Тот Город (СИ) - Кромер Ольга
– Это и есть коммунизм, – крикнули из зала.
– Возможно, – согласился я. – С одной маленькой, но весьма важной поправкой. В идеальной стране, о которой мы рассуждаем, никто не боится говорить то, что он думает. Любой человек может высказать любую мысль без страха перед последствиями, если мысль его не возбуждает социальной, расовой и религиозной ненависти и не раскрывает государственную тайну.
– И каждая жёлтая газетёнка может безнаказанно поливать грязью великих людей! – крикнули из зала, и я наконец разглядел, кто кричал: полный усатый человек в чёрной рубашке с портупеей. Мужчины в такой униформе занимали почти весь второй ряд.
– Великим людям не страшны жёлтые газетёнки, – сказал я. – За них говорят их великие дела. Если власть боится свободной печати, значит, она правит против воли народа, значит, ей есть, что скрывать.
Теперь кричал и возмущался уже весь второй ряд, и Дмитрий Афанасьевич предостерегающе поднял руку.
– Когда в обществе имеются разногласия, особенно по поводам, напрямую задевающим всех его членов, они должны решаться публично, – сказал я. – Простой пример. Существовавшая в двадцатые годы внутрипартийная группа, так называемая «Рабочая оппозиция». Расстреляна почти полностью в тридцать седьмом году.
– С врагами не спорят, их уничтожают! – крикнул мальчишка из второго ряда, его соседи захлопали.
– Члены «Рабочей оппозиции», – произнёс я очень чётко и громко, – были убеждёнными коммунистами и верными ленинцами. Всё, чего они хотели, – независимости профсоюзов от партийных органов. Они думали, что выборы в профсоюзы должны быть прямыми и тайными, а профсоюзные лидеры должны решать производственные вопросы, не бегая по любому поводу в райком или горком. Возможно, они были не правы, не в этом суть. За это нужно расстреливать? Так строят коммунизм?
– Из-за таких, как ты! – крикнул толстяк в портупее. – Коммунизм не построили из-за таких, как ты!
Второй ряд закричал, заулюлюкал. Я нажал кнопку на магнитофоне, божественная Седьмая симфония Бетховена поплыла над залом, гул постепенно стих, я выключил музыку и заговорил снова:
– Я думаю, коммунизм не построили не из-за таких или сяких отдельно взятых личностей. Я думаю, что в течение многих лет мы пытались построить светлое будущее, пренебрегая настоящим. Пренебрежение настоящим – это ненадёжная основа для будущего.
Много лет наши отцы и деды откладывали жизнь на потом. Много лет они верили, что любые страдания и невзгоды оправданы светлым будущим, которое они строят. «Пусть сегодня будет очень плохо, лишь бы завтра было хорошо». Под таким девизом были разорены, сосланы, расстреляны, замучены миллионы крестьян, сотни тысяч так называемых бывших, десятки тысяч поляков, немцев, чеченцев, литовцев и просто невинных людей, попавших под колесо истории. Поскольку второй наш любимый девиз был «Лес рубят – щепки летят». Мы только забывали, что летят не щепки, что в нашем благородном порыве к светлому будущему мы затаптываем, уничтожаем настоящих живых людей.
Зал загудел ровным недовольным гудом, я откашлялся и продолжил:
– Человеку по его природе не свойственно такое бессмысленное насилие во имя абстрактных целей. Значит, людей надо убедить в необходимости этого насилия. Нужно ввести непререкаемый, всезнающий и всемогущий авторитет. Так появляется культ личности. Личность, стоящая в основе культа, всегда права по определению, сомнения невозможны. Что получилось в итоге?
– Днепрострой и Магнитка! – крикнул кто-то из последнего ряда.
– Мы беспрерывно догоняем и перегоняем Америку и прочие западные страны, – сказал я. – На сегодняшний день спорить с тем, что мы проиграли в этой гонке, трудно. Но дело не в том, кто проиграл, а кто выиграл. Дело в том, что послать человека в космос, построить хороший завод, сшить хороший костюм, наконец, можно и без ГУЛАГа, и без культа личности, как доказывает опыт западных стран. Получается даже лучше.
– Вы хотите поставить великую Россию на колени перед Западом! – крикнул толстяк.
– Я люблю свою страну. И не хочу видеть её на коленях перед кем бы то ни было. Но я верю, что, если бы Магнитку построили не за пять лет, а за семь, больше невинных людей осталось бы в живых. Кстати, все три руководителя Магнитостроя были расстреляны в тридцатые годы. За плохое руководство. Получается, что завод был важнее людей, которые его строили. Но ведь это не так. Люди важнее заводов. Люди не рождаются, чтобы строить заводы, наоборот, заводы строятся для людей, чтобы облегчить их жизнь, их труд.
– Дешёвая демагогия! – крикнули из зала.
– Я не виню наших отцов и дедов в том, что они избрали неверный путь, никто в ходе истории не знает, какой путь верен, а какой – нет. Я обвиняю их в том, что они выбирали свой путь без размышлений, без колебаний, без раздумий о том, не слишком ли дорога цена. Как подняли в революцию лозунг «Вперёд без страха и сомнения!», так и понеслись с ним без оглядки сквозь годы. Но ведь человек, не ведающий сомнений, – это фанатик. А фанатики всегда слепы. Фанатичная вера всегда слепа и всегда приводит к террору, поскольку инакомыслящие чрезвычайно раздражают фанатиков. Так было всегда, на протяжении всей истории человечества, начиная с Великой французской революции и кончая Великой Октябрьской.
Так появился в нашей стране ГУЛАГ. Вместо того чтобы отрицать существование лагерей, мы обязаны понять, как это стало возможным, сделать так, чтобы это никогда больше не повторилось. Миллионы людей, наших дедов, отцов, братьев, одноклассников, сослуживцев, соседей погибли в лагерях, в застенках, умерли позднее от болезней, от психологической невозможности вернуться к нормальной жизни после всего, что им пришлось пережить. Память о ГУЛАГе – это единственная возможность придать хоть какое-то значение этим бессмысленно потерянным жизням.
– Враньё! – крикнули из второго ряда.
– Если мы прекращаем говорить и помнить о них, то все, кто погиб, перестают существовать. Нельзя допустить, чтобы страдания тех, кто выжил, и тех, кто не смог выжить, были впустую. Нельзя допустить, чтобы палачи ГУЛАГа добились своей цели предать этих людей забвению. Нельзя допустить, чтобы те, кто сажал невинных людей, продолжали получать персональные пенсии, а те, кто прошёл сквозь ужасы ГУЛАГа, оставались изгоями общества.
В зале началось светопреставление. Весь второй ряд вскочил на ноги, они рвались к сцене, наши ребята с трудом их сдерживали. Какие-то люди затеяли потасовку в последнем ряду, пожилая женщина в центре зала встала и громко запела «Интернационал», размахивая детским флажком. Я стоял, пережидая бурю. Страшно не было, боялся я только одного – что кто-нибудь вызовет милицию и мне не дадут закончить.
Постепенно зал утихомирился. Многие ушли, но появились и новые лица, видимо, привлечённые шумом.
– Я понимаю, что нам, из другого времени, глядя со стороны, вершить такой суд намного легче, – сказал я. – Я не призываю сажать и расстреливать. Но я считаю, что наше общество так и не выучило уроки Большого террора и не получило от него прививки. Люди читают о том, какие оргии устраивали партийные боссы, сколько автомобилей было у Брежнева и сколько женщин – у Берии. А суть произошедшего так и остаётся непонятой. Начинаются споры, где были больше пайки и зарплаты, в ГУЛАГе или на воле. Где было тяжелее, в ГУЛАГе или в окопах. Но дело ведь не в том, сколько им давали хлеба и какого качества у них были бушлаты. Дело в том, что общество, позволяющее себе уничтожать своих членов по одному только подозрению, что они, может быть, думают отлично от большинства, – это общество больное. Им управляет больная, неуверенная в себе власть, действующая по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись».
Нам внушали десятилетиями, что мы живём в самой счастливой на свете стране. Я не буду вас переубеждать. И не прошу вас думать, как я. Прошу просто думать. Я расскажу вам о судьбе двух очень близких мне людей. Подумайте о них, прежде чем решать, с кем вы и против кого. Пожалуйста, погасите свет и включите проектор.
