Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!
АНН.
Значит вам позируют люди?
ОЛЕГ.
Девушки. Эта зебра, например, Нина Попова, а лошадь – Салли Фокс.
КАДДИХИ (хохочет и заглядывает в глаза Анн).
Странно, правда? Странно, а? (хохочет)
ОЛЬГА (довольно бесцеремонно отодвинув плечом Анн да еще и смерив ее красноречивым взглядом).
Пошли, Олег. С тобой какой-то мистер Ксерокс, коллекционер, хочет поговорить.
Олег послушно следует за ней, оглядывается на Анн не без сожаления, но через минуту, конечно же, забывает ее, а Анн растерянно улыбается.
CADDIHY.
I told you, Ann. All Russian artists are cuckoos…
В квартире, переполненной людьми, есть маленький закуток с окном на потолке, куда допускаются только избранные. Закуток называется «Грот», но напоминает больше ярмарочный балаганчик.
Лика, разумеется, возлежит на софе, демонстрируя, пару неплохих ног.
Навстречу Хлебниковым из кресла поднимается Чарльз, дядя, основательно за пятьдесят, одетый весьма странно, в легкую кожаную курточку, какие носят автогонщики. Впрочем, во рту внушающая уважение сигара.
ЛИКА (томно).
Чарли очень впечатлен твоей серией, Олег.
КСЕРОКС (с сильным акцентом, но очень правильно).
Думаю, у вас нет нужды в комплиментах. Вы зрелый мастер и знаете себе цену.
ОЛЕГ (пожимает плечами).
Наоборот, ни черта не знаю – то ли миллион, то ли копейка в базарный день…
Лика за спиной Ксерокса делает ему круглый рот, круглые глаза и палец у виска – ты что, мол, очумел?
ОЛЬГА.
Мой муж шутит. Он приблизительно знает себе цену.
КСЕРОКС (усмешкой показывает, что он понимает беспокойство Ольги).
Don’t worry, mam, мы говорим пока об эстетической ценности. Что касается коммерческой цены, то, по моим предварительным подсчетам, картины мистера Хлебникова могут котироваться от 7 до 18 тысяч долларов каждая.
КСЕРОКС.
Называю эту цену, как это по-русски, на глазок – потому что вы, мистер Хлебников, еще не известны на Западе и вашего имени нет в каталогах. Если вы готовы расстаться с «Долгожданными животными», моя фирма оформит на ваше имя договор приблизительно на… (он вытащил из нагрудного кармана здоровенный бумажник, внутри которого был вделан еще и миниатюрный калькулятор, потыкал в него пальцем) …семьдесят пять – сто тысяч долларов сроком на два года (из того же бумажника извлекается визитная карточка). Вот, извольте, карточка моей фирмы International Art, мой апартамент соединяется с офисом, найти легко – Manhattan, Park Avenue (все это произносится несколько усталым тоном, сопровождается странноватым подчихиванием и шмыганьем носом, впрочем, иногда бросается на Олега и цепкий изучающий взглядик). Я буду в Москве еще три дня. Если за это время вы примите решение, вот телефон в «Национал». Сейчас я отчаливаю. До свидания, моя дорогая. Не провожайте меня, я прекрасно найду свое пальто сам. Господин Хлебников, госпожа Ольга, буду очень рад при случае приветствовать вас в Нью-Йорке. Чудесно, что русское искусство все еще живо.
С этими словами Чарли Ксерокс покинул «грот». Дверь за ним закрылась.
ЛИКА.
Я потрясена. У меня нет слов. Олег, ты понимаешь, что у тебя начинается новая жизнь? Чарли Ксерокс третий из мировой десятки! Нью-Йорк! Парк-авеню!
Олег не отвечает, смотрит в пол. Оцепенение.
ЛИКА.
Да что ты, дурачок, молчишь? Ольга, что с ним?
Ольга нервно передергивает плечами.
ЛИКА.
Вы, по-моему, ничего не понимаете.
ОЛЬГА.
Как он переправит картины?
ЛИКА (с тонкой улыбкой).
Это его заботы. Ой, мальчики-девочки, я вижу, вы все еще ничего не понимаете. Вы сейчас плясать должны от радости.
Звуки рок-н-ролла. Олег танцует с Ольгой. Вокруг танцуют другие художники. Вернисаж очистился, и в квартире остались только свои.
Слава Горшков священнодействует, вытаскивает из разных углов «заначенные» бутылки и расставляет все это (явно чрезмерное) на столе.
СЛАВА
Ребята, внимание! Это все – наше! (Падает без сознания.)
Олег остановился посреди танца, притянул к себе Ольгу, шепчет ей в ухо:
– Пойдем в ванную!
ОЛЬГА (смеется).
Ты меня с кем-то путаешь, старик. Я твоя законная жена.
ОЛЕГ (он что называется «хорош»).
Пошли в ванную. Я тебя хочу сейчас… в ванной… как тогда…
Кто-то через головы танцующих протягивает ему гитару.
– Олег, общество ждет!
Олег пьяно улыбается. Идея «ванной» уже заменилась идеей «гитары»:
– Вы хо́чите песен? Их есть у меня!
Рок-н-ролл прерван. Олег садится на пол посреди комнаты. Вокруг рассаживаются художники, их друзья, среди них, разумеется, и стукач Сорокин, их девушки.
Олег поет песенку собственного сочинения с припевом такого рода:
ОВИР нас не разгонит ни навеки, ни на час,
И если вдруг случится, затоскуешь,
С тобой я повстречаюсь на Бульваре Монпарнас,
А ты ко мне вернешься на Тверскую…
Хлопнув дверью, вызывающе уходит ненавистник Хризантемов. За ним подчиненное существо Хмельницкая.
Олег после каждого куплета отпивает из стакана добрый глоток коньку и обращается в пространство:
– Вы мне предлагаете славу и жемчуга стакан, и все-таки пошли бы вы подальше! Увы, господа, мы не можем отсюда уйти, мы ждем наших долгожданных животных, простите нас…
Далее следует почти невразумительное бормотание под гитару, Ольга теребит мужу волосы, и в это время вбегает Нина Хмельницкая с криком:
– Братцы, Хризантемова дружинники избили!
Нечего и говорить, что среди вскочивших, чтобы дать отпор дружинникам и отомстить за честь Хризантемова, первым был Олег.
Элегантный вернисаж завершается топотом ног в темноте по лестнице, хриплыми криками, матерщиной, слышится еще некоторое время крик Ольги:
– Олег, не смей!
Снегопад не прекращается ни на минуту. Олег бежит к площади Маяковского. Он оторвался от друзей, бежит один, яростно, изо всех сил, хотя на ночной улице ни души.
Вдруг под репертуарным стендом Театра Сатиры он видит шевелящийся полузасыпанный снегом комочек – художник Хризантемов.
– Иннокентий! Кеша! Ты в порядке?
Пытается поднять Хризантемова, но ноги его скользят, и он падает рядом с ним. Теперь Хризантемов пытается поднять его, но, конечно же, безуспешно, и растягивается с ним рядом. Друзья-соперники хохочут, обнимаются… «Ты гений, Олег», «ты гений, Иннокентий!»… Махнув рукой на всякую попытку встать, они поют известную всем советским художникам песню Глеба Горбовского:
А на дива-, а на дива-, а на диване,
Мы лежим, художники,
А у меня, да маево друга Вани,
Протянулись ноженьки…
Снег засыпает их, они поют, блаженно мычат, глаза их закрываются, и они не сразу замечают, как на тротуар и стенку ложатся тени трех могучих комсомольских фигур.
Безобразную сцену задержания двух художников и посадки их в патрульную машину милиции издали наблюдает крупный мужчина с широким деревенским лицом, на котором странно выглядят импортные очки.
Отделение милиции № 50 в центре Москвы, так называемый «Полтинник». В приемной комнате под стражей сидят вдоль стены выловленные за ночь нарушители общественного порядка. Над ними лозунг «Превратим Москву в образцовый коммунистический город!».
На другой стене портрет Феликса Дзержинского. Под ним сидит усталый дежурный капитан, заполняет протокол на задержанного за хулиганские действия художника Олега Хлебникова. За спиной у Олега три дружинника, у одного из них красноречивый фонарь под глазом. С ненавистью смотрят на пьяно ухмыляющегося и весьма растерзанного художника.
Между тем Иннокентий Хризантемов мирно спит, положив голову на колени какой-то толстой проститутке.
ОЛЕГ (оборачиваясь на дружинников и показывая им два пальца).
Они гения Хризантемова, товарищ капитан, хватали руками за лицо. Экие свиньи, товарищ капитан, хватают за лицо русского гения!..
КАПИТАН (как бы стараясь сдержать его и без особенной приязни глядя на дружинников).
Легче, легче, Хлебников. Какого вы года рождения?
ОЛЕГ.
1946-го. Послевоенного урожая. Мой батя без ноги с фронта пришел (легко плачет).
КАПИТАН.
Ну, мой, предположим, без руки, но это не причина для слез. Место работы?
ОЛЕГ.
Эх, капитан, это самый позорный пункт в моей анкете. Я делаю… – чтобы показать образцы своей продукции, оглядывает стены и замечает портрет Дзержинского. Пьяно хохочет: – Козлобородый палач в длинной кавалерийской шинели! – Вдруг вскакивает, забегает за перегородку, срывает портрет и бросает его на пол. – Рыцарь революции! Свинья! Долой!
Капитан в отчаянии закрывает голову руками. Хохочут нарушители общественного порядка, алкаши и проститутки. Хризантемов мирно спит. Дружинники скручивают Олегу руки за спиной. «Ну, фашист, сейчас мы тебе покажем пятый угол!»
ОЛЕГ.
Кто фашист? Я? Это вы меня называете фашистом? Ах да, у вас свое есть имя – коммуниды!
