты вообще ненавидишь мужиков, – заметила Лорна.
– Особенно в костюмчиках, – уточнила Мелони.
Поверх вопросов, так и оставшихся без ответа, Мелони черкнула коротенькую записку Гомеру:
«Дорогой Солнышко, я всегда думала, что ты герой. Я ошиблась. Прости, что доставила несколько неприятных минут. С любовью, Мелони».
Гомер прочитал это послание поздно вечером в тот же день. Как обычно, он никак не мог заснуть и решил сходить в контору за почтой. Прочитал письма и доктора Кедра, и сестры Каролины. И остающиеся еще сомнения относительно саквояжа с золотыми буквами «Ф. Б.» окончательно рассеялись к утру вместе с ночной тьмой.
Гомер решил не сообщать в Сент-Облако о полученной от Мелони незаполненной анкете – зачем сыпать соль на рану, пусть не знают, что могли бы не отдаваться на милость попечителей, а потянуть как есть еще несколько лет. И сочинил доктору Кедру и сестре Каролине один короткий ответ на двоих. Простой и математически ясный.
«1. Я не врач.
2. Я верю, что у человеческого эмбриона есть душа.
3. Очень сожалею».
– Сожалею? – переспросил Уилбур Кедр, когда сестра Каролина прочитала ему ответ Гомера. – Он пишет, что сожалеет?
– Конечно, он не врач, – покачала головой сестра Анджела. – Его всегда будет мучить, что он чего-то не знает, что сделает ошибку из-за того, что нет диплома.
– Потому-то он и будет прекрасным врачом, – возразил доктор Кедр. – Самые непрофессиональные ошибки как раз и совершают врачи, которые уверены, что знают все. Как рассуждает настоящий врач? Всегда есть что-то, чего я не знаю. Стало быть, возможна роковая ошибка.
– Что же нам теперь делать? – чуть не плакала сестра Эдна.
– Так, значит, он верит, что у человеческого эмбриона есть душа? – сказал доктор Кедр. – Прекрасно! Верит, что существо, живущее, подобно рыбе, в жидкой среде, наделено душой? Интересно, а какой душой, по его мнению, наделены мы, ходящие на двух ногах? Надо больше верить своим глазам. Если ему угодно играть роль Бога и учить нас, у кого есть душа, у кого нет, пусть бы заботился о душах, которые ежечасно взывают к нему! – почти кричал доктор Кедр.
– Ну что ж, – сказала сестра Анджела, – нам остается надеяться и ждать.
– Мне ждать некогда, – отрезал доктор Кедр. – Это Гомер может надеяться и ждать. Но не я.
Он поспешил в кабинет сестры Анджелы, сел за машинку и отстучал Гомеру простой, математически ясный ответ:
«1. Ты знаешь все, что знаю я, плюс то, что изучил сам. Ты очень хороший врач, лучше меня. И тебе это известно.
2. Ты считаешь, что я возомнил себя Господом Богом. Но сам-то ты утверждаешь, что именно тебе ведом промысел Божий. Значит, кто из нас действительно вообразил себя Богом?
3. Я ни о чем не жалею. Ни о чем, кроме одного аборта, который был обязан когда-то сделать и не сделал. Не жалею даже о том, что люблю тебя».
Запечатав конверт, доктор Кедр пошел на станцию, подождал поезда: надо же убедиться, что письмо отправлено. Потом начальник станции скажет, что, к его удивлению, доктор Кедр, который обычно не замечал его, вдруг махнул рукой и сказал: «Всего хорошего». Правда, слова были брошены вслед уходящему поезду, и начальник станции подумал было, что старик прощается не с ним, а с поездом.
С кем бы доктор Кедр ни прощался, со станции он двинулся обратно в приют; миссис Гроган пригласила его выпить чаю, но он сказал, что очень устал и хочет прилечь.
Сестра Каролина с сестрой Эдной собирали на холме яблоки, и доктор Кедр завернул в сад перемолвиться с ними парой слов.
– В твоем возрасте, Эдна, уже трудно собирать яблоки, – сказал он. – Пусть собирают сестра Каролина и дети.
Сестра Каролина пошла его проводить. И по дороге он ей поведал: «Если бы я хотел кем-то быть, я бы, вероятно, был социалистом. Но в том-то и дело, что я не хочу быть никем».
Потом пошел в провизорскую и затворил за собой дверь. Хотя пора сбора яблок уже наступила, день выдался такой теплый, что окно было открыто. Он закрыл и окно.
Взял новую банку эфира и, наверное, слишком сильно нажал на булавку, а может, лишний раз ее покрутил; так или иначе, дырка получилась больше, чем обычно, и эфир капал на маску крупными, частыми каплями. Рука, держащая конус маски, не однажды соскальзывала с лица, пока марля, по его оценке, как следует не пропиталась. Он немного придвинулся к окну, чтобы подоконник слегка касался маски, прикрывающей рот и нос. Когда пальцы ослабнут, давления подоконника хватит, чтобы удержать маску на месте.
Сегодня он перенесся в Париж. Как там было чудесно в конце Первой мировой войны! Парижане то и дело обнимали молодого врача. Ему вспомнилось, как однажды он сидел в кафе с американским солдатом, у которого была ампутирована нога. Каждый посетитель почитал долгом угостить их коньяком. Солдат погасил сигару, опустив ее в коньяк, который не допил, – боялся, что не устоит на костылях. Уилбур Кедр явственно ощутил запах коньяка и сигарного пепла. Вот как тогда пах Париж – коньяком и пеплом.
И еще духами. Кедр провожал солдата домой, он был хороший доктор уже тогда, в Первую мировую. И сейчас он был третьим костылем для подвыпившего солдата, его отсутствующей ногой. И тут к ним пристала та женщина. Разумеется, проститутка, совсем молоденькая и заметно беременная; Кедр, который не очень хорошо понимал по-французски, решил было, что она просит сделать аборт. И попытался объяснить, что уже поздно, ей придется родить, как вдруг понял, что она предлагала обычный товар проститутки.
– Plaisir d’amour? – сказала она, явно обещая Кедру «утехи любви»; сопровождаемый им солдат терял сознание.
– Non, merci! – буркнул в ответ Уилбур Кедр.
Тут солдат совсем отключился, и пришлось просить беременную проститутку о помощи. Вдвоем они кое-как дотащили солдата домой, и женщина возобновила атаки на Кедра. Он легонько отталкивал ее, но ей все-таки удалось прижаться к нему упругим животом.
– Plaisir d’amour! – настаивала она.
– Non, non, – говорил он, отмахиваясь от нее.
Одна его рука, упавшая с кровати, качнулась и опрокинула банку с эфиром, в отверстии которой булавка сидела слишком свободно. На линолеуме медленно расплывалась лужа эфира, затекая под кровать, на которой доктор Кедр совершал свои странствия в прошлое. Пары эфира с новой силой хлынули на него. Как запах той женщины. У нее были крепкие духи, но еще крепче было тошнотворное благоухание ее профессии. К тому времени как Кедр отодвинулся от подоконника и маска скатилась на пол, он уже задыхался.
– Принцы Мэна! – звал доктор Кедр на помощь, но голос не повиновался ему. – Короли Новой Англии!
Он думал, что он зовет их, но ни звука не вырывалось из его уст. Женщина-парижанка прижималась к нему большим животом. Она так сильно обняла его, что нечем стало дышать: удушливый терпкий дух вышиб из глаз слезы, потекшие по щекам. Ему показалось, что его рвет. Его действительно рвало.
