Анатолий Иванов - Повитель
— Сперва во все дома бы провести свет, насиделись в темноте, нанюхались керосиновой копоти…
— А хороший хозяин сначала ток бы механизировал, чтоб труд людей облегчить…
— Всему свое время. Возьмем ссуду у государства, еще станцию построим. И под коровник возьмем, и под телятник…
— Да ведь и так в долгах, как в шелках… Больше миллиона рублей должны государству. Кто платить их будет?
— Чего платить? Ждут-пождут — да спишут…
— Спишут, говоришь? Спишут?!
— А то как же? Раскричался тут, учить вздумал!.. С твое-то знаем. Дал немного вздохнуть людям, а ты уже за глотку меня…
Ракитин дрожал всем телом, сдерживая себя. Григорий, видя состояние Тихона, добавил, раздельно выговаривая слова:
— Радетель за колхозное нашелся. Сколько раз тебе творить, чтоб не совал нос в чужие дела?!
2
Туманов возвращался домой из кузницы, Тихон стоял у калитки своего дома, размышляя о чем-то. Он даже не слышал, как Туманов поздоровался с ним. Очнулся, когда Павел толкнул его в плечо.
— А-а, Павел… Знаешь что, заходи-ка ко мне.
— Зачем?
— Заходи, заходи… Не могу в одиночестве. А жинка с ребятами в кино ушла — кинопередвижка сегодня приехала. — И втянул Туманова за рукав в калитку.
Ракитин накрыл клеенкой стол, нарезал хлеба, огурцов. Потом достал из печки жареного гуся, а из шкафа поллитра водки.
Выпили. Несколько минут молча закусывали. Туманов положил вилку и полез в карман за табаком.
— Слушай, Тихон, а что все-таки с Бородиным у тебя на фронте произошло? А то болтают люди всякое…
Ракитин налил себе и Павлу чаю.
— Что произошло? — Тихон немного помедлил и начал рассказывать: — С Бородиным мы — я говорил тебе как-то — вместе служили, в одной роте. Наступали мы однажды ночью. Дело было в сорок третьем. Надо сказать, хорошо наступали, вот-вот в окопы немецкие ворвемся. И вдруг стало светло как днем. Навесили над нами осветительных ракет, встретили в упор пулеметным огнем из блиндажа. Залегли. Сунулись вправо, влево, чтоб обойти этот проклятый блиндаж, — везде противопехотные мины. Из-за леска немцы тоже из минометов поплевывают. Куда тут? Прижались к земле, окопались кое-как. Зуб горит, видим — вот он, немец, ружейные вспышки совсем близко. Этак подняться бы — через полминуты в том окопчике были бы. Да где-е! А командир батальона запрашивает по рации: почему остановились? Во что бы то ни стало занять немецкий окоп. В общем, положение сложилось не очень веселое. Скрипим зубами: «Пушку бы какую ни на есть…» Но артиллерия отстала…
А приказ есть приказ, выполнять надо. Командир взвода передает по цепи:
«Выход один у нас, товарищи: подползти в темноте сбоку по кустарникам и забросать блиндаж связками гранат. На открытом месте не пробраться, до утра светить будут».
У меня мороз по коже. Испугался? А ты думаешь, как? В одно мгновение прикинул, да не только я, каждый: по кустарникам? По минному полю? Полезешь — верная смерть. Девяносто пять процентов из ста, а может, и того больше. Попробуй проползти двести метров по минному полю!
Командир приказывает:
«Чередов, вперед!»
Молча обвязался солдат Чередов гранатами, так же молча, глазами только, попрощался с нами, пополз. Ждем минуту, две, три… Взрыв. Нет больше Мити Чередова.
Командир помедлил немного, может, несколько секунд. Нам показалось, что год прошел.
«Кондратьев, Смирнов, Кузнецов…»
Еще три солдата поползли к блиндажу с трех направлений. Минут десять тихо было. Потом сразу два взрыва. Через несколько мгновений третий.
А из штаба батальона снова запрашивают по рации: чего третий взвод в землю зарылся? Наступление всего батальона сдерживает. Какой угодно ценой подавить вражеский блиндаж!
В это время командира нашего осколком… Пытается он привстать с земли — и не может, руку к животу прижимает. Выглянула — из любопытства, что ли? — луна из-за туч. Смотрю на его пальцы — почернели они от крови.
Наконец привстал на одно колено, прохрипел:
«Бородин…»
И тотчас захлебывающийся голос:
«Дети ведь у меня дома… Трое!.. Да и куда идти?»
«Бородин, вперед! — из последних сил закричал командир. — Выполняйте приказ!»
«Мы не пушечное мясо! Товарищи солдаты, что это за командир? Ведь на верную смерть посылает! Подождем до утра, рассветет, тогда и…»
Ракитин встал из-за стола, прошелся из конца в конец комнаты и сел на прежнее место. Помолчав, продолжал негромко, уже другим, будто простуженным голосом:
— Ну… Я и не вытерпел, выстрелил в Бородина… Признаюсь, не помнил себя в ту минуту. Вскипело все внутри… «Ах ты мразь вонючая… и тут ты…» А когда уже выстрелил, в озноб бросило меня — то ли сделал? Но командир сказал только: «Так. Правильно…» Ну а я… я не знаю, как очутился на минном поле. Сердце стучит, как деревянный молоток в лист жести. От этого и очнулся, наверное, понял наконец, где нахожусь, что делаю…
Тихон стал скручивать папиросу. Пальцы его сильно дрожали.
Потом он выдернул скользкие карманные часы на медной самодельной цепочке.
— Через полчаса кончают вечернюю дойку. Хотел на ферму сходить, да теперь уже все равно не успею…
Чуть опустив голову, задумался. Белые волосы его рассыпались.
— В ту ночь и поседел, — сказал Тихон. — В лесах не один год вокруг смертей ходил — ничего, а вот ползти ей навстречу — страшно.
— Долго полз?
— Не знаю. В то время казалось, что ползу уже вечно и не будет конца-краю этому полю. Проползу полметра, останавливаюсь. Думаю, пошевелю еще раз рукой, земля дыбом и… и взрыва не услышу. И еще думал… Господи, да что только не передумал! А может, то и не думы были вовсе… Так, мелькнет что-то далекое, как молния… А то слышу — Алакуль плещет… И опять: а может, рядом она, мина-то?.. Вот так…
В молчании Тихон докурил папиросу.
— Не страшно стало, когда сквозь траву окоп ихний разглядел, — опять заговорил Ракитин. — Вон он, рядом, несет чем-то из него. И вдруг снова резанула мысль: что, если на мину сейчас! Аж сердце остановилось. Ведь столько полз, и вдруг — за смертью только. А сам нащупываю связку гранат. Потом — будь что будет! — вскакиваю на ноги, рывком к окопу, одну за другой две связки туда… И сразу позади, как обвал: «Ура-а-а!» Вот за это и орден дали… — закончил Ракитин.
За окнами сгущалась мгла. В комнате стало сумрачно. Тихон зажег электрический свет.
— Командира мы похоронили в ту же ночь, — продолжал он, возвратясь к столу. — Как заняли тот проклятый окоп, принесли его на плащ-палатке. Подозвал меня, долго смотрел на мою голову. Я и не знал, что седой весь. Разжал губы, хотел, кажется, сказать что-то и… не сказал. Не хватило сил…
