Шанхай - Ёкомицу Риити
Коя, словно повинуясь воспоминаниям Мияко, дошел до заросшего пруда.
– Послушай, давай вернемся, – сказала Мияко.
Оставив Кою одного, она направилась к воротам, поглядывая на заросли распускающихся кустарников.
Коя пристально смотрел ей вслед. Наверняка ее ноги привлекают толпу иностранцев, увивающихся вокруг нее на своих крепких ногах. Но разве можно относиться с таким пренебрежением к своему соотечественнику?
Коя пошел к воротам, сокрушаясь о своих худосочных японских ногах. Но он не задавал себе вопрос, почему только китайцам запрещен вход в этот парк.
Залитая светом газового фонаря, Мияко ждала приближения Кои под молодой подрезанной липой.
– Вот здесь, при свете фонаря, ты и я всегда можем быть близки!
Торжествующая улыбка Мияко выплыла из длинного тоннеля молодой листвы. Сияющая дорога, ровная, как стол, изгородь розовых кустов. Автомобиль, скользящий с разверстым чревом-багажником. Светящиеся буквы, висящие на столбе. В этом парке Коя вновь вынужден был оценить учтивость иностранцев (он и здесь продолжал им проигрывать) – ведь ему не пришлось доказывать, что он не китаец. Он взял Мияко за руку:
– Куда дальше пойдем?
– В отель «Палас».
Коя расплылся в самодовольной улыбке: ловко же он все обставил, даже не пришлось мять брюки там, у пруда.
– Если мы с тобой соединимся, то наша жизнь станет безоблачной. Это будет прекрасно!
– Так мы же танцовщицы.
– А что, вы интересуетесь только танцами или, например, вы… ну, одним словом…
– Хватит. Если мы выходим замуж, считается, что это подрывает устои брака. Тебе достаточно взглянуть хотя бы на Фан Цюлань!
– Я не о том. Вот мужчины тебя добиваются и оказываются одураченными, добиваются и остаются в дураках, – а потом, очнувшись, вопрошают: что, черт возьми, это было? А вы просто находите себе новую жертву.
Мияко усмехнулась, и ее левая щека словно покрылась мелкой рябью.
– Да, тяжелый случай. Вот нам всегда говорили, что мы должны подстраиваться в танце под мужчин, но ты-то на самом деле толком не умеешь танцевать. А такой, как я, необходимо чувствовать себя свободной – хоть в танце, хоть в жизни.
Коя был сражен, но все же сообразил, что необходимо сохранять серьезность, граничащую с безразличием. Сейчас больше, чем любви Мияко, он хотел удостовериться в том, есть ли у нее, у этой редкой ослепительной женщины, какое-нибудь слабое место. Он вспомнил об о-Суги, три ночи тому назад молча отдавшейся ему в темноте. Та о-Суги и эта Мияко, и еще о-Рю, и китаянка Фан Цюлань – какие разные женщины, но разве все они не прекрасны? Коя еще не познакомил Мияко с Санки, с этим Дон Кихотом, но теперь захотел непременно сделать это.
Придя в отель «Палас» на берегу реки, Коя и Мияко сели в холле друг напротив друга. Отель напоминал собор: величественные стены; потолок как небо; сверкающие круглые колонны и блестящий пол; тяжелый афганский ковер алого цвета.
Вдалеке между колоннами, где их никто не мог видеть, два иностранца угрюмо и сосредоточенно играли в кости. Лишь стук катящихся костей разносился эхом среди мрамора. Мияко вынула пудреницу и сказала:
– Послушай, сюда скоро придет один немец. Так что возвращайся один, ладно?
– Он что, твой постоянный любовник?
– Ну да, любовник. Извини. Сегодня вечером я захотела немного развлечься и обманула тебя. Пожалуйста, уходи прямо сейчас, он уже вот-вот придет.
Коя тяжело вздохнул и замолчал. Мияко добавила, смеясь:
– У меня ведь выходной. В свой свободный день я должна осчастливить много клиентов, иначе и выходного не получится! Словом, у меня сегодня настоящий рабочий день. Все не как у людей!
– Этого немца, твоего жука-носорога, звать Фильцер?
– Да, верно, он ведущий сотрудник Allgemeine Gesellschaft. Он и Клайбер из General electric всегда страшно соперничают из-за меня. И если я встречаюсь с Фильцером, то сразу после должна встретиться и с Клайбером.
– Разумеется, ты не знаешь, когда вернешься.
– Откуда мне знать? И после этого – просто ужас что. Должна уделить время и Руссу из Palmers shipbuilding and iron, и Басвику из Mercantile marine company. Правда, сегодня я нарасхват!
Коя взглянул на часы и поднялся:
– Тогда я пойду в «Сарацин» и протанцую там весь вечер. Ну, пока.
– Пока. Чуть позже я тоже туда приду с кем-нибудь.
12
Кули дремали на мостовых полусонных кварталов. Только лохмотья колыхались на их плечах подобно траве. У запертых ворот с облупившейся карминной краской собака с больными глазами вцепилась в мешок спящего нищего. Лишь иногда что-то сверкало в темноте: это выплывали из мрака блестящие стволы полицейских карабинов.
Санки с русской женщиной возвращался в дом Ямагути. Три дня назад он сбежал от о-Суги и теперь жил у приятеля. Ямагути прямо-таки заставил его утешить Ольгу в ее одиночестве.
– Эта женщина страдает одна, она добропорядочная, даже музыку любит, как воспоминание об эпохе империи. Если ты ничем не занят, я бы попросил тебя немного позаботиться о ней. А что? Пока возишься с ней, ты свободен от других обязательств.
Санки уловил явную насмешку в голосе Ямагути. Что ж, вместо того чтобы выслушивать его нудные лекции о паназиатизме, лучше наслаждаться беседами о музыке с Ольгой.
– Ладно, я займусь ею. А тебя попрошу тем временем подыскать мне работу.
Первые три дня они разговаривали о распорядке дня российских губернаторов, о Чехове, Чайковском, большевиках и Японии, а также о рыбе из Каспийского моря. Но сейчас, невольно подумав о судьбе о-Суги, он впал в меланхолию.
Ольга, заметив угрюмое молчание Санки, торопливо прибавила шаг и заговорила по-английски:
– А ну-ка, перестань! Ты, кажется, всегда грустишь, даже в радостную минуту.
– Нет, ты просто еще плохо знаешь японцев.
– Не обманывай меня, тебя-то я прекрасно понимаю. Мне о тебе рассказывал Ямагути.
– Этот-то как раз ничего обо мне и не знает.
– Опять обманываешь! Я получила от него указание. Он сказал, что ты постоянно твердишь: «хочу умереть, хочу умереть», – вот и попросил развлечь тебя.
– Ну и дурак же я! А мне Ямагути сказал, что это ты страдаешь от одиночества, и попросил о тебе позаботиться.
– Вот оно что… Хитер же этот Ямагути. Я-то, конечно, поначалу тосковала. Но раз уж так вышло…
– Да, именно. Раз уж так вышло…
Они остановились. Единственное движение в недрах спящего города – мелкие волны, блестящие как муар, пробегающие по лицу Ольги. На газовом фонаре, облепленном листьями акации, застыла, раскинув лапы, ящерица. Арка ворот с погашенными огнями. Блестящее от жира решетчатое окно в масляной лавке. В похожем на тоннель проходе аккуратно выстроились в ряд ручки на дверях домов. Ольга вздохнула, пристально разглядывая камни мостовой:
– Послушай, Санки, не скрывай от меня ничего. У этого Ямагути, у него любовниц штук пять, да?
Едва ли он ограничился пятью… Но Санки должен ухаживать за Ольгой, такое указание он получил от приятеля.
– Вообще-то о делах Ямагути я ничего не знаю, да и он обо мне тоже. Думаю, ты ошибаешься.
– Ты никак не соизволишь понять, о чем я говорю! Если Ямагути намерен содержать нескольких женщин, то меня это ничуть не трогает. Просто я думаю, что если бы ты согласился побыть со мной еще немного…
За три дня Санки уже утомился разбирать ломаный английский. Кроме того, его не переставала удивлять прерываемая тяжелыми вздохами речь Ольги.
– Ольга, мы как-то обсуждали Базарова. Того Базарова из романа Тургенева.
– Да-да, материалиста, ставшего предтечей большевиков.
– Сейчас я на него похож.
– С чего ты взял? Ты не знаешь, как мы там настрадались!
– Напротив, хорошо знаю. Однако Базаров – не большевик. Он даже не материалист, и даже не нигилист, он ведь физикалист [20]. Думаю, что русскому человеку такое осознать трудно, однако китайцы – вот кто понимает это лучше всех. Китайцы – это общество физикалистов, они продвинулись на шаг дальше материалистов.
