Андрей Школин - Прелести
— В этом-то вся изюминка, что в нашем мире, а не где-то в твоём иллюзорном сне. Тот, кто с рождения должен летать, тот будет летать, нужно только очень захотеть.
— И кто умеет это делать?
— Я!
— Знаешь, у меня тоже врач знакомый имеется…
* * * Разбор полётов:Владимир Артурович сам меня «нашёл». Я где-то блуждал, затерянный в лабиринтах беспространственных сновидений, и думал о нём, не осознавая, что сплю.
— Всё, очнись, ты спишь и меня видишь, — он легонько хлопнул «странника» по лбу.
— Здравствуйте, — вошёл в нужный режим и огляделся. — Как это вы меня вычислили?
— Ты бродишь и про меня всякую ересь собираешь во всеуслышание. Что нового?
— Сижу в клетке, в Барселоне, вместе с Дановичем.
— Это с тем от кого бежал?
— Угу…
— И что?
— Ничего, общаемся. Ещё две ночи осталось. Про Вас спрашивал. Попытался ему рассказать, как мы встречаемся, да потом плюнул… Детский сад какой-то. Я ему одну дурь задвигаю про полёты, он мне в ответ другую. Лётчики, блин, собрались в камере…
— Интересный человек?
— Сильный. Но сейчас, хоть и скрывает, в глазах, точно у зверя загнанного, отчаяние. У меня аналогия сразу с Измайловым возникает, с тем первым, которого я в Москве нашёл. Не к хорошему это… И постоянно о фатализме рассуждает. И меня… Да ладно, поживем — увидим. Вы, Владимир Артурович, тоже Александра знали?
— Я многих Александров знаю.
— Нет, я про того говорю, который мне четыре ваших фото дал. Ах, да, я не рассказывал раньше, всё с четырёх фотографий началось. Он мне как бы мимоходом в поезде их подсунул. Теперь вот, как в песне поётся: «Всё идёт по плану».
— А ты всё это время в игрушки игрался?
— Ага, и сейчас стараюсь иллюзию удержать, что всё это игра, только получается всё трудней и трудней. А что делать?
— Строй иллюзии дальше…
* * *Январь 1996 года. Камера предварительного заключения для иностранных граждан города Барселоны, Испания. Спустя двое суток.
Арабы досидели положенное время и вышли на волю. Болгарина просто отпустили. Зато привели двоих пьяных поляков, которые теперь спали, громко храпя, и распространяя вокруг себя специфический запах.
Данович брезгливо посмотрел на обоих и отошёл подальше.
— Две самые пьющие нации, как я считаю, русские да поляки. Но поляки всегда пьют, пока не упадут — сколько раз замечал, — он присел на своё пальто и закурил сигарету из новой пачки, которых предусмотрительно прихватил с собой несколько. — Последняя пачка. Попробую потом раскрутить кого-нибудь из охранников, деньги предложу.
— Саныч, а почему у тебя такое прозвище странное? — я, из уважения, сознательно не употребил вульгарное слово «погоняло». — Давно хотел спросить.
— А как ты, кстати, меня за глаза кличешь? Когда с другими, например, общаешься и моё имя упоминаешь.
— Ну как?.. Как и все, Санычем.
— А ещё?
— Хазаром, иногда. Тебя в России так все, кто знают, зовут. Про это прозвище и спрашиваю.
— Это давняя история. Мне, ещё по малолетке, один чокнутый учитель истории сказку насвистел о Хазарском Каганате. А я потом её на тюрьме со скуки вспомнил да братве пересказал, вот с тех пор Хазаром и кличут. Хотя, правильнее было бы — Хазарином. Слышал про государство такое?
— Во… — приподнялся на локтях и тоже уселся, свесив ноги с нар. — Мне Александр как раз про Хазарский Каганат рассказывал. Секта «ловцов снов» при дворе принцессы Атех существовала. Они в оппозиции к тогдашнему правителю находились. Потом в Сочи книга югославского писателя, фамилию не помню, в руки попалась, именно про магов этих.
— Писателя югославского фамилия Павич. А книга называется «Хазарский словарь». Очень известная вещь.
— Значит тебя так «окрестили» благодаря учителю, как ты назвал его, чокнутому?
— Да он не чокнутый, он, видимо, начитался разной неизвестной литературы в своё время, а я запомнил под впечатлением. Павич, в отличие от того чудака, символами историю описывает. «Хазарский словарь» можно и так, и этак повернуть и найти абсолютно противоположные идеи… Эй, амиго, керес фумар? — Данович протянул окурок колумбийцу.
— Ты меня вчера про встречи с Александром и о фотографиях потому расспрашивал, что заняться нечем и поговорить по душам охота, или по другой причине? — перевёл, наконец, беседу на более важную для себя тему.
— Я об этом расспрашивал потому, что, собираюсь сам, в свою очередь, о многом рассказать, в частности о человеке, которого по заданию Александра искал, и тебе мой рассказ может пригодиться…
— Зачем?
— Затем, что мне тоже многое раньше рассказывали, и почти всё пригодилось.
— Кто рассказывал?
— Кто? — Данович удивлённо посмотрел на меня, а потом повернулся к охраннику, который принёс обед, взял у него две коробочки всё с тем же горохом и обе протянул мне. — Бери кашу, подкрепись.
— Не хочу, мне уже недолго осталось, завтра поем.
— Отдай тогда китайцу, у него аппетит, что надо, — он также не стал обедать, а вместо этого подозвал к клетке охранника, о чём-то переговорил с ним, достал из кармана песеты (кстати, деньги у всех арестованных, перед тем, как завести в камеру, изымались вместе с личными вещами) и передал полицейскому. — Принесёт сигарет, у них там наверху автомат. Купит. Что ты спросил?
— Ты сказал, что тебе тоже раньше о многом рассказывали. Я и спросил, кто?
— Это тема отдельная, — Саныч вдруг улёгся на пальто, и закрыл глаза. — Устал я что-то от разговоров, посплю немного. Ночью плохо спал. Принёсут сигареты, возьми, меня не буди. Потом поговорим, — и, уже засыпая, пробормотал: — Так ты, говоришь, во сне летаешь? Во сне и дурак полетит…
Он проспал до вечера. Проснулся вместе с поляками, которые вообще ничего не помнили, и лишь выпытывали друг у друга подробности ночного кутежа. Позвал охранника, и тот отвёл его в туалет. Умытый и посвежевший он вернулся минут через пять и вдруг вспомнил:
— А сигареты приносили?
— Держи, — я вытащил из-под куртки три пачки «Мальборо» и протянул сокамернику.
— Хорошо, — Саныч достал из пачки несколько сигарет, раздал другим обитателям клетки и закурил сам. — Долго я спал?
— Нормально. Часа четыре.
— А ты чем занимался? Не спал?
— Нет, по камере тусовался.
— А мне сон странный приснился. Будто на меня какие-то птицы с неба нападали. Точно бомбардировщики пикировали… Ты толкованием снов не занимаешься, случайно? А-то, может, что-то значит.
— Я сны вообще не запоминаю.
— Как не запоминаешь? Сам же мне рассказывал про то, как летаешь, как с людьми разными общаешься…
— Это не сны, это другое… — я сидел на нарах, опершись сзади на руки. — Саныч, ты мне на вопрос так и не ответил.
— По поводу человека, которого я в своё время искал? — он поднял своё пальто и вытряхнул его. — Был такой человек. Женщина.
— Женщина?
— А чему ты удивляешься? Или, думал, подобные «развлечения» — удел только сильной половины человечества?
— Она тоже застрелилась?
— Она? — Саныч прекратил махать пальто и бросил одежду на место. — Нет, отравилась. Она актрисой была. Известной. Её карьера в своё время резко вверх взлетела. Поклонники, автографы… А когда мы с ней встретились, всё сразу прекратилось, — и опять в глазах мужчины появился тот самый оттенок. — Зато мои дела в гору пошли, — немного помолчал. — Она в меня влюблена была. Роскошная женщина.
— А ты в неё?
— Не знаю. Сейчас не знаю. Она до меня с известным спортсменом познакомилась. В общем, та же история.
— Самоубийство?
— Я этого спортсмена тоже хорошо знал, — Саныч словно не услышал мой вопрос. — До неё ещё. Его из неизвестного провинциального клуба вдруг сразу в сборную пригласили. Чудо…
— Тебе актриса эта многое рассказывала? Ну, ты сегодня фразу произнёс, что, мол, потому мне многое рассказываешь, что тебе тоже многое рассказали, и всё пригодилось. Так это она?
— Она, конечно, тоже кое-что знала, но, по большому счёту, как любая актриса, сама не разбирала, где в её словах правда, где вымысел. Нет. Ещё один человек был. Позже гораздо.
— Из той же серии?
— Из нашей серии, — у меня даже иней на спине появился, так он произнёс эту фразу. — Но я о нём ничего со времени нашей последней встречи не слышал. Искал, используя все свои каналы, всё бесполезно. Не знаю, жив он сейчас или нет?
— У тебя его фото было?
— Фото? Нет, фотокарточки — это, видимо, новшество, специально для тебя придуманное, — Данович вяло улыбнулся и обратился к страдающим с похмелья полякам: — Цо то есть?
Минут пять они разговаривали по-польски, а затем, не делая паузы, Саныч снова заговорил на русском, уже со мной:
— Понимаешь, всё раньше гладко шло. И в Европе, и в России меня знают. Органы безопасности многих стран досье на меня имели, но сделать ничего не могли. К тебе в централ воронежский не зря комитетчик приезжал. Из Москвы, наверняка. У них зацепиться даже не за что было. Но они почему-то тебя на след бросили. Как будто знали, что к чему. Может быть, это не гэбешник был вовсе? Тогда кто? Сейчас, я чувствую, у меня органы на хвосте крепко висят. Интерпол точно выслеживает. Я рисковал, когда сюда шёл, но вроде всё спокойно пока. У меня рисунок на пальцах другой, его в картотеке нет. Да и Испания — это не самая совершенная в техническом плане страна. С опознанием у них туго. Но знаю, так недолго ещё будет продолжаться. Кольцо сжимается. Если попадусь, то до конца своих дней не выйду. Отвернулась фортуна… Я тебя уже и убить надумал, но потом, когда ты из легиона ушёл, понял, что это не выход. Что такое развитие событий не может быть там не просчитано. А что делать?
