Шанхай - Ёкомицу Риити

На улицах повсюду сверкало оружие, и Санки заметил, что толпа все сильнее возбуждается от этого блеска. Люди в стальном потоке пулеметов и обнаженных сабель потеряли индивидуальность, и толпа свирепела, разбухая все больше и больше от каждой утраты. Санки поймал себя на мысли, что готов без промедления расстаться с жизнью. Родина хочет этого. Смерть японца спровоцирует скорейшее вмешательство Японии в здешние дела, но должен ли он по собственной воле совершить самоубийство, или его вынудят сделать это? Откуда такие мрачные мысли? Почему он должен следовать чьим-то желаниям? Он хочет мыслить самостоятельно! Хотя что тут думать, нужно просто покончить с собой. Он уже прогнил до глубины души от одиночества.

Словно вторя его скрытому желанию, за каждым углом затаились начиненные порохом ружья. Толпа, изрыгая проклятия в адрес иностранцев, рывками двигалась в сторону фабричного управления. Из брандспойтов, выстроившихся, как пчелиные ульи, по обеим сторонам улицы, в толпу ударила вода. Это стремительное извержение вбило кляп в разинутые рты, из гущи беспорядочно падающих людей полетели камни. Сдерживаемая полицией группа протестующих, услышав шум, хлынула к месту событий.

Держась в стороне от этого необъятного скопища людей, Санки понял, что вновь, как вчера, отыскивает глазами фигуру Цюлань, цепляясь взглядом за мелькавшие тут и там серьги в ушах женщин. Он пристально смотрел перед собой на разломы в толпе, разбиваемой водой и тут же смыкающей ряды, видел, как падают, накренившись, знамена, но среди летящих камней ловил глазами блеск женских украшений. Как и вчера перед встречей с Цюлань, его охватило смятение, сердце забилось сильнее: он решил, что вот сейчас вместе с водой из брандспойтов в толпу полетят пули. Если прогремит хоть один выстрел, невозможно даже предположить, что начнется в городе и за его пределами. В этот момент авангард, теснимый распирающей силой задних рядов, налег на плотные ряды пожарных и смял их. Прозвучал приказ открыть огонь, и раздались выстрелы.

На Санки обрушилась мощь разбегающейся толпы и потащила в противоположную сторону, закружив в водовороте всех, кто был на улице. Этот поток преградил путь трамваю, забросал камнями магазины иностранцев по обеим сторонам дороги и, растекаясь по улицам во все стороны, руками бунтовщиков вымывал из лавок товары.

Перед Санки толпа остановилась. Из нее протянулись руки, схватили какого-то китайца и принялись избивать его, обзывая собакой. Толпа орала, не переставая, до тех пор, пока эту «собаку» не разорвали в клочья. Оторванными руками размахивали над собой идущие впереди, двигаясь по одной улице, а ноги перемещались с оставшейся частью толпы, направляясь к другой. На втором этаже здания метались в окне, обнявшись, японские танцовщицы, и именно в это окно полетел град камней.

К толпе поскакала конная полиция. Вслед за ней выполз, царапая углы домов, новенький броневик. Он жаждал пострелять. Толпа, запрудившая дорогу, хлынула в переулок и, как вода под давлением, выплеснулась далеко впереди, на другом его конце; вновь заполнив улицу и зайдя полицейским в тыл, толпа стала осыпать их оскорблениями.

Тесня конных полицейских, люди шаг за шагом приближались к зданию Главной торговой палаты. Там проводилось коалиционное совещание палаты и студенческого союза. На прилегающих улицах в ожидании результатов толпились десятки тысяч студентов. Предметом обсуждения являлся предложенный ими полный запрет любой деятельности иностранцев. Если резолюция будет принята, все учреждения по всему городу прекратят работу. Наверняка так вскоре и произойдет.

Санки было понятно, что такой общий сбор – угроза специальному совещанию по налогам, которое иностранцы планируют собрать через два дня. Однако ему было ясно и то, что, если в этот день совещание все же проведет законопроект о поднятии таможенных пошлин, который руками иностранцев еще сильнее затянет петлю на шее китайских торговцев, городские бунты захлестнут все вокруг.

Новые группы, распространяя волны ярости, вливались в окружавшую здание Главной торговой палаты толпу. Та, каждый раз сотрясаясь под натиском этих волн, напирала на стены, прилипала к окнам. Все это, разумеется, способствовало тому, чтобы в эпицентре событий предложенный для обсуждения вопрос был разрешен скорейшим – и правильным – образом.

Санки чувствовал, что в сердцевине бурлящей толпы скрывается Цюлань. Пытаясь ее обнаружить, он пристально разглядывал многоцветье клокочущего водоворота. Он кожей ощущал, как по толпе растекается тепло единения, превращаясь в бушующий жар агрессии. Его грудь сдавила тревожная мысль о том, что здесь он единственный чужестранец. Санки почувствовал, как отделяющий его от Цюлань край толпы ощерился и мало-помалу оттесняет его, не давая напитаться своей горячей энергией.

36

Когда Санки, выбравшись из толпы, наконец вернулся домой, Коя уже поджидал его:

– Мне больше нельзя здесь оставаться. Через несколько дней должен прийти лес, и, если он придет, я вместе с Мияко сбегу в Сингапур.

– Значит, Мияко согласилась?

– Пока еще нет. Если я не получу деньги за лес или Мияко откажется – я покончу с собой.

– Выходит, твои дела совсем плохи. Боюсь, с завтрашнего дня банки уже будут закрыты.

– И что – тогда самоубийство отменяется?

Санки молча разглядывал растерянное лицо Кои, а тот вдруг задорно рассмеялся. Нет, никогда этому весельчаку не удастся проникнуть в холодный и зыбкий душевный мир Санки. Здоровая страстность Кои обдала его теплой волной воспоминаний о давно забытом прошлом, перед глазами возникло лицо Кёко. Коя произнес:

– В любом случае мы не можем все так оставить. Надо что-то предпринять…

– И что же делать?

– Если бы знать, так и проблем бы не было.

– Ты ведь можешь уговорить Мияко, верно?

– А ты бы как поступил?

– Я?

Санки только хотел еще хоть разок увидеть Цюлань. Причем такая возможность – взглянуть издали украдкой – представится лишь в ночь специального совещания, послезавтра. Когда Санки осознал, что во всей этой смуте его единственное желание просто встретиться с любимой женщиной, он засмеялся и спросил:

– А ты не можешь порвать с Мияко?

– Не могу. Эта женщина скорее порвет со мной. Похоже, для нее я должен заполучить весь лес Сингапура.

– Уходя, ты сказал, что не вернешься, пока не дашь пинка филиппинцам, и в этом есть доля иронии. Обстоятельства изменились, верно? Я больше не советую тебе связывать свою судьбу с этой женщиной. Она вывернула тебя наизнанку.

– Разве это происходит только со мной? На улицах сейчас все вверх дном, но теперь я знаю, как постоять за себя. Во всяком случае, плевать, чем в итоге все закончится, я, если что, вывернусь.

Коя, тяжело поднявшись, достал из кармана письмо Кёко, отдал его Санки и ушел. В письме говорилось, что Кёко собирается приехать, но ее останавливают беспорядки в городе.

«Кто же на самом деле мешает ей приехать?» – подумал Санки. Из недр воспоминаний о распростертых черных крыльях бунтующей толпы показалось изменившееся до неузнаваемости лицо Фан Цюлань.

37

Коя пригласил Мияко прокатиться в коляске. Она хотела посмотреть, как окружавшие ее иностранцы, превратившись в добровольцев, действуют на улицах города. Мияко постоянно ущемляла гордость Кои, и вот сейчас ему предстояло испытать еще большее унижение. Они вышли из коляски. Вечером в парке на берегу реки, как всегда, уныло сидели проститутки. Их нездоровая кожа бледнела на фоне блестящей струи фонтана. При свете газового фонаря, проникающего сквозь мокрую листву липы, Коя, внимательно следя за выражением лица Мияко, завел разговор о женитьбе.

– Я уже сказал все, что мог, и больше добавить мне нечего, но я могу повторить все то же самое еще раз…

– Ты несносен. Как было бы хорошо, если бы ты не приставал ко мне все время.

– Сегодня я хотел бы поговорить еще кое о чем, очень важном для меня. Поэтому попрошу выслушать внимательно.