Донна Тартт - Маленький друг
В конце концов она сдалась и спустилась на кухню. Она до сих пор задыхалась, а в груди то и дело что-то болезненно дергалось. Сквозь окно над мойкой в кухню лился багрово-красный ошеломительный закат, каким он всегда бывает в конце лета, когда на смену ему приходят осенние бури. “Слава богу, что я не побежала обратно к Эди”, – думала Гарриет, растерянно хлопая глазами. Она так запаниковала, что чуть не привела их прямо к Эди на порог. Эди, конечно, ничем не напугаешь, но все равно – она старая, и ребра у нее сломаны.
Замки у них дома все старые, с защелками, их взломать легче легкого. На парадной двери и на двери черного хода сверху были еще шпингалеты, но от них и вовсе не было толку. Шпингалет на двери черного хода Гарриет сломала сама, ей за это влетело. Она подумала, что замок заело, и навалилась на дверь всем телом, а теперь, уж сколько времени прошло, а он так и болтался на прогнившей раме и держался на одном-единственном гвозде.
Окно было открыто, дул зябкий ветерок. И наверху, и внизу – все окна открыты, подперты вентиляторами, окна открыты чуть ли не в каждой комнате. Стоило об этом подумать, и Гарриет будто в кошмарном сне очутилась – почувствовала себя голой, незащищенной. Кто ему помешает к ним залезть? Да и не станет он возиться с окнами, когда тут какую хочешь дверь вскрыть можно.
В кухню вбежала босая Эллисон, схватила телефон, как будто собралась кому-то звонить – пару секунд послушала, странно нахмурившись, потом нажала на рычаг и аккуратно положила трубку на место.
– С кем она разговаривает? – спросила Гарриет.
– С папой.
– До сих пор?
Эллисон пожала плечами, но было видно, что она встревожилась. Она опустила голову и выбежала из кухни. Гарриет нахмурилась, выждала еще минуту, а потом подошла к телефону и тихонько сняла трубку.
Было слышно, что работает телевизор.
– …не должна тебя винить, – раздраженно говорила мать.
– Не глупи, – даже по тому, как отец дышал, было слышно, до чего ему скучно, до чего ему это все осточертело. – Не веришь – приезжай, сама убедишься.
– Я не хочу тебя ни к чему принуждать.
Гарриет тихонько нажала на рычаг и положила трубку. Она боялась, что они о ней разговаривают, но все обстояло куда хуже. И так было плохо, когда отец к ним приезжал – дома стоял шум, крик, и всех потряхивало от одного его присутствия, но его хотя бы чужое мнение волновало, и в присутствии Эди с тетушками он вел себя получше. Гарриет было спокойнее, когда она знала, что они тут, рядом, всего в паре кварталов. Да и дом у них был большой, всегда можно осторожно прокрасться мимо и потом почти весь день не попадаться ему на глаза. Но в Нэшвилле у него была маленькая квартира – всего пять комнат. Там от него не спрячешься.
Тут, словно в ответ на ее мысли, за спиной у нее раздался грохот – бабах! – и Гарриет так и подскочила, вскинув ладонь к горлу. Окно с грохотом захлопнулось, куча вещей (журналы, красная герань в глиняном горшке) свалилась на пол. Несколько жутких, как будто бы безвоздушных секунд (занавески не шелохнутся, ветерка нет и в помине) Гарриет глядела на разбитый горшок, на разлетевшиеся по линолеуму комья земли, потом подняла голову, боязливо оглядела темные углы. Отблеск заката на потолке был кровавым, страшным.
– Эй? – наконец прошептала она, обращаясь к влетевшему в комнату духу (доброму или злому, это уж как знать).
Ей казалось, будто кто-то за ней наблюдает. Но все было тихо, и, выждав еще несколько секунд, Гарриет развернулась и со всех ног бросилась вон из комнаты, как будто за ней гнался сам черт.
Юджин в купленных в аптеке очках для чтения тихонько сидел у Гам на кухне. При свете летних сумерек он читал замусоленную брошюрку под названием “Домашний сад: плодовые и декоративные растения”, которую распространяла местная организация по развитию сельского хозяйства. С руки, которую укусила змея, бинты давно сняли, но вид у нее все равно был какой-то бесполезный – пальцы не гнулись и прижимали книжку к столу, будто пресс-папье.
Из больницы Юджин вернулся другим человеком. На него снизошло озарение, когда он лежал без сна и слушал, как разносится по коридору дурацкий смех из телевизора – блестящие шахматные клетки пола, все линии устремлены к белым двойным дверям, которые распахиваются вовнутрь, в вечность. Он молился ночи напролет, до самого рассвета, глядя на ледяные струнки света на потолке, дрожа в антисептической атмосфере смерти: гудение рентгена, механический писк кардиомониторов, каучуковые, крадущиеся шаги медсестер, всхрипы больного на соседней кровати.
Озарение на Юджина снизошло тройное. Во-первых, поскольку он был духовно не готов к тому, чтобы служить со змеями и не был на то помазан Господом, то Господь, милосердным своим возданием, поразил его и покарал. Во-вторых, не каждому – не каждому верующему, не каждому христианину – дано проповедовать Его слово, и Юджин заблуждался, полагая, что проповедничество (к которому он не был никоим образом пригоден) было единственной лестницей, по которой праведник мог взойти на небо. Похоже, что у Господа на Юджина были другие планы с самого начала – потому что Юджин не был оратором, у него не было ни образования, ни дара красноречия, ни той легкости, с какой многие его коллеги сходились с людьми, да и куда ему нести Слово Божие с такой метиной на лице, если люди вздрагивали и отшатывались от него при виде столь заметного свидетельства гнева Живого Господа.
Но если Джину не дано ни пророчествовать, ни проповедовать Писание, тогда что ему делать? Подай мне знак, молился он, лежа без сна на больничной койке, среди прохладных серых теней. Он молился и все чаще и чаще поглядывал на красные гвоздики, которые стояли в ребристой вазочке у постели его соседа, очень тучного, очень смуглого, очень морщинистого старика, который хватал воздух ртом, будто попавшаяся на крючок рыба. Ссохшимися руками, такими смуглыми, что казалось, будто они покрыты коричневой глазурью, он отчаянно теребил простенькое покрывало, и смотреть на это было невыносимо.
В их палате цветы были единственным пятнышком цвета. Когда Гам попала в больницу, Юджин специально заглянул к своему несчастному соседу, с которым он тогда даже и словом не перемолвился. Кровать была пустая, но цветы по-прежнему полыхали на тумбочке, будто вторя глубокой, красной, басовитой боли, которая пульсировала в его укушенной руке, и вдруг – пелена упала с его глаз, и Юджину открылось, что цветы и были тем знаком, о котором он молил. Господь сотворил эти крошечные живые создания, живые – как его сердце: хрупкую, тоненькую красоту с жилками и сосудами, которые посасывали воду из уродливой вазы, которые даже в темноте долины смерти источали милый слабенький гвоздичный аромат. И пока он размышлял обо всем этом, сам Господь заговорил с Юджином, в вечерней тишине раздался Его голос: “Насади сады мои”.
И это было третье озарение. Тем же вечером Юджин перебрал все пакетики семян на заднем крыльце и посадил два рядка – капусты и репы – на влажном тенистом пятачке земли, где раньше груда старых тракторных покрышек стояла на куске черной пластиковой пленки. На распродаже в сельскохозяйственном магазине он купил два куста роз и посадил их посреди чахлой травы перед входом в бабкин трейлер. Гам, разумеется, к этому отнеслась настороженно, как будто, посадив эти розы, Юджин решил как-то заковыристо над ней подшутить. Несколько раз он видел, как бабка стоит во дворе и разглядывает жалкие кустики с таким видом, будто перед ней опасные лазутчики, паразиты и нахлебники, которые вот-вот оберут их до нитки.
– Ты мне скажи, – приговаривала она, таскаясь вслед за Юджином, пока он поливал розы и опрыскивал их от вредителей, – кто за ними доглядывать будет? Кто будет платить за эти дорогие брызгалки да удобрения? Кто их будет поливать, обтирать, кто за ними будет, не разгибая спины, ухаживать?
Она с видом мученицы глядела на Юджина подслеповатыми старческими глазками, как будто намекая, что уж, конечно, и это тяжкое бремя падет на ее плечи.
Скрипнула дверь трейлера, так громко, что Юджин аж подпрыгнул, и притащился Дэнни – грязный, небритый, с запавшими глазами и такой обезвоженный на вид, будто он много дней скитался по пустыне. Он так отощал, что джинсы висели у него на бедрах.
Юджин сказал:
– Выглядишь ты ужасно.
Дэнни резко глянул на него, потом плюхнулся за стол, обхватил голову руками.
– Ты сам виноват. Надо просто прекратить эту дрянь принимать.
Дэнни поднял голову. Пугающая пустота во взгляде. Внезапно он заговорил:
– Помнишь ту черноволосую девчонку, которая приходила в миссию, когда тебя змея ужалила?
– Ну да, – ответил Юджин, закрыв брошюрку и заложив страницу пальцем. – Помню. Фариш может направо и налево рассказывать какой угодно бред, ему и слова никто не скажет, но…
