Джоди Пиколт - Жестокие игры
— Спорим, легче отдавать Кунца, когда знаешь, что получаешь настоящее сокровище.
— Ты это к чему?
Ральф, сложив губы бантиком, послал ему воздушный поцелуй.
— О Джек, — пискляво произнес он, — ты самый удивительный мальчик в школе!
Джей-Ти фыркнул.
— Рэчел Ковингтон готова установить на стадионе бигборд, так она в тебя влюбилась.
— Ничего не влюбилась, — рассердился Джек. — Она просто девочка.
Допустим, она частенько крутится возле него после того случая, как он заставил одного старшеклассника прекратить распускать слухи о том, что у нее месячные начались еще в восемь лет. И что с того, что у нее грудь вываливается из лифчика? У всех девчонок когда-нибудь она вырастет. К тому же, как казалось Джеку, от нее одни неприятности — наверное, она бьет по подбородку, когда бежишь на время или определенную дистанцию.
— Тили-тили тесто, Джек с Рэчел… — запел Ральф.
— Заткнись! — Джек вырвал карточку с Кунцем из рук Ральфа.
— Ты чего?
— Мне Рэчел Ковингтон не нравится, понятно?
— Да ладно тебе! — пробормотал Ральф.
Неожиданно дверь отворилась. Корасон, кухарка и экономка в одном лице, уперев кулаки в толстые бока, сердито взглянула на мальчишек.
— Вылезайте! — приказала она. — Мне нужно убирать.
Они выскочили из своего укрытия, прихватив коробочки с бейсбольными карточками. Джей-Ти с Ральфом толкали друг друга локтями, когда шли по коридору.
— У меня нет невесты! — крикнул им вслед Джек и так сильно сжал в кулаке карточку с Расти Кунцем, что она сломалась.
Оказалось, что Корасон не только, как обычно, подметает и пылесосит дом. Звонила мама Джека и предупредила, что ждет гостей. Джек сидел на табурете, наблюдая, как мексиканка терзает кусок теста на разделочной доске, и представлял, что это лицо Ральфа.
— Если хочешь есть, — сказала мексиканка, — отрежь себе хлеба.
— Я хлеба не хочу.
— Нет? Тогда чего ты уставился на тесто, как голодный?
Джек поставил локти на стол.
— Просто тоже хочу что-нибудь отмутузить.
Корасон придвинула к нему кусок теста.
— Прошу! — Она вытерла руки, оставив на фартуке бледно-желтые следы. — Что-то Джей-Ти с Ральфом убежали как ошпаренные.
Джек пожал плечами.
— Они неудачники.
— Неужели? Еще сегодня утром ты не мог дождаться, пока они придут. — Она обхватила ладонями руки Джека, и они стали вместе вымешивать тесто. — Вы поссорились?
— Рэчел Ковингтон мне не нравится. То есть я хочу сказать, что она мне нравится, но… но я ее не люблю. Я вообще девчонок не люблю.
— Они тебя дразнили?
— Я просто за нее заступился, потому что она не могла за себя постоять.
— Тогда ничего удивительного, что она запала на тебя, амиго.
Джек подпер щеку ладонью, не обращая внимания на то, что руки в муке.
— Кора, почему девчонки так себя ведут? Почему нельзя просто поблагодарить и все?
Корасон улыбнулась.
— Ты знаешь, как твоя мама составляет список тех, кому следует отправить открытку на Рождество? Она посылает их людям, которые присылают открытки ей, и с каждым годом этих людей становится все больше.
— Да уж, — пробормотал Джек. — А мне приходится облизывать эти чертовы марки!
— Следи за своими выражениями! — предупредила она. — Понимаешь, так и любовь. Один раз проявишь внимание, даже мимоходом, и ты навсегда в ее списке.
— А если я не хочу посылать Рэчел открытку в ответ?
Экономка засмеялась.
— Никогда не знаешь, что будет. Может, она все равно будет их присылать. А может, однажды пробежит список глазами и вычеркнет тебя.
— Я не хочу, чтобы она в меня влюблялась, — прошептал Джек. — Я скажу ей, чтобы перестала.
— Можешь сказать, но это ничего не изменит.
Джек ткнул кулаком в тесто.
— Почему?
— Потому что это ее сердце и только ей выбирать, кого любить, — ответила мексиканка.
Не было ничего удивительного в том, что Анна-Лиза Сент-Брайд брала под свое крыло и приводила в дом очередную «несчастную» в чулках и на высоких каблуках, которую отбила у сутенера на Седьмой авеню. Часто женщины приезжали в пентхаус с разбитой губой или сломанным носом, окутанные стыдом так же плотно, как и дешевым пальто, которое было на них надето. Около недели они жили в доме Сент-Брайдов, а потом появлялись из гостевой комнаты в джинсах и хлопчатобумажной рубашке; волосы, стянутые сзади в пучок, открывали заживающее лицо без грамма косметики. Джека всегда удивляли эти трансформации. Приходили старухами, а оказывались девушками-подростками.
Это были проститутки. Джеку этого знать не следовало, потому что ему было всего десять и его родители предпочитали делать вид, что проституции в Нью-Йорке не существует, как нет хулиганов, мэра-демократа и крыс в Централ-парк. Его в комнаты к гостям не пускали. Мать ходила туда-сюда, как Флоренс Найтингейл, носила им суп и одежду, а еще романы феминисток, таких как Бетти Фридан и Глория Стейнем. Отец как-то окрестил этих писательниц «цыпочками, которым не хватает настоящего мужика». Но хотя все делали вид, что между шлюхой наверху и приехавшей погостить двоюродной сестрой нет никакой разницы, Джек знал правду… и почему-то от этого знания у него всегда немного побаливал живот.
Как всегда, когда пентхаус блестел, а хлеб стоял в духовке, в воздухе витало ожидание. Джек сидел на лестнице и перебирал свои бейсбольные карточки, но на самом деле просто ждал, кто приедет в этот раз.
Без пятнадцати четыре приехала мама. А женщина, приехавшая с ней, оказалась совсем не женщиной.
Во-первых, она была меньше Джека. У нее были настолько большие глаза, что они занимали пол-лица, а такого грустного рта, больше похожего на крошечную прорезь, Джеку еще видеть не доводилось. Руки девочки нервно подергивались, как будто ей просто необходимо было что-то держать.
— Это Эмма, — сказала мама.
А девочка повернулась и стремглав бросилась назад в лифт.
Это было второе, что отличало ее от обычных «гостей»: она здесь оставаться не хотела.
— Отлично, — вздохнула Анна-Лиза, — в таком случае я еду в тюрьму.
Джозеф Сент-Брайд вздохнул.
— Анни, я понимаю, что у тебя разрывается сердце. Но ты не можешь забрать ребенка у родителей без разрешения опекунского совета.
— Ты ее видел? Что мне оставалось делать?
Она говорила так тихо, что Джеку пришлось напрячь слух, чтобы услышать разговор за закрытыми дверями библиотеки.
— Джозеф, ей всего девять лет. Ей девять лет, а ее сорокалетний дядя ее насилует!
