Джозеф Хеллер - Что-то случилось
– Гольф? – спрашивает мой мальчик и украдкой растерянно поглядывает на меня.
– Это игра такая.
– Он опять играет, – объясняет жена.
Мой мальчик обижен, жена надулась. Ему непривычно, что в воскресенье с утра пораньше я так расфрантился и тороплюсь уехать из дому.
– Ты хотел чем-то со мной заняться, если б я не уезжал? – спрашиваю.
Он печально качает головой:
– Пожалуйста, можешь ехать. Я думал, может, поплаваем.
– Для купанья недостаточно жарко. Если хочешь, мама свезет тебя на пляж.
– Не нравится мне там.
– А еще тебе есть чем заняться?
– Телевизор смотреть. Я видал гольф по телевизору.
– Надо загнать мяч в лунку.
– Это как пул? – с надеждой спрашивает он.
– А я знаю, что это, – похваляется дочь.
– Ты-то, конечно, знаешь.
– Сердишься? – удивленно спрашивает она.
– Еще чего, – лицемерно возражаю я. (И вспоминается: позавчера вечером видел – она катила по городу в машине с мальчишками, сидя на заднем сиденье. Последнее время двух слов не могу с ней сказать спокойно, сразу хочется язвить. Между нами не утихает скрытая вражда. А почему, сам не знаю.)
– Если сердишься, я выйду из-за стола.
– Не глупи.
– Я сержусь, – заявляет жена.
– Я сговорился о встрече. Не могу сегодня тебя сопровождать. Поеду с тобой в церковь на следующей неделе.
– На следующей неделе нас тут не будет.
– А тебе это нравится? – спрашивает мой мальчик.
– Церковь?
– Гольф.
– Нет.
– Он этот гольф терпеть не может, – поясняет дочь.
– Усекла, – хвалю я ее. – Даже людей, с которыми играю, терпеть не могу.
– Тогда зачем едешь? – Он озадаченно морщит лоб.
– Мне это полезно.
– Для здоровья?
– Для службы, – догадывается дочь, с комической точностью передразнивая меня.
– Опять усекла, дочка, – снова хвалю я. – Это помогает мне продвинуться по службе. Заработать больше денег для всех вас, мои миленькие.
– И машину мне купишь, раз уж ты столько зарабатываешь?
– Когда все препятствия останутся позади. Этот стол слишком мал. Не понимаю, почему бы нам не есть в столовой?
– Я не думала, что мы все соберемся в одно время. Обычно мне приходится завтракать одной, да и вообще я всегда одна.
– Ты, кажется, скулишь.
– Не понимаю, почему ты должен играть в воскресное утро.
– Когда меня приглашают, тогда и играю.
– Но ты ведь и на уроки уезжаешь.
– Когда нахожу время. Ты что, не можешь поехать одна?
– Не хочу одна. У меня, кажется, есть семья?
– Ты ж будешь с Богом, забыла?
– Шутки тут неуместны.
– Возьми детей.
– Если ты не пойдешь, они тоже не пойдут. Они берут пример с тебя.
– Вы пойдете с мамой, правда?
– Не надо их заставлять.
– Пап, не будь ханжой.
– Мы все пойдем в День матери.
– И тогда он превратится в День отца.
– Мы терпеть не можем людей, с которыми приходится вместе молиться, – весело сострила дочь, и мой мальчик хихикнул.
– Отлично, – похвалил я ее и тоже рассмеялся. – Могу тобой гордиться.
– Люблю, когда вы все втроем надо мной потешаетесь, – говорит жена. – Они от тебя заразились. Думают, им можно потешаться над всем на свете.
– Можно. – (Пошло-поехало, она загубит мне весь день.) Сегодняшний завтрак чуть было не стал прелестной семейной трапезой для всех, кроме жены, но теперь я рад бы поскорей доесть и убраться. – Знаешь, на службе я ничего такого не слышу.
– А я ничего такого не слышу в косметическом салоне.
– Прекрасно.
– Ты ведь на своих сослуживцах не женат.
– Я усвоил с первого раза. Почему ты вечно все повторяешь?
– До чего ж ты мерзок.
– Мы просто шутим, дети. Ты каждую неделю нас этим кормишь.
– Не хочешь – возьми яичницу, – негромко отвечает жена.
– Ты испортила мне весь день.
– А ты мне.
– Выпью соку. Каждую неделю нас этим кормишь, так? Каждый мой свободный день.
Это неправда, но она молчит. Лицо упрямое, окаменелое. Взялась за ручку большого стеклянного кувшина, рука дрожит. Когда я сам выжимаю апельсины, мы пьем свежий холодный сок из стеклянного кувшина, а не из более легкого пластмассового, которым предпочитают пользоваться жена и служанка. Дети замерли на месте, точно манекены в витрине, замкнулись в себе, ждут, что будет дальше. А ведь поначалу день обещал быть счастливым: я занялся любовью с женой ночью, когда мне хотелось, а утром, когда не хотелось, не стал этим заниматься – пока она была в ванной, удрал вниз и принялся готовить завтрак. (Она дала мне понять, что не прочь, да я не хотел.) Нелегко будет простить ей это испорченное утро. Сегодня даже у свежих апельсинов какой-то не тот вкус. Апельсины уже не те, что были. Может, виновато мыло, которым мы моем стаканы, а может, вода. Газированную воду с мороженым в киосках теперь продают в бумажных или пластмассовых стаканах – они толком не охлаждаются, и в них пропадает аромат. Все шатко и ненадежно. Знаменитый Лондонский мост и тот пал: его переправили пароходом в штат Аризона на потребу туристам. Я лучше всех готовлю яичницу с беконом, потому что больше всех стараюсь. Делаю тосты с чесноком, как, бывало, делала моя мать, и они получаются у меня ничуть не хуже. Это просто. И всем нравится. Ничего нет нынче натурального. Даже людей. Решаю пошутить. Попробуем ее умаслить.
– Скажи по совести, лапочка, – начинаю я.
– Они пойдут, если ты пойдешь, – перебивает она.
Мой мальчик качает головой.
– Я не пойду, – заявляет дочь.
– Ты говорила, чтоб я их не заставлял.
– У меня такое чувство, будто я совсем одна на свете.
– Я должен идти, да? – жалобно спрашивает мой мальчик.
– Скажи по совести, лапочка, – снова начинаю я, коснувшись ее плеча. (Уже за одно то, что я вынужден вот так к ней подлаживаться, надо будет ее бросить.) – Что бы ты предпочла: бедность и потом рай или богатство и потом к чертям?
– Это еще что за вопрос? – вскидывается жена.
– Я тебя спрашиваю.
– Смотря какое богатство, – язвительно вставляет дочь.
– Не так уж для меня важны деньги, как тебе кажется.
– А для меня важны, – мурлычет дочь. – Чем больше, тем лучше.
– Ты ведь, кажется, хочешь новый дом?
– Что в этом плохого?
– Ничего. Что бы ты предпочла: бедность и потом рай или богатство – и… к чертям?
Она покорно улыбается.
– К чертям в пекло, – говорит она мне, подхватывая шутку.
Ну вот, гроза миновала, и, похоже, удастся выскользнуть от них от всех невредимым. Прямо хоть празднуй.
– Ай да женушка! – с нежностью восклицаю я.
– И вообще я устала, – признается она уже не сердито.
– Сходи одна.
– Не хочется. Лучше полежу почитаю газеты. И посмотрю телевизор. Звучит заманчиво. Правда?
– Люблю деньги, – бодренько провозглашает дочь. – И еще как!
– А бедняки все попадают в рай? – серьезно спрашивает мой мальчик.
– Ты веришь в рай?
– Нет.
– Тогда как же они могут туда попасть?
– Чудно, – и хмурясь и улыбаясь говорит он. – А если б я верил в рай, бедняки все попали бы туда?
– Конечно, нет!
– Я серьезно спрашиваю.
– Правда нет.
– И в ад, конечно, нет. Представляешь, во что превратился бы рай, если б туда набились все бедняки?
– А мы бедные? – допытывается он.
– Нет.
– Тогда почему ж ты не можешь купить ей машину?
– Вот это настоящий брат.
– Могу. Пускай сперва научится водить.
– Мне уже почти шестнадцать.
– Вот стукнет шестнадцать, тогда поговорим. Деньги у меня есть. Так что не волнуйся, бедность тебе не грозит. А скоро денег еще прибавится.
– А я, пожалуй, люблю деньги больше всего на свете, – вызывающе бросает дочь. – Больше мороженого.
– Кое-кто сочтет, что это не очень красиво, дочь моя.
– Ну и пусть. Люблю деньги, как последнюю ложечку мороженого.
– Деньги сами за себя говорят, верно; моя милая?
– Очень даже верно!
– Как это?
– Видишь ли, молодой человек, деньги – это все на свете.
– А как насчет здоровья? – говорит жена. – На него денег не купишь. Вот почему не следует отдавать свои монетки.
– Я теперь не отдаю.
– Я бы нипочем не отдала, – самодовольно заявляет дочь.
– Да уж ты-то, моя ненаглядная, думаю, никогда и не отдавала. Деньги правят миром, молодой человек, и делают историю тоже.
– Как это?
– Вы ведь учите историю, верно?
– Это называется история общества.
– Деньги делают историю общества. Без денег не было бы никакой истории общества.
– Как это?
– Папа хочет сказать, что любовь к деньгам и погоня за золотом и богатством – это причина почти всех событий, про которые написано в учебниках истории, – объясняет дочь. – Верно я говорю, пап?
– Совершенно верно, дорогая моя дочка. Опять усекла. рад видеть, что в школе ты учишься не только баловаться травкой и ходить по дому в чем мать родила.
Она судорожно глотнула воздух, побледнела – и я испугался еще сильней, чем она. (Сам не знаю, почему я тогда это сказал. Вот провалиться, сам не знаю, откуда взялись эти слова. У меня ничего такого и в мыслях не было.)
