Чарльз Мартин - Когда поют сверчки
При виде всего этого Синди вскрикнула.
– Сидите здесь, – велел я, выскакивая из машины.
Войдя в дом, я обнаружил, что он весь пропитался водой от потолка до коврового покрытия на полу. Шлепая по лужам, я пересек гостиную, то и дело ежась от попадавших мне за шиворот струек. Насколько я мог судить, прорвало трубу наверху: видимо, труба лопнула сразу в нескольких местах. Воды на чердаке становилось все больше, она искала путь вниз и, конечно, нашла. В спальне на полу было на три пальца воды, и мягкие игрушки Энни плавали в ней, словно их пригласили на вечеринку в бассейне.
Воду я перекрыл, однако на то, чтобы просушить комнаты, могло уйти до нескольких дней даже по нынешней теплой погоде. Но и если бы удалось сделать это достаточно быстро, Сахарный домик все равно оставался бы для жилья непригодным: за неделю бетонные стены покроются грибком и плесенью, которая будет свешиваться с них черным мочалом. Единственным выходом был ремонт, причем капитальный, но на это могло уйти слишком много времени.
Я был озадачен…
– Ну что там? – спросила Синди, когда я вернулся к ним. – Все плохо? Как ты думаешь, стоит мне взглянуть или нет?
– Лучше не смотри, – ответил я, качая головой, и, заметив, как вытянулось ее лицо, поспешно добавил: – Еще успеешь попереживать по этому поводу завтра. Давайте-ка поедем ко мне – вам нужно отдыхать и набираться сил.
Я еще раз сбегал в дом, для пущей надежности перекрыл главный водопроводный вентиль и открыл настежь все окна и двери, чтобы дом понемногу проветривался. Все остальное могло подождать.
Устроив Синди и Энни у себя, я вернулся к ним за вещами. Уложив самое необходимое в багажник, я в течение трех часов орудовал шваброй, пытаясь выгнать наружу как можно больше скопившейся на полу воды. По ходу дела я нашел и включил три напольных вентилятора, чтобы они создавали движение воздуха.
В последний раз оглядывая погубленную обстановку, я позвонил Синди.
– Твой Сахарный домик еще не растаял, но жить в нем пока нельзя. Если хочешь, я мог бы связаться с твоей страховой компанией, чтобы они послали своего человека, пока я здесь…
– Нет, – тихо отвечала она. – Не нужно никуда звонить.
– Почему? – Я удивился.
– Потому что мы… не страховались… – Мне показалось, Синди кусает ноготь. – И вообще… Ну что нам страховать? Вещей у нас кот наплакал, и потерять их не так страшно. Вот если бы мы купались в роскоши, а наш дом был обставлен антикварной мебелью, тогда конечно, а так… Одним словом, не беспокойся.
* * *Остаток дня Энни проспала. Синди все это время расхаживала туда-сюда по площадке на крыше эллинга и, похоже, обдумывала, как ей быть дальше. Я возился со всякими мелочами в мастерской, но, по правде говоря, никаких особых дел у меня не было. Столик и скамьи для Синди я закончил, а заниматься «Хакером» мне не хотелось, поэтому я главным образом протирал инструмент, полировал куском войлока днище нашего с Чарли скифа да время от времени поглядывал на Синди сквозь щель в сдвижной двери.
Когда солнце стало клониться к вечеру, она спустилась с эллинга, и я решил попытаться ее взбодрить.
– Эй, – окликнул я Синди. – Я хотел кое-что тебе показать.
Она зашла в мастерскую, я подвел ее к готовому обеденному столику, сдернул брезент и выдвинул из-под стола скамьи.
– Это вам с Энни.
От изумления у Синди приоткрылся рот, и на скамью она опустилась так осторожно, словно боялась, что она может сломаться.
– Не волнуйся, скамейки крепкие. Понадобится ураган, чтобы их сломать.
Синди провела пальцами по столешнице, бессознательно следуя рисунку на дереве.
– Ты… ты сам это сделал? – спросила она.
– Да ничего особенного. Обычный обеденный стол и скамейки…
– Они очень красивые, – перебила меня Синди. – Просто потрясающие! Я никогда не видела ничего подобного. Из чего они?..
– Из ядра сосны. Года два назад мы с Чарли разбирали один старый амбар, очень похожий на твой, только постарше. Я думаю, он был построен где-то в сороковых годах восемнадцатого века. У меня сохранилось несколько досок, и я решил пустить их в дело.
Глаза Синди широко открылись, и в них стояли слезы.
– Вот смотри, вся конструкция держится на шипах. В этом столе нет ни одного гвоздя. Столешница, ножки, уголки – все соединено с помощью выступов, которые входят в специальные пазы.
Синди медленно провела пальцами вдоль ребра столешницы. Я видел, что она изо всех сил старается не заплакать. И все же она не выдержала; слезы отчаяния и безысходности хлынули у нее из глаз, плечи затряслись от рыданий.
Я опустился на скамью рядом с ней, чувствуя себя довольно неловко. Я не знал, что делать: можно ли обнять ее за плечи, или лучше вообще к ней не прикасаться? Синди решила эту проблему за меня. Крепко прижавшись ко мне, она спрятала лицо у меня на груди.
– Риз! – всхлипывала она. – Риз!.. Честное слово, мне совсем не жаль моих вещей! У меня все равно ничего не было, но Энни… Она ведь едва жива, в чем только душа держится!.. – Синди резко выпрямилась. – Почему, Риз?! За что?!
На это я даже не пытался ответить.
Минут через десять рубашка у меня на груди была мокра насквозь, но источник слез уже иссяк. Синди снова села прямо и покачала головой.
– Я стараюсь быть сильной, Риз, очень стараюсь, но ведь есть же пределы того, что человек способен вынести… Сначала умерла моя сестра, потом начались проблемы с Энни, а теперь еще и дом затопило. Просто не представляю, сколько еще я смогу выдерживать!
Я не перебивал. Синди демонстрировала классические симптомы, свойственные всем родственникам ожидающих пересадки сердца пациентов. Эти люди терпят, страдают и мучаются вместе со своими близкими, и Синди не стала исключением. И она была абсолютно права: свалившееся на нее бремя она тащила одна, и тащила слишком долго. Она работала на двух, а иногда и на трех работах, отказывала себе во всем ради Энни, и сейчас ей казалось, что все было зря, что ее жертва оказалась напрасной. Или вот-вот окажется таковой… Ну и конечно, она боялась остаться в одиночестве, если операция окажется неудачной и девочка не выживет.
– Пойдем-ка… – промолвил я, и мы вышли на причал. Там уже сидел Чарли; он только что переплыл на мою сторону, и по его коже стекали капельки воды. Рядом с ним растянулась на теплых досках мокрая до последней шерстинки Джорджия.
– Здорово, дружище, – окликнул я его.
