Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!
ОЛЕГ.
Меня вчера вызывали в профком, и там сидело лицо из ГЭБЭ. Угрожали, что если я не прекращу встречи с иностранцами, то советское искусство без меня обойдется.
ЛУБЕНЦОВ.
Почему вы решили, что это лицо из КГБ?
ОЛЕГ.
По лицу…
Мрачное молчание. Олег останавливается у пианино, наигрывает одной рукой какую-то мелодию Beatles.
ЛУБЕНЦОВ.
Перестаньте брынчать!
ОЛЕГ (достает из кармана какую-то бумажку)
А это, по-вашему, откуда?
ОЛЬГА.
Что это? (Пытается выхватить у Олега плотную бумагу с гербами, но тот задерживает ее руку.)
ОЛЕГ.
Час назад обнаружил в почтовом ящике… (Усмехается.) Причем до того уже откровенность дошла, что даже нет почтового штемпеля на конверте. Приглашение в Израиль. Моя, видите ли, тетя Винник Зора Пихоковна приглашает воссоединиться с ее семьей.
ЛУБЕНЦОВ.
Дайте! (Протягивает руку, но Олег не двигается с места и потому ему (тестю) проходится подойти самому, что он делает без должного величия, а даже с некоторой суетливостью. Читает. Потрясенный, поднимает глаза, и тут впервые мы можем уловить мелькающий в них страх.) Послушайте, Олег, все это вздор, ведь вы же в конце концов наш, русский, чистокровный человек… (Вдруг он орет.) Да как они смели Ольгу и Машеньку сюда вставить! (Берет себя в руки.) Ну, в общем, я берусь все уладить, если… если, конечно, и вы пойдете навстречу… По крайней мере объяснитесь по поводу портрета Феликса Эдмундовича… Ну…
Воцарилось молчание. Супруга Лубенцова обняла Машеньку за плечики, как бы говоря – не отдам! Ольга сидит на валике тахты, скрестив руки на груди, совершенно невозмутимая, с каменным лицом, погасшая сигарета в углу рта.
ЛУБЕНЦОВ.
Я могу сейчас же позвонить Андропову, и все будет улажено… Лады?..
ОЛЕГ (подходит, берет из его пальцев бумажку и аккуратно прячет ее в задний карман джинсов).
Не утруждайтесь.
ЛУБЕНЦОВ (с открытой уже угрозой, нажимами).
Это как же понимать?
ОЛЕГ.
Как понимаете.
ЛУБЕНЦОВ (быстро меняет тон, он как бы старается отвратить неотвратимое, теперь его голос звучит нравоучительно и даже с некоторыми патернальными интонациями).
Многие почему-то не хотят понять, что коммунистические изменения необратимы, даже в нашей стране есть люди, к счастью ничтожное меньшинство, которое жаждет каких-то других путей, не существующих во времени и пространстве. Вы, Олег, один из этих заблуждающихся. Страна сейчас избавляется от этого балласта, и неужели вы не понимаете то, что благодаря политике Леонида Ильича, мы делаем это самой малой кровью, фактически без…
ОЛЕГ.
Почти без убийств, вы хотите сказать? Только лишь лагерями, психушками, высылками за границу, гигантской своей нескончаемой ложью, на которую и я, мерзавец, работал, ставил по Москве ваших истуканов ради куска хлеба. Хватит!
ЛУБЕНЦОВ.
Значит, решились, Олег Семенович? В Израиль отчаливаете?
ОЛЕГ.
Хотя бы в Гренландию, только от вас подальше.
ЛУБЕНЦОВ.
А вы, Ольга Юрьевна?
Новая пауза, новое напряжение, все смотрят на Ольгу, которая чиркает зажигалкой, но не прикуривает.
Одна лишь Машенька занята посреди столовой изящным пируэтом.
ОЛЬГА.
Жена да прилепится к мужу.
Лубенцов быстро вышел из столовой. Супруга устремилась за ним. Олег улыбнулся Ольге, развел руками, как бы извиняясь, потом присел к пианино и пропел на мотив какой-то песенки «Beatles»:
– Жена да прилепится к мужу.
Вдруг они оба бодро заиграли в четыре руки и запели.
Машенька остановилась посреди пируэта и сунула палец в рот.
Вбежала супруга Лубенцова:
– Какой позор!
МАШЕНЬКА.
Баба, а что мои папа и мама будут делать, когда вырастут?
Вышел из внутренних покоев и сам товарищ Лубенцов. Никаких рефлексий уже не было видно на его лице, не оставалось сомнений, что решение им принято.
ЛУБЕНЦОВ (достаточно громко, но без всякой истерии).
Вон из моего дома!
На этом советско-античная сцена завершилась.
По Колпачному переулку в старой Москве, переваливаясь, тащится приезжая тетка, обвешанная покупками, с огромным сидором на плече, с двумя гигантскими авоськами, растянутыми апельсинами.
Падает густой снег. Меж сугробами видна протянувшаяся вдоль тротуара очередь.
Тетка заметила очередь, заволновалась, обращается к хвостовым гражданам:
– За чем стоите, ребята?
Молодой человек оборачивается к ней с усмешкой:
– За визами, мамаша.
Мы можем разглядеть людей, ждущих приема в Отделе Виз и Регистраций при Управлении Внутренних Дел Мосгорисполкома: разных возрастов, разных общественных групп и даже, на беглый взгляд, весьма разных национальностей, хотя все эти люди проходят под грифом «граждане еврейской национальности». Впрочем, и среди этого разнообразия Олег и Ольга выделяются, внешность у них и в самом деле вальяжная.
К ним приглядывается их сосед по очереди, пожилой человек с пегой бородкой, в каракулевой шапке пирожком, с вечной папиросой в пожелтевших от курения пальцах:
– Простите, молодые люди, вы уверены, что стоите в правильной очереди? Здесь ведь только евреи стоят, а неевреи проходят на второй этаж. Нужно только сказать милиционеру…
Олег раскрыл было рот, чтобы пуститься в объяснения, но Ольга ответила коротко:
– Мы евреи.
Сосед иронически хмыкнул:
– Как изменился нынче этнический тип советского еврея.
Сосед сзади объясняет собравшимся вокруг него женщинам:
– Это нас к приезду Миттерана выпускают, товарищи. Понимаете? Редкая удача, товарищи. Прошлый раз к приезду Гельмута Шмидта мой двоюродный брат получил разрешение, хотя подал позже меня.
ЖЕНЩИНА В ПОТЕРТОМ ПАЛЬТО.
Мы ждали три года. Веня когда-то работал в почтовом ящике. Что они там делали? Ах! Сплошное дерьмо. Мы получили уже два отказа. Все продали. Не верится, что все позади…
НЕКТО.
Скажите спасибо товарищу Миттерану.
ЖЕНЩИНА.
И таки спасибо.
ОЛЕГ.
Видишь, Ольга, люди ждали годами, а мы с тобой всего две недели. Что из этого следует?
ОЛЬГА.
Что мы с тобой самые хорошие евреи.
ОЛЕГ.
Правильно, и вот тебе еще одно подтверждение. Взгляни на «Волгу» у ворот Института международного рабочего движения.
Ольга смотрит через улицу и видит серую машину с надписью на боку «Трест Сантехника». Там за стеклом обнаруживается безучастное широкоскулое лицо в очках с толстыми стеклами.
ОЛЕГ.
Это рыло как будто бы преследует меня все последнее время. Оно похоже на мои персонажи с плакатов, не находишь?
ОЛЬГА.
Да, прости, Олег, у тебя воображение разгулялось.
В это время на крыльце ОВИРа начинается некоторое бурление, готовится запуск очередной группы.
МИЛИЦИОНЕР НА КРЫЛЬЦЕ.
Граждане еврейской национальности, соблюдайте порядок! Сейчас заходят десять человек, только десять человек!
По всей очереди волнение, и тетка с покупками, до которой не дошло обращение милиционера, уже выступает в своем репертуаре, кричит режущим нервы голосом:
– А вон, длинный без очереди полез! Гляньте, что делает! Вот люди! Не пускайте длинного-то!
Олег и Ольга в числе десяти очередников попадают внутрь ОВИРа. В спину им внимательно смотрит широкоскулая личность в импозантных очках.
В кабинете инспектора ОВИРа здоровенная лошадь, тов. Рыжина, обменивает эмигрантам внутренние советские паспорта на сомнительные выездные бумажки:
Хейфец, вас сколько выезжает?
Несовершеннолетних сколько?
Почему у вашей бабки год рождения
в третьем экземпляре перепутан?
Надо быть внимательнее.
Хейфец! Вот здесь распишитесь,
вот здесь, и здесь.
Многосемейный отец Хейфец в некоторой растерянности направляется в коридор. Олег протягивает товарищ Рыжиной почтовую открытку и два паспорта, свой и Ольгин.
И вдруг что-то особенное ломает эту рутину. Товарищ Рыжина с вытянувшимся лицом смотрит снизу от стола на Олега:
– Хлебников? Олег? Семенович? Так-так-так.
От брезгливо-делового тона не осталось и следа. Инструктор Рыжина явно в растерянности, делает вид, что перебирает какие-то бумаги, заглядывает себе за спину, где имеется дверь в какую-то еще комнату, видимо, кабинет более высокого чина.
В это время этот высокий чин, нагловатый сорокалетний детина с лицом взяточника и картофельного обжоры, заходит из коридора.
К нему обращается Хейфец:
– У меня к вам вопрос, товарищ Горышин.
НАЧАЛЬНИК.
Я вам уже не товарищ, Хейфец.
ХЕЙФЕЦ.
Как же мне вас теперь называть?
НАЧАЛЬНИК (усмехаясь).
Можете называть меня господин подполковник.
ИНСТРУКТОР РЫЖИНА.
Глеб Владимирович, тут Хлебниковы пришли.
Горышин, тут же подобравшись, расставаясь с глумливым выражением лица, молча забирает паспорта Олега и Ольги и удаляется в свою комнату.
Олег и Ольга в невероятном напряжении. Казенное убранство кабинета, плакат «Выше знамя социалистического соревнования!», шкафы с делами… Неопределенно постукивая багровыми ногтями по столу, товарищ Рыжина, растерянный Хейфец, трясущаяся жена, бабушка, величественная, как Екатерина II.
