Дорога перемен - Йейтс Ричард

— Конечно, ты прав. — Эйприл одарила мужа взглядом, от которого вчерашняя неприятность канула в далекое прошлое. — В подобных ситуациях твоя интуиция всегда подсказывает верное решение. Ты вправду очень благородный и чуткий человек, Фрэнк.

Дождь перестал, но в такой сырой и пасмурный день хорошо сидеть дома. Радио тихонько наигрывало Моцарта, кухню ласково окутал покой, пропитанный ароматом хереса. Фрэнк часто мечтал, чтобы его семейная жизнь была именно такой, где нет взбудораженности, но есть взаимопонимание и обоюдная нежность с оттенком романтизма; поглядывая, не показался ли среди мокрых деревьев «универсал» Гивингсов, он вел тихую беседу и от удовольствия ежился, словно человек, который затемно вышел на улицу, а с рассветом ощутил на шее ласковое тепло первых солнечных лучей. Фрэнк чувствовал себя в гармонии и был готов к приезду гостей.

Первой из машины вышла миссис Гивингс; послав в сторону дома сияющую слепую улыбку, она завозилась с пальто и свертками на заднем сиденье. Затем через противоположную дверцу появился Говард Гивингс, задумчиво протиравший очки, а следом за ним вылез долговязый краснолицый парень в матерчатой кепке. Его головной убор ничуть не напоминал лихие бейсболки, которые позже войдут в моду, но был широким, плоским, таким же старомодным и дешевым, как и весь остальной тусклый наряд, похожий на приютскую или тюремную униформу: бесформенные твидовые штаны и явно маловатая темно-коричневая кофта на пуговицах. Казенную одежду было видно хоть вблизи, хоть издали.

По сторонам человек не смотрел. Широко расставив на мокром гравии слегка косолапые ноги, он весь ушел в процедуру закуривания: тщательно обстучал сигарету о ноготь большого пальца, потом, нахмурившись, осмотрел и аккуратно вставил ее в губы, после чего прикурил от спички в ковшике ладоней и сосредоточенно затянулся, словно дым именно этой сигареты был источником всех мыслимых плотских радостей.

Миссис Гивингс успела прощебетать целую тираду извинений и приветствий, и даже супруг ее произнес пару слов, прежде чем Джон покинул свое курительное место. Двигался он весьма резво, пружинисто шагая на носках. Вблизи стали видны маленькие глаза и тонкие губы на его крупном худощавом лице с хмурым выражением человека, измученного хронической болью.

— Эйприл… Фрэнк… — повторил он за матерью, явно стараясь запомнить имена. — Приятно. Наслышан.

Лицо его озарилось поразительной ухмылкой: на щеках прорезались вертикальные складки, бледные губы разъехались, показав два ряда ровных и крупных прокуренных зубов, а взгляд стал как у слепого. Казалось, эта чудовищная пародия на дружелюбную располагающую улыбку навеки застыла на его лице, но потом она все-таки стерлась, когда вся компания, пропуская друг друга, вошла в дом.

Эйприл объяснила (слишком уж подчеркнуто, как показалось Фрэнку), что дети ушли на день рожденья; миссис Гивингс заговорила о совершенно жутком обилии машин на шоссе № 12, но голос ее угас, когда она поняла, что внимание Уилеров приковано к Джону. Не сняв кепки, на негнущихся ногах он медленно обходил гостиную и все разглядывал.

— Неплохо, неплохо, — кивал Джон. — Весьма сносный домишко.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила Эйприл, и старшие Гивингсы послушно устроились на диване и в кресле.

Бросив кепку на стеллаж, Джон в манере батраков сел на корточки; покачиваясь на пятках, он курил, а пепел аккуратно стряхивал за отворот штанины. Лицо его разгладилось, обретя лукавое выражение Уилла Роджерса,[30] взгляд стал умным и насмешливым.

— Старушка Хелен о вас все уши прожужжала, — сказал он. — Я так и не понял, о ком она говорит: то ли о прелестных молодых Уилерах с Революционного пути, то ли о славных юных революционерах с улицы Уилера. Да я и не слушал. Вы же ее знаете — все говорит, говорит, говорит, а про что говорит? Так достанет, что уже и не слушаешь. Но сейчас, надо отдать ей должное… Я-то все иначе представлял. У вас славно. Не бойтесь, не в том смысле, как она понимает «славно», а в смысле хорошо. Мне здесь нравится. Похоже на человеческое жилье.

— Что ж, спасибо, — кивнул Фрэнк.

— Может, кто-нибудь хочет хереса? — спросила Эйприл, нервно перебирая пальцами.

— Нет-нет, пожалуйста, не беспокойтесь, — вскинулась миссис Гивингс. — Все чудесно, не утруждайтесь. И вообще, мы через минуту…

— Мам, окажи всем любезность, — перебил Джон. — Заткнись ненадолго. Спасибо, я выпью хереса. И предкам несите, я оприходую порцию Хелен, если она раньше не заглотнет. Да, и знаете что… — Умное выражение слетело с его лица, когда он, оставаясь на корточках, выкинул вперед руку, точно бейсбольный тренер, отдающий указание игрокам. — У вас есть высокие стаканы для виски? Значит, вот что: берете высокий стакан, кидаете пару-тройку кубиков льда и доверху наливаете хересом. Я люблю так.

Миссис Гивингс, напряженная, точно свернувшаяся кольцами змея, шевельнулась на краешке дивана, прикрыла глаза и попросила у Бога смерти. Херес в высоком стакане! Кепка на книжной полке! А его одежда! Сколько раз она привозила ему хорошие рубашки и брюки, чудесный старый твидовый пиджак с кожаными нашлепками на локтях, кашемировый свитер, но он упрямо ходит в больничном. Назло. А его вопиющая грубость! Почему в такие моменты от Говарда никакого толка? Сидит себе в углу, улыбается и моргает, точно старый… Ну помоги же!

— Чудесно, Эйприл, большое спасибо, — сказала она, неверной рукой принимая стакан с подноса. — А какая закуска, ну надо же! — В наигранном изумлении миссис Гивингс отпрянула от блюда с канапе — утреннего произведения Эйприл. — Не стоило так из-за нас беспокоиться.

Джон сделал два глотка, поставил бокал на полку и до конца визита к нему больше не притронулся, однако сметелил половину бутербродов. Он прожорливо заглатывал по три-четыре штуки сразу и громко сопел. Миссис Гивингс удалось взять слово, и пару минут она говорила так, чтобы одно предложение перетекало в другое, исключая возможность ее перебить. Она пыталась заболтать кошмар ситуации. Вы слышали о недавних постановлениях комиссии по зонированию? На ее взгляд, они возмутительны, однако, безусловно, позволят снизить налоговую ставку, что всегда во благо…

Во время ее монолога Говард вяло покусывал бутерброд и бдительно следил за каждым движением сына; он походил на добрую старую няньку, в парке стерегущую дите, чтоб не напроказило.

Джон искоса наблюдал за матерью, но, проглотив последний кусок, перебил ее посреди фразы:

— Вы юрист, Фрэнк?

— Юрист? Нет, с чего вы взяли?

— Просто спросил. Юрист бы мне пригодился. А чем вы занимаетесь? Реклама или что?

— Нет, я работаю в фирме «Счетные машины Нокс».

— И чего делаете? Конструируете, изготавливаете, продаете или чините — что?

— Ну вроде как помогаем продать. Я не имею дела с самими аппаратами, сижу в конторе. Работа дурацкая. В смысле, ничего интересного и увлекательного.

— Интересного? — Слово будто задело Джона. — Вас волнует, «интересная» работа или нет? Я думал, это женский подход. Женский и детский. Не предполагал, что у вас такая же оценка.

— Ой, солнышко выглянуло! — воскликнула миссис Гивингс. Она подскочила к венецианскому окну и посмотрела на улицу, но спина ее оставалась напряженной. — Может, радуга будет? Вот бы хорошо!

От раздражения у Фрэнка закололо в загривке.

— Я имел в виду, что работа мне не нравится и никогда не нравилась, — пояснил он.

— Чего ж вы этим занимаетесь? Ладно, ладно… — Джон понурился и вяло вскинул руку, словно безнадежно пытаясь защититься от избиения батогами. — Я понимаю, не мое собачье дело. Старушка Хелен называет это «бестактность, дорогой». Беда со мной, вечно чего-нибудь ляпну. Забудьте мой вопрос. Хочешь содержать дом, ступай работать. Вы хотите иметь славный дом, милый дом и потому беретесь за работу, которая не нравится. Здорово. Девяносто восемь и девять десятых процента людей так же решают эту проблему, и поверьте, дружище, вам нечего стыдиться. А если кто-нибудь припрется и спросит: «Чего ж вы этим занимаетесь?» — будьте уверены, это придурок, которого на четыре часа выпустили из психушки. Все путем. Все путем, Хелен?