Тот Город (СИ) - Кромер Ольга

Кто-то сел рядом на лавочку, я поморщился, не открывая глаз: мест вокруг полно, для чего непременно садиться рядом, мешать человеку думать. Наверняка пенсионер какой-нибудь, которому скучно и хочется обсудить нашу бурлящую политическую жизнь. Ну и пусть, тут главное – не смотреть, он посидит и уйдёт. Я выждал пару минут, сосед не уходил, и я не выдержал, приоткрыл глаза, слегка скосил их влево, увидел стройные ноги, юбку-варёнку, книгу, лежащую на загорелых коленях. Книга показалась знакомой, я скосил глаза сильнее, пытаясь прочесть название на корешке.

– Так и думала, что книжку ты раньше распознаешь. Потому и с собой взяла, – произнёс странно знакомый голос.

Я распахнул глаза, вскочил, она засмеялась, сказала:

– Ну, здравствуй, Андрей свет Петрович. Как живёшь-поживаешь?

– Ты как здесь… Ты давно… Ты откуда? И как ты меня нашла?!

– Искала, вот и нашла, – улыбаясь, сказала Катька.

– Но… как? И вообще, что ты здесь делаешь?

– Я тут живу, Андрюша. Вот уж год скоро. В Питере полтысячи школ. По десять школ в неделю, целый год и получится.

– Разве я не оставил тебе адреса? – краснея, спросил я.

– Ты Корнееву оставил, а он сказал, что потерял.

– Но как ты нашла меня именно здесь? Я сюда совершенно случайно забрёл.

– Да я ж за тобой от школы иду. Хотела сразу окликнуть, а ты выскочил, ровно кипятком ошпаренный. Случилось что?

– С папашей одним побеседовал. С полковником.

– А-а.

Я оглядел её внимательней – выглядела она классно, держалась легко и свободно. Вот только от прежней Катьки Маугли в этой хорошо одетой и умело подкрашенной молодой женщине не осталось совсем ничего.

– Как же бабушка тебя отпустила? – спросил я.

– Бабушка меня и отправила, сначала – в Ухту, за десять классов экстерном сдавать, потом – сюда, в институт.

– Поступила?

– Не-а, провалилась. На будущий год опять попробую.

– А куда поступала?

– В медицинский.

Я замолчал, разглядывая её, пытаясь найти что-то прежнее, знакомое.

– Дырку во мне просверлишь скоро, – сказала она. – Расскажи лучше, как живёшь.

– Я всё ещё не верю, что это ты, Катька.

– Не Катька, а Измайлова Екатерина Петровна, ударница коммунистического труда фабрики «Скороход».

– Ты что, на «Скороходе» работаешь?

Она кивнула, улыбаясь.

– Как там все ваши? – спросил я.

– Тётя Лена умерла, – грустно сказала она. – Дядя Лёва без неё совсем сдал. Иван с Елей и с Васькой в деревню ушли. Коля учиться уехал, дядя Лёша ему велел. Только мать с отцом остались да Гриша с Тонькой. Ну и старики, конечно.

В Никольском соборе ударил колокол, я глянул на часы, вскочил.

– Мне нужно идти, Катя. Хочешь пойти со мной?

– Куда?

– Общество «Мемориал» [72], слышала про такое?

– Слышала, – медленно сказала она. – Ты что, в обществе этом?

– Да.

– Зачем?

Я помолчал, пытаясь найти честный ответ, без пафоса.

– Из-за нас? – спросила она после долгой паузы.

– Да, – сказал я. – Наверное, это и есть самый правильный ответ. Из-за вас. Из-за тебя.

– Из-за меня?

– Из-за тебя. Я думал о тебе все эти семь лет, Катя. Я просто не хотел…

– Усложнять себе жизнь? – докончила она.

– Нет, я не хотел…

– Ссориться с Володей?

– Не угадывай, – попросил я, – всё равно не угадаешь. Я всего лишь не хотел, чтобы первый же встречный из большого мира…

Я запнулся, она подняла на меня глаза, и я наконец нашёл то, что искал. Глаза остались прежними: карими, круглыми, ясными, Катькиными. Только взгляд был другим, не лёгким и открытым, как раньше, а напряжённым, ускользающим.

– Ну что же ты остановился? Давай, продолжай, – велела она. – А то, хочешь, я за тебя закончу? Не хотел, чтобы первый стал единственным, так, да?

– Катя, – начал я, но она не дала мне договорить, заговорила сама, быстро, горячо:

– Я-то думала, ты Володе обещал тогда. Думала, ты слово держал. А ты, оказывается, благородный, ты обо мне беспокоился, чтобы я чего лишнего не почувствовала.

– Катя!

– Я двадцать три года уже Катя. Эх ты, Андрей свет Петрович. Ладно, повидала, привет от бабушки передала, пора и честь знать. Прощай, Андрюша, вряд ли ещё увидимся, Ленинград – город большой.

Она развернулась и пошла по аллее. Я догнал её, ухватил за рукав, заглянул в лицо. Конечно же, она плакала – прежними, крупными и частыми, Катькиными слезами.

– Ты всё правильно сказала, – начал я, не выпуская её рукава. Она дёрнулась, но не сильно.

– Всё правильно, – повторил я. – Только ты судишь не того Андрея. Того Андрея больше нет. Он исчез, а за глупость свою заплатил сполна.

– И теперь ты другой? – не глядя на меня, поинтересовалась она.

– Надеюсь. У тебя есть только один способ узнать.

– Какой? – быстро повернувшись ко мне, спросила она.

– Не убегай, – попросил я. – Пойдём со мной в «Мемориал», пожалуйста, я не могу отменить, я сегодня выступаю с докладом.

– О Городе? – воскликнула она.

– Нет, конечно, что ты. Просто об Ухтлаге. Я пишу книгу об Ухтлаге.

– Кому нужна такая книга? Кому охота про такое читать.

– Она нужна всем. Даже тем, кто не знает, что она им нужна. Даже тем, кто никогда её не прочтёт.

– Как это? – спросила Катька, по-прежнему, по-детски распахивая глаза от удивления.

– Очень просто. У бабушки твоей йод есть?

– Есть пузырёк.

– Она его хоть раз открывала?

– Не помню, – сдвинув брови, сказала Катька. – Она его берегла, где бы ещё достала.

– Значит, он ей нужен?

– Всегда у тебя всё с вывертами, – засмеялась Катька. – Ничего по-простому.

– А тебе хочется по-простому?

Она задумалась и долго молчала, осторожно трогая носком туфли пробившийся сквозь асфальт зелёный росток. Если она сейчас согласится, загадал я, то всё будет хорошо.

– Ладно, – сказала, наконец, Катька. – Схожу с тобой на твой «Мемориал» [73]. Где только слово такое нашли, язык сломаешь, пока выговоришь.

– Это с латыни. Значит «что-то, благодаря чему сохраняется память», – ответил я. – Побежали, надо такси поймать, иначе не успеем.

2

– С Богом, – сказал Дмитрий Афанасьевич и шагнул в сторону, к проектору.

Я вышел на сцену. Небольшой зал был полон, сидели даже в проходах. Десятки взглядов скрещивались на мне: любопытных, подбадривающих, враждебных, равнодушных. Я откашлялся и заговорил.

– Что такое страна? Это некоторая территория, на которой проживает группа людей, объединённая, как правило, общим языком, общими традициями и общей историей. В интересах этих людей – защищать свою территорию от внешних посягательств, разумно использовать её природные ресурсы и организовать производство таким образом, чтобы иметь всё необходимое для жизни. Все согласны с таким определением?

– А национальная гордость? – крикнули из зала.

– Лично я считаю, что гордиться своей национальностью – всё равно что гордиться тем, что ты блондин, – сказал я. В зале зашумели.

– Поскольку я в очевидном меньшинстве, – попытался я перекричать гомон, – то скажем, что национальная гордость – это часть традиций. Есть ещё возражения?

Зал притих, и я продолжил.

– Если следовать этому определению, то величие страны определяется в первую очередь тем, насколько разумно она использует свои природные и человеческие ресурсы, насколько хорошо – безопасно и в достатке – живёт её население.

– Кто сказал, что хорошо – это всего лишь безопасно и в достатке? – снова крикнули из зала.

– Я готов выслушать и обсудить любое другое определение, – предложил я. Зал снова загудел, заспорил, но никто не встал.

– Ну что ж, воспользуемся пока моим, – сказал я. – Главная задача страны, согласно этому определению, – обеспечить своим гражданам жизнь, в которой нет преступников, никто не голодает, у всех есть крыша над головой. Все одеты, обуты, все больные имеют доступ к качественному лечению, все желающие – к качественному образованию. Все люди, способные трудиться, трудятся и получают за свой труд достойное вознаграждение.