Сергей Солоух - Игра в ящик
И вновь это купание в солнце повторилось уже у тети дома, когда она его, будто совсем маленького мальчика, принялась переодевать в матросский костюмчик с серебряной цепочкой и свистком. И только в третий раз, а был и он в тот день, смог Сукин дождаться тети, и вместе с ней, сложившись ножичком растаять в небесах. Так, словно щенок, подросток молча принимал все ласки и слова до самого вечера, и только в свете первых фонарей, на веранде открытого кафе, поедая купленные тетей эклеры, вдруг оторвался и, не облизывая испачканные в белом креме губы, глухим и низким от теста голосом попросил:
– Оставьте меня у себя. Пожалуйста.
– Я сегодня же поговорю об этом с Валентиновым, – пообещала тетя.
Но в тот же день связаться с Валентиновым не удалось. Его не было дома, когда, оступаясь, оборачиваясь и как-то при этом боком умудряясь кланяться консьержке, Сукин входил в свой подъезд.
– Не вернулись, – дважды затем отвечал денщик Иван по телефону. Последний раз без четверти полночь.
А утром в половине десятого Валентинов сам разбудил тетю нетерпеливым и настойчивым звонком. Француженка-горничная внесла телефонный аппарат в тетину спальню на вытянутой руке, словно сию минуту пойманную крысу.
– Месье, мадам. Вас. Очень срочно и неотложно.
– Бонжур, ма шер, – неизвестно отчего и Валентинов начал разговор на французом, но, будто по игривости характера невольно сфальшививший тенор, тут же откашлявшись, заговорил по-русски вполне деловым тоном: – Давно вас жду, мадам. Давно слежу за вашим приближением.
И это не было неправдой или нелепым преувеличением. Валентинов действительно давно и очень внимательно следил за жизнью той женщины, известность и карьеру которой он сам невольно предопределил, купив ей некогда широким беззаботным жестом билет первого класса на поезд Белград – Берлин.
В вагоне балканского экспресса тетя Сукина познакомилась со Всеволодом Петровым, русским фабрикантом всемирно известных финских шпротных и прочих рыбных консервов «Рофф». Трагически овдовевший зимой двенадцатого Петров без памяти влюбился в загадочную рыжеволосую женщину с неповторимыми зелеными глазами, которая вначале, как южный быстрый сон, привиделась ему в тумане длинного перрона, чтобы затем озерной нимфой обосноваться и хозяйничать в полярной синеве чистых зеркал соседнего купе. О свадьбе весной четырнадцатого писали многие газеты, и Валентинов хорошо помнил, как за столиком венецианского кафе беззлобно, движимый обыкновенной инерцией дневной рутины, пририсовал невесте усы, а жениху очки и бороду мягким грифелем карандаша «Хартман» – тем самым, которым все утро чирикал подходящие для его труппы объявления о сдаче номеров внаем. Во время войны Петров очень ловко, не меняя торговой марки, переключился на мясную тушенку и совсем уже баснословно разбогател, но не этот очередной и вполне заурядный поворот в судьбе делового человека сделал хозяина заводов «Рофф» героем множества злых передовиц и ядовитых фельетонов.
В самую людоедскую пору русской гражданской сумятицы Всеволод Петров публично объявил себя давним поклонником большевиков и громогласно признался, что именно его шпротными деньгами был оплачен транзит печально известного вагона с запечатанными в нем главными монстрами грядущего мятежа. Во время гражданской Всеволод Петров открыто появлялся в Москве и Петрограде, получал огромные заказы и немыслимые в мирное время концеcсии, ввозил в страну оружие под видом шведских паровых машин, а вывозил, как утверждали знающие люди, присвоенные комиссарами меха, картины, золото и даже мебель.
Казалось, что после военной победы нового русского режима подобные неоценимые и своевременные услуги откроют перед Петровым совершенно уж бессовестные горизонты фантастического обогащения на полностью освобожденных от любых возможных конкурентов пространствах России, но судьбе было вольно распорядиться по-другому. За неделю до финского рождества тысяча девятьсот двадцатого Всеволод Петров исчез. По давно заведенной традиции он отбыл вечерним поездом Хельсинки – Лахти, но утром, вопреки обыкновению, в своем озерном особняке, где его напрасно ждали жена и целая компания празднично настроенных друзей, не появился. Никаких следов фабриканта-большевика не смогли найти ни дотошная финская полиция, ни целая свора пронырливых репортеров. По этому поводу известный русский насмешник Виталий Витальченко желчно предположил в парижских «Днях», что прохвоста-коммерсанта в канун бесовских коляд живым к себе забрал в коммунистическую Преисподню советский Антихрист, в свою очередь невероятным образом бежавший из лап ЧеКа отчаянный террорист и богоборец Савва Николков клялся Христом-богом в стамбульских «Вестях недели», что лично видел изрядно помятого и обреченного Петрова в коридоре лубянской следственной тюрьмы.
С месяц-другой пожевав тему, газеты ее бросили, но Валентинов, знаток людей и психологии, ждал продолжения, и его прозорливость была вознаграждена скромной майской заметкой в белградском «Православном часе» о том, что жена без вести пропавшего фабриканта Петрова, одна из богатейших русских женщин новых времен, прибыла в столицу Югославии для устройства благотворительного бала в пользу актеров и актрис бывших императорских театров. Ничего не было сказано о тех, кто танцевал в частной антрепризе, но Валентинов умел читать между строк. Еще один благотворительный бал, теперь уже в Венеции, лишь подтвердил давнее подозрение Валентинова в том, что мало кто из его бывших танцовщиков и музыкантов интересуется и знает мир нового искусства – кинематографа, и по причине этого просто не может ответить на вопрос о местонахождении своего бывшего антерпренера французским адресом киноконцерна «Инвино». Шутя Валентинов даже заключил сам с собой пари, как скоро заметка о новой щедрой покровительнице театра появится теперь уже в бостонском «Новом честном слове». Доклад слуги Ивана о необычном дне воспитанника Валентинова со всей очевидностью требовал теперь присудить победу той половине Модеста Ильича, которая заранее навела справки о телефонном номере парижской квартиры Всеволода Петрова.
– Что вы хотите? – спросила тетя у Валентинова, после того как он довольно благодушным тоном, но, кажется, вполне серьезно отчитал ее за действия, покушающиеся на нормы общественной морали и призрения несовершеннолетних.
– Одна маленькая услуга. Совершенно незначительная, и мальчик ваш, да-да, могу вам это обещать, – пропел в ответ Валентинов, потом в трубке возникла странная пауза, словно электричество на телефонной станции, подобно маслу из разорвавшейся автомобильного шланга, вдруг потекло не по назначению, а прямо на пол шнурового зала, и тут же голос Валентинова включился прямо посреди фразы, которую он, по всей видимости, так и продолжал говорить, не замечая вовсе потери слушателя:
– ...крутить новый фильм. Манускрипт написан мной. Эта история исчезновения вашего мужа. Она волнует столько умов и сделает невиданную кассу. Особенно если к политике добавить чувства. Побольше романтики. Вы только представьте себе, сударыня: молодая, красивая, страстная девушка в купе экспресса. Входит ваш муж. Тоже необыкновенно красивый, статный человек. И вот ночь в вагоне. Она засыпает и во сне раскинулась. И ваш муж, конечно, просто начинает терять голову...
Неразбериха на телефонной станции продолжалась, и слова, то исчезая, то возникая вновь, беспорядочно тыкались в ухо тети Сукина стайками, как потерявшие в темноте свою нору кролики:
– ...между тем, эта девушка – подсадная утка, и в соседнем купе едут два большевистских агента... Ваш муж чувствует запах духов, кружевное белье, роскошное тело... Драма же этой девушки, сотрудника ЧеКа, в том, что с первого же момента, там, в экспрессе, она вашим мужем увлеклась, увлеклась, увлекла-а-ась, вся дышит страстью, а он из-за нее, вы представляете себе...
– Какая бессовестная мерзость, – наконец отозвалась тетя.
– Возможно, – ответил ей Валентинов, сейчас же и впопад, как будто весь беспокойный улей телефонной станции только и ждал тетиного приговора, чтобы немедленно приосаниться и замереть вдоль всех линий по стойке смирно. – Возможно, – звуки валентиновского голоса являлись теперь к тете очень важными и чрезвычайно отчетливыми. – Но вся касса от Лондона до Варшавы будет моя...
– И что же вы хотите? Моего согласия на подобную постановку?
– Нет, я хочу вашего участия, – и снова все внезапно завертелось, сорвалось и понеслось кругом в электрических проводах и трубах. – Мне явилась блестящая мысль... совершенный дух достоверности... Я хочу заснять как бы настоящее ожидание, ваши покои в Лахти, ваше волнение... Действительно изюминка... К тому же у вас обязательно получится.
– Никогда, – и вновь, как несколько минут тому назад, тетя решительно и резко, одним лишь словом, восстановила стрекозью линию телефонной связи.
