Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!
ХЕЙФЕЦ.
Товарищ Рыжина…
РЫЖИНА (досадливо).
Марк Петрович, вам же сказали.
ХЕЙФЕЦ (на грани некоторой истерики).
Значит, я уже не товарищ… Воевал, был товарищ… пробито легкое… и я уже не товарищ…
Вышел начальник Горышин и с любезной миной обратился к Олегу и Ольге:
– Вот ваша виза, Олег Семенович (протянул разовую бумажку), а вам, Ольга Ивановна, в визе на выезд отказано. (Вернул Ольге «краснокожую паспортину».)
У Олега потемнело в глазах.
ОЛЬГА.
Мы муж и жена. Вы соображаете, что говорите?
ГОРЫШИН.
Я соображаю, что говорю. Я выполняю распоряжение вышестоящих инстанций. Все понятно? Больше вас не задерживаю. (Он открыл дверь и позвал дежурного милиционера.) Проводите… вот этих. (И когда за Олегом и Ольгой закрылась дверь, явно с облегчением вздохнул и благодушно к Хейфецу.) Ну-ну, Хейфец, радоваться должен – скоро заживешь буржуем…
Когда Олег и Ольга вышли на крыльцо, там базарила изгнанная мешочница:
– Значит, еврея́м дают? А русского человека опять обманули?..
…Они медленно брели вниз по Колпачному. Шел снег.
Было почти безлюдно, только метрах в двадцати за ними тихо ехала серая «Волга». Ольга все еще держала в руках свой паспорт.
ОЛЕГ.
Они думают, что меня выпрут, а дочь товарища Лубенцова оставят?! Наглые мерзавцы! Зачем подписывали Хельсинкскую декларацию? Привыкли издеваться над людьми! Сейчас же соберу пресс-конференцию! Прямо вот сейчас позвоню в NY Times!
Ольга вдруг слабо вскрикнула и упала на скользком тротуаре. Паспорт выпал из ее рук и лежал теперь на сугробе красным пятном.
ОЛЕГ (бросается к ней).
Что с тобой?
ОЛЬГА (в отчаянии пальцем тычет в сторону паспорта).
Посмотри, посмотри, Олег, что там внутри! Они поставили там печать о разводе!
Всхрапнул позади мотор – это разворачивалась в обратную сторону серая «Волга». Она поехала вверх по улице одностороннего движения, оставляя позади один за другим три красных знака «Проезд запрещен».
В этом месте сценария автор предлагает режиссеру откровенную любовную сцену.
Ночь. Студия Олега освещена только уличным фонарем из окна. Серебрящийся снег за стеклом на карнизе.
Олег и Ольга в постели, катаются среди скрученных простынь и скомканных одеял, мучают друг друга, словно они не супруги с многолетним уже стажем, а недавние любовники. Вот Олег отпивает глоток воды из стоящего рядом стакана и продолжает, продолжает.
– Ну, Олег, ты уймешься когда-нибудь, – со слабым смешком шепчет Ольга, но все продолжается, продолжается…
Пустая улица за окном, падающие снежинки, голые ветви бульвара, дурацкое лицо Брежнева на фронтоне Комбината Печати. «Печать – острейшее оружие нашей партии!»
Наконец они расцепились и лежат теперь рядом, тяжело дыша, чудные их лица покрыты крупными каплями пота.
ОЛЬГА.
…и все-таки ты уедешь, Олег…
ОЛЕГ.
Нет!
ОЛЬГА.
Без тебя мне будет легче выбраться. Отец готов на все, а ты видишь, какая у него власть, как они считаются с твоей Хельсинкской декларацией… Ты уедешь, Олег… вот увидишь, так будет лучше… если ты не уедешь… ты же знаешь, они могут все… вспомни Костю Богатырева, Женю Рухина…
Олег вылез из постели, прошел на кухню за сигаретой, возвращаясь обратно, заглянул в соседнюю маленькую комнату, где мирно спала Машенька, подошел к окну и открыл форточку. Морозный свежий ветер дохнул ему в лицо, и он вдруг бездумно по-юношески чему-то обрадовался, глаза зажглись вдохновением. Затем, должно быть устыдившись, он нахмурился и позвал: Ольга!
Она не отвечала, спала, раскинув руки, измученная его любовью, счастливая улыбка как бы блуждала по ее лицу.
ОЛЕГ.
Нет уж, дудки, не уеду один…
Шереметьевский аэропорт, отправка самолета на Вену. Основные пассажиры – отъезжающие евреи.
Идет «шмон» ручного багажа. Мы видим в толпе немало знакомых по очереди в ОВИРе лиц. Среди отъезжающих и Олег.
Он стоит в очереди к таможенному досмотру. Он почти в прострации. Глаза блуждают. За многочисленными стеклянными перегородками он уже потерял надежду увидеть в последний раз жену и дочь.
Между тем таможенники активно «трудятся». Вот у какого-то молодого интеллектуала вырвали из книги титульный лист:
– Запрещается вывоз книг с дарственными надписями…
У старушенции изымается аляповатый подсвечник:
– Предмет старины, мамаша…
Плотный, близкий уже к пенсионному возрасту таможенник весьма ловко, профессионально «шмонает» багаж еврейского семейства. Семейство, очевидно, возмущается, однако глава, представительный, лет 60, человек, успокаивающе похлопывает жену по руке.
Чиновник обнаруживает в чемодане железную коробочку, открывает ее – там драгоценности. Смотрит в глаза главе семейства.
– Разве вы не знаете, что можно ценности до 200 рублей? Придется составить акт на конфискацию.
ГЛАВА СЕМЬИ (еле слышно).
Сергей Владимирович, побойтесь Бога! Ведь мы же договаривались. Вы получили деньги…
ТАМОЖЕННИК.
Перестаньте провоцировать! Я могу аннулировать вашу визу!
Глава семьи машет рукой в отчаянии.
В зале стоит гул десятков голосов, кое-где слышатся плач, иногда и вызывающий смех.
Проходит на посадку более удачливое семейство, которое лучше «договорилось» – три носильщика катят тележки с их багажом.
Ольга с Машенькой метались в общем зале аэропорта. Она пыталась объяснить служащим, что не успела еще попрощаться с мужем, нельзя ли ей пройти хотя бы на балкон, хотя бы махнуть рукой…
– Отъезжающие в Израиль уже попрощались, – объясняли ей служащие.
– Да как же? Мы не успели даже и посмотреть друг на друга…
Служащие сердились:
– Вы что, русского языка не понимаете? Сказано, евреи попрощались.
Вдруг Ольгу окликнули по имени. К ней приближался крупный таможенный чин в отутюженном, ловко сидящем на нем, сером мундире. Это был ее бывший соученик Жильцов.
– Ольга, что ты тут делаешь?
ОЛЯ.
Жильцов, проведи меня на балкон. Мой муж уезжает в эмиграцию…
– No problems, – со смехом сказал Жильцов, взял ее под руку, а Машеньку за руку.
…Сверху с балкона они увидели зал таможенного досмотра и среди шапок и шляп белую гриву Олега.
– Ваш багаж? – обращается к Олегу таможенник.
Олег молча ставит на досмотровый стол свою единственную плечевую сумку.
– Где остальное?
Олег пожимает плечами.
– Нет остального?
К нему быстро подошел Жильцов и тронул за плечо:
– Олег Семенович, посмотрите вот сюда. С вами прощаются.
Олег поднимает голову и видит на балконе жену и дочку. Они весело, очень жизнерадостно машут ему, посылают воздушные поцелуи и даже приплясывают. Их настроение ободряет и Олега, он посылает им поцелуй и показывает два расставленных пальца – западный жест – Victory.
– Переходите к пограничному контролю!
Вместе с другими эмигрантами Олег переходит еще одну стеклянную грань и теряется из виду.
Ольга и Машенька идут к выходу общего зала аэропорта и выходу. Жильцов провожает их и, надо сказать, выглядит несколько растерянным и смущенным.
ЖИЛЬЦОВ.
Как давно мы не виделись, Оля…
ОЛЬГА (через силу).
Кажется, первый раз после института?
ЖИЛЬЦОВ.
Третий раз. (Смущается еще больше, нагибается к Машеньке.) Машенька, ты любишь маму?
МАШЕНЬКА (не без вызова).
И папу тоже!
ЖИЛЬЦОВ.
Конечно, конечно…
Последние пяди священной земли социалистического отечества. Пассажиры поднимаются по коридору в самолет. У люка стоит молодой пограничник, широкое плоское неподвижное лицо, как будто он сын того чекиста, что следил за Олегом.
Олег застывает на мгновение и смотрит парню в лицо. Тот не шевелится, не мигает.
ОЛЕГ (тихо).
Прощай, болван…
…Закрывается дверь самолета. Лицо молодого солдата искажается едва ли не детской обидой.
– …Я вам не болван, я вам не болван, – шепчет он.
Кабинет в ГБ, широкоскулый куратор Олега передает его «досье» секретарше.
– Отправьте Хлебникова в архив, Софи, а мне принесите папку Хризантемова.
Мид-таун Манхэттена в разгаре делового дня: автомобильные пробки, разгружающиеся грузовики, ремонтные машины, отбойные молотки – дикий звуковой фон, дополняющийся еще музыкой из дверей бесчисленных магазинов; всеязыкая толпа, текущая по Пятой авеню, по Мэдисон, по 57-му стриту; развороченные мостовые, ямы и выбоины в асфальте и над ними роскошные витрины; мусор, мешки с отбросами, уродливые пожарные лестницы на мрачных фронтонах и ослепительные стеклянные поверхности новых небоскребов…
В деловой толпе то и дело мелькают странные личности, создающие удивительную жизнь NY улицы – вот вдруг кто-то затанцевал, закружился и запел, вдруг возвысился над толпой седобородый «пророк», мелькнул человек, играющий на пиле, саксофонист у стены, ободранный рисовальщик и т. д. и т. п. …
