Джозеф Хеллер - Что-то случилось
Я смещу его приятелей-выпивох из иногородних отделений и переведу в другие города, и, надеюсь, они сами уволятся. Когда мы невзначай сталкиваемся с Артуром Бэроном в коридоре, мы редко говорим о чем-нибудь таком, но он обычно перебрасывается со мной двумя-тремя фразами словно бы о пустяках, и я чувствую – мы понимаем друг друга без лишних слов.
– Как дела, Боб? – непременно останавливает он теперь меня при встрече.
– Прекрасно, Арт. А у вас?
– Это хорошо. Гораций Уайт говорит, ему одно удовольствие на вас смотреть.
– Гораций Уайт мне очень нравится, Арт. Замечательный человек.
(Это неправда, но отвечать следует именно так.)
Гораций Уайт одобряет мое назначение. А Лестер Блэк? Когда Джонни Браун узнает, что я его начальство, он пойдет к Блэку ворчать и жаловаться. А тому, вероятно, все равно. У нас с ним разные сферы деятельности, да притом он собирается на пенсию и уже не очень-то интересуется делами Фирмы.
Я всячески отговаривал Кейгла от поездки в Толидо (и, конечно же, понимал, что зря стараюсь. Совесть моя, можно сказать, чиста.
– Не уезжайте, Энди. Вы же сами знаете, вы нужны Артуру Бэрону здесь.
– У меня там и дела тоже: там открывается большой магазин самообслуживания, – говорит он в ответ и заговорщически подмигивает. – Эхе-хе. Вот увидите).
– Кейгл в Чикаго, Боб?
– В Толидо.
– Вот как? Лоре он сказал, он в Чикаго. А что там такое?
– Надеется организовать рекламу для большого магазина самообслуживания.
– Это не его забота.
– Он каждый день звонит. Я знаю, где его застать. Он просил меня присмотреть пока за его отделом.
– Отлично, Боб. Пора уже нам готовиться к конференции. Хочется, чтоб в этом году все прошло без сучка без задоринки.
– Надеюсь, так и будет, Арт.
– Я тоже. На той неделе приезжает Гораций Уайт и мы начнем совещаться у себя наверху. Заполучить кой-каких врагов готовы?
– Раз надо, так надо.
– Обзаведетесь и кой-какими друзьями.
И выступлю с кой-какими речами. Для конференции мне понадобится Кейгл. Он все сделает как надо: заявит, что новое назначение – плод его трудов, будет твердить всем и каждому, как он рад избавиться от ответственности администратора, которая всегда его тяготила, и заняться наконец работой, которая доставляет ему истинное удовольствие. Никто ему не поверит. Но это неважно. И после конференции он будет мне уже совсем ни к чему.
– Как вы поступите с Энди Кейглом? – спросит меня Артур Бэрон.
– По-моему, надо, чтоб он открывал конференцию.
– По-моему, это хорошо.
– По-моему, он это сделает как надо. Без всяких подсказок будет улыбаться столько, сколько требуется.
– А после конференции?
– Он будет мне совсем ни к чему.
– А оставить его консультантом или поручать ему разработку особых проектов не хотите?
– Нет, не хочу, Арт.
– Он мог бы быть полезен.
– Но не здесь. Оставлять его здесь, по-моему, неправильно.
– По-моему, вы правы, Боб.
– Спасибо, Арт.
Разумеется, уволить Кейгла я не могу. (Будь в моей власти увольнять служащих, я уволил бы Грина и машинистку Марту, которая все еще медленно сходит с ума, слишком медленно, меня это не устраивает.) Я могу лишь высказаться, что он мне ни к чему, и Фирма куда-нибудь его переведет. Хоть бы кто-нибудь уволил Марту прежде, чем мне придется потребовать это от Грина.
– У вас есть минутка, Арт? – мог бы я сказать.
– Как дела, Боб?
– Прекрасно, Арт. А у вас?
– Это хорошо, Боб.
– У Грина в отделе есть одна сотрудница, у нее неладно с психикой. Она сходит с ума. По-моему, она разговаривает сама с собой – что-то ей мерещится. Сама с собой смеется. Ее присутствие отнюдь не украшает отдел.
– Она веселая? – мог бы он спросить.
– Только когда смеется, – отвечаю. – Но тогда она перестает печатать и страдает ее работа.
– Скажите Грину, чтоб он от нее избавился.
Это будет означать, что он хочет, чтоб я начал отдавать распоряжения Грину и взял власть над его отделом. Если же он скажет: «Я поговорю с Грином», это будет означать, что он хочет, чтобы каждый из нас занимался своим отделом (и меня это не огорчит, это даст мне преимущество; смогу сваливать вину на отдел Грина).
Если же Артур Бэрон спросит сдержанно: «Что вы предлагаете?» – я отвечу:
– Она, вероятно, получит большой отпуск по болезни. А потом, если захочет, ей выплатят больничную страховку. Тот, кто берет отпуск по болезни в связи с расстройством психики, почти никогда и не пробует вернуться на прежнее место.
– Прекрасно, Боб. По-человечески для нее, пожалуй, так будет лучше всего.
– Место ведь обычно не пустует. Если она опять захочет к нам поступить, так ей и скажем. Или какая-нибудь из медицинских сестер скажет: вам, мол, необходим отдых.
– Но мне здесь хорошо. Я весь день смеюсь и улыбаюсь.
– Это совсем ненадолго, дорогая. Мы… они… вынуждены сокращать штаты.
(Отпуск по болезни – это я держу про запас для Рэда Паркера.)
(Он подумает, я делаю ему одолжение.)
(А вот пусть потом попробует вернуться.)
(И умник же я, меня бы надо в президенты.)
Когда Рэд Паркер перестанет работать у нас в Фирме, можно будет опять пользоваться его квартирой. До него не сразу дойдет, что он уже вне Фирмы, и его больничная страховка окажется целительной для меня. Место его отдадут другому. (А его сдадут в архив.) Если он захочет вернуться, место будет уже занято. (Он, наверно, и не захочет. Привыкнет к безделью, к бесцельной, беззаботной суете.)
Те, кто берет длительный отпуск по болезни, если дело не в операции и не в каком-нибудь несчастном случае, почти никогда и не пробуют вернуться на прежнее место. Их на это не хватает. (Даже те, кто не так уж долго отсутствовал из-за гепатита или мононуклеоза, с трудом входят в прежнюю колею. У них уже не хватает пороха.) Много времени спустя после того, как они ушли, кто-нибудь, кто не любит терять из виду знакомых (в армии это был наш офицер службы общественной информации), зайдет и скажет: мол, такого-то уже нет в живых (или что у него «кровоизлияние в мозг», и уж тогда ясно, что ему и вправду крышка. Ни дна ему ни покрышки, ха-ха).
– Про Рэда Паркера слыхали? А про Энди Кейгла? Про Джека Грина? – скажет, приостановись на ходу, кто-нибудь вроде Эда Фелпса, если сам он тоже не умрет к тому времени. Уйдя па пенсию, Эд Фелпс будет частенько заглядывать в Фирму (как и Гораций Уайт, который, заболев, будет появляться в кресле на колесах и с металлическими палками, или непроницаемый негр-шофер в безупречной серой ливрее будет привозить его на кресле, и, проезжая мимо, он будет в знак приветствия слабо помахивать рукой. А я на кого буду похож в восемьдесят лет и без зубов? Зубов у меня не будет – сколько бы я ни лечился, рано или поздно все равно челюсть разрушится, боли в лодыжках и стопах усилятся. Нос вечно будет заложен, и дышать я буду открытым ртом. И пальцы непрестанно будут скатывать катышки. Я уже видал себя такого в больницах и на фотографиях. Как от меня будет пахнуть? Знаю как. Так же, как сейчас, и запах этот мне не нравится), больше ему некуда будет заходить. Я не удивлюсь, если Эд Фелпс станет появляться на встречах моих однополчан (вместо меня. Сам я никогда на эти встречи не ходил) – еще один излишне уцелевший. (Право же, нам больше уже ни к чему столько уцелевших!)
– Не знаю точно, что именно стряслось с Рэдом, – будет повторять он снова и снова. – Интересно, кто позаботится о его детях. Сколько их у него было?
Никто этого не будет знать, всем это будет до лампочки. Со всеми остальными в Фирме я теперь стараюсь сохранить бесхитростный радужный нейтралитет. Джейн поняла, что я перестал с ней заигрывать.
– Что это вы, шеф? – так и слышу, будто она уже готова язвить меня. – Струсили? Боитесь, как бы не докатилось до вашей худшей половины? Или просто боитесь – вас не хватит на молоденькую?
Джейн никогда не скажет ничего подобного и не подумает, она не такая, но я все же ясно вижу эту сцену и не представляю, как выпутаюсь. Вне стен Фирмы я начал усердно, практически готовиться к предстоящим более ответственным обязанностям: готовлю речи и играю в гольф. Набрасываю речи для конференции (свою и Кейгла) и в общих чертах разговоры в кулуарах Фирмы.
– Фу-ты ну-ты, – так начинается один. – Это вы-то удивлены? А мне, по-вашему, каково было? Я совсем растерялся, так меня это ошарашило.
(Это я накропал мигом.)
И я купил себе новые биты для гольфа и новый спортивный костюм.
Дочери нравится, как я выгляжу в этих светлых пастельных тонах и в кепи. (Дочь больше всего мною довольна, когда я красиво выгляжу.) Жена растеряна. Она думает, я опять занялся гольфом, потому что хочу заигрывать со студенточками во всех клубах, куда меня приглашают. Я уже разучился заигрывать со студенточками – и не стал бы, даже если б и не разучился. Они еще дети. (И ни одна не глядит в мою сторону или в сторону любого игрока в гольф моих лет. Они заглядываются на хороших теннисистов. Я решил больше ни с кем не заигрывать на вечеринках и вообще где бы то ни было, если со мной жена, не хочу ставить ее в неловкое положение, но хоть бы уж и она не заигрывала, когда выпьет, и не ставила бы в неловкое положение меня.) Буду давать ей больше денег. Потихоньку я беру частные уроки на субботних курсах и не отказываюсь от приглашений в закрытые клубы. Жена больше не возьмется за гольф, она знает, успеха ей тут не добиться, и терпеть не может бывать в этих клубах на завтраках или на обедах: ей не нравятся люди, которых там встречаешь. Там все разводятся. Такое впечатление, что всюду и у всех все идет к концу. Куплю другой дом. Жене этого хочется. И дочь будет довольна – она очень дорожит друзьями из более денежных семей, но не против и таких, у кого денег поменьше, например того окончившего колледж юнца, который по вечерам зазывал ее в машину, будто бы хотел давать ей уроки для получения водительских прав. (Знаю я, какие уроки он ей хочет давать. С радостью дал бы ему коленом в живот и в зубы. Как он смеет связывать свои грязные мысли с моей пышногрудой шестнадцатилетней дочерью? Как это может быть, что у нее столько знакомых, а она все равно одинока?) Нам придется купить дом побольше, уж очень мал в нашем теперешнем доме кухонный стол.
