Дорога перемен - Йейтс Ричард
Поллок все кивал.
— Позвольте, я скажу так: нет ничего настолько определенного, что не могло бы измениться. Я прошу об одном — подумать о нашем сегодняшнем разговоре. Переспите с этим, посоветуйтесь с женой. Обсудить с женой — это же самое главное, правда? Кем бы мы были без наших жен?.. И знайте, что в любой момент вы можете ко мне прийти и сказать: «Барт, давайте еще поговорим». Хорошо? Лады? Чудесно. И помните: то, о чем я говорил, означает новую многообещающую работу, на которой можно сделать весьма завидную карьеру. Я понимаю, нынешние планы кажутся вам заманчивыми… — он подмигнул, — …но вы не поймаете меня на подножке сопернику. Конечно, решать только вам. Скажу откровенно: если решите в пользу «Нокса», вы никогда о том не пожалеете. И еще одно. Думается… — он понизил голос, — это стало бы прекрасной данью памяти вашему отцу.
Разве Эйприл скажешь, что от этих ужасно сентиментальных слов у него перехватило горло? Разве можно, не вызвав ее вечного презрения, сознаться, что едва не омочил слезами подтаявшее шоколадное мороженое?
К счастью, вечером поговорить не удалось. Весь день Эйприл занималась тем, чего терпеть не могла и чем последнее время позволяла себе пренебречь, — уборкой в местах, которые не на виду. Дыша пылью и отплевывая паутину, с ревущим пылесосом она протащилась по всем закоулкам и влезла под кровати; чистящим порошком, от которого разболелась голова, отдраила каждую плитку и все краники в ванной, а затем нырнула в духовку, чтобы нашатырем отскоблить черный нагар. Возле плиты под отставшим куском линолеума обнаружилось нечто, выглядевшее бурым пятном, которое вдруг ожило и превратилось в семейство мурашей — потом еще долго казалось, что они ползают под одеждой; она пыталась навести порядок в сыром погребе, но едва подняла из лужи картонную коробку со всяким хламом, как та в руках развалилась, и все ее заплесневелое содержимое плюхнулось обратно, выпустив ящерку в оранжевых пятнышках, пробежавшую по ее туфле. К возвращению Фрэнка она слишком устала для разговоров.
На следующий вечер Эйприл вновь была не расположена к беседе. Они посмотрели телеспектакль, который Фрэнк счел весьма увлекательным, а Эйприл объявила полной мурой.
Потом Фрэнк уже не мог вспомнить, на другой ли вечер или еще через один он застал Эйприл в кухне, по которой она, втянув голову в плечи, металась, как во втором акте «Окаменевшего леса». Из гостиной доносились приглушенные звуки рожка и ксилофона, перемежаемые криками писклявых голосков, — дети смотрели мультики.
— В чем дело?
— Ни в чем.
— Неправда. Что-то случилось?
— Нет. — Однако идеально фальшивая поклонная улыбка растаяла, когда на лице Эйприл появилась сморщенная гримаса отчаяния, а сама она забулькала не хуже овощей, что варились на плите. — Сегодня не случилось ничего такого, о чем бы я еще не знала… Ради бога, не будь таким тупым… Неужели тебе не стукнуло, неужели ты не догадывался? Я беременна, вот и все.
— Господи! — Лицо Фрэнка послушно побледнело, и он обрел вид человека, оглушенного дурной вестью, хотя понимал, что долго этой мины не удержать — на свободу уже рвалась ликующая улыбка, которую пришлось затормозить рукой. — Ну и ну! — проговорил он сквозь пальцы. — Точно знаешь?
— Да. — Эйприл тяжело упала к нему на грудь, словно сообщение новости лишило ее последних сил. — Фрэнк, я не хотела огорошить прямо на пороге, думала, скажу после ужина, но просто… Я всю неделю этим мучилась, а сегодня была у врача и теперь не могу даже притвориться, что еще ничего не ясно.
— Вот это да! — Фрэнк перестал контролировать лицо, которое уже ломило от радости; прижимая к себе Эйприл, он гладил ее обеими руками и бормотал какую-то бессмыслицу: — Ничего, это вовсе не значит, что мы не уедем, ничего, только придумаем другой способ, и все.
Напряжение отпустило, жизнь милосердно вернулась к норме.
— Нет другого способа! Всю неделю я только об этом и думала. Нет никакого другого способа. Весь смысл отъезда был в том, чтобы дать тебе возможность найти себя, а теперь все рухнуло. Это я виновата! Моя идиотская беспечность…
— Нет, послушай, ничего не рухнуло… Ты расстроена… В худшем случае придется немного подождать, а когда придумаем…
— Немного! Сколько, два года? Три? Четыре? Пока я не смогу работать полный день? Ты сам-то подумай! Все пропало.
— Нет, ничего не пропало. Послушай…
— Не сейчас. Давай пока об этом не будем, ладно? Дождемся, когда дети уснут. — Эйприл отвернулась к плите и запястьем отерла мокрый глаз, словно ребенок, устыдившийся, что его застали в слезах.
— Хорошо.
В гостиной дети, обхватив колени, безучастно следили за тем, как среди обломков мультяшного дома мультяшный бульдог, размахивая шипастой дубинкой, гоняется за мультяшным котом.
— Привет, — сказал Фрэнк, проходя в ванную, чтобы умыться к ужину; голова его полнилась мелодией и ритмом всего, что он скажет, оставшись с Эйприл наедине.
«Послушай, — начнет он, — пусть на это уйдет время. Взгляни с другого боку…» И он нарисует картину иной жизни. Коль возникла необходимость переждать два-три года, не легче ли прожить это время с деньгами от Поллока? «Конечно, работа не бог весть что, но деньги! Подумай о деньгах!» Они купят другой дом или, лучше того, вернутся в город, если провинция все еще будет казаться невыносимой. И переедут не в прежний темный, кишащий тараканами и грохочущий подземкой Нью-Йорк, а в иной, оживленный и будоражащий Нью-Йорк, доступ в который открывают лишь деньги. Жизнь станет настолько разнообразнее и интереснее, что сейчас и представить нельзя. А кроме того… кроме того…
Вдыхая приятный запах мыла и легкий душок чистящего средства, Фрэнк вымыл руки и, разглядывая себя в зеркале, отметил, что давно не выглядел так свежо; вот тут-то до него в полной мере дошел весь подтекст, весь смысл оговорки «кроме того». Почему деньги Поллока нужно считать лишь компромиссом, вынужденным шагом в ожидании поры, когда в Париже Эйприл сможет содержать семью? Разве сам по себе план не хорош? Будет все: знакомства, поездки, а со временем и Европа. Почему бы компании не расширить свою деятельность, через «Нокс-Интернешнл» продавая компьютеры за границей? («Вы с миссис Уилер абсолютно не соответствуете предвзятому мнению об американских бизнесменах», — скажет венецианская графиня, как у Генри Джеймса,[33] красиво облокотившись на балюстраду Большого канала и потягивая сладкий вермут…)
«А как же ты? — спросит Эйприл. — Как же ты найдешь себя?» А он ответит ей так же твердо, как сейчас закрыл горячий кран: «Пусть это будет моей заботой».
В доброй и решительной физиономии, что кивнула из зеркала, появилась какая-то новая зрелость и мужественность.
Фрэнк протянул руку за полотенцем, но Эйприл забыла его повесить, и он повернулся к бельевому шкафу; на верхней полке угнездился квадратный сверточек в чистой аптечной бумаге. Новизна и неуместность свертка среди сложенных простыней и полотенец придавали ему загадочный и манящий вид спрятанного рождественского подарка, что вкупе с неожиданным безотчетным страхом заставило Фрэнка его развернуть. Под бумагой открылась синяя картонная коробочка со знаком качества от журнала «Прилежная домохозяйка», внутри которой лежала темно-розовая резиновая груша.
Не дав себе времени подумать, что лучше бы дождаться конца ужина, через гостиную, где дети смотрели мультик (теперь уже кот гонял пса по мультяшным деревенским просторам), Фрэнк рванул в кухню.
Увидев, что у него в руках, Эйприл вздрогнула, но потом лицо ее затвердело, а взгляд не оставил никаких сомнений в ее намерениях.
— Это что ж такое ты удумала? — спросил Фрэнк.
Эйприл попятилась от плиты и не пугливо, но с дерзким вызовом крепко потерла ладони о бедра.
— А ты что такое удумал? Неужто надеешься меня остановить?
Часть третья
1
Умение отмерять и отсчитывать время — почти неиссякаемый источник нашего спокойствия.
«Сверим часы: шесть ноль-ноль», — говорит пехотный капитан, и кучка лейтенантов, приводя стрелки в анкерное согласие, получает роздых от страха перед тоннами тяжелых снарядов, воющих над головой; прозаично гражданский лик циферблата пусть ненадолго, но возрождает иллюзию самообладания. Порядок, говорит он, выглядывая с невероятно уязвимых запястий в волосках и жилках, нормалек, пока все идет своим чередом.
