Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
Всякая популярность быстротечна и нуждается в новых подтверждениях. Втайне он готовит для начальства сюрприз: цветные слайды для публичной демонстрации. Начальство потрясено и растрогано. И тут, в апофеозе славы, – «закидон» насчет квартиры.
С жильем в филиале туго. Строительство ведется на паях, горисполком дает не более двух квартир в год, а очередь, утвержденная месткомом, – лет на пятнадцать. Прозрачный намек на то, что в тресте (или в горном институте) ему предлагают работу и обещают комнату. Начальство в панике – потерять такого работника! Что же делать? Ломать очередь? Это вызовет бурю негодования и поток жалоб – Заблоцкий не доктор и не кандидат. Как же быть?
В конце концов выход найден. Заинтересованные лица собирают по подписному листу деньги на однокомнатную квартиру, находят и кооператив, где вот-вот сдается дом, и вручают Заблоцкому необходимую сумму – взаимообразно, разумеется, с рассрочкой, скажем, ну… на пять лет… О, предел мечтаний, – отдельная однокомнатная квартира! Заведу себе кота, и никто мне больше не нужен, буду работать в тишине, сколько влезет!..
– …и за особые заслуги, – услышал тут Заблоцкий голос Конькова, – за особые заслуги руководство и местный комитет премируют тебя тридцатипроцентной путевкой в дом отдыха и выхлопочут койку в общежитии аспирантов…
Заблоцкий бывал в этом общежитии, давно превращенном в огромную коммунальную квартиру, где неширокий коридор с дверями по обе стороны заставлен кухонными шкафчиками с керогазами, детскими колясками, трехколесными велосипедами (зимой – саночками), помойными ведрами, увешан корытами, тазами, стиральными досками. Чистилище для пожилых аспирантов и молодых кандидатов, где врата рая – дверь вожделенной собственной квартиры…
Заблоцкий покачался вместе со стулом (привычка, за которую ему попадало сначала от мамы, потом от Марины) и сказал:
– Картина перспективная, картина заманчивая, но боюсь, что у меня тогда совершенно не останется времени для науки.
– Для науки? – Коньков высоко поднял брови. – Для какой науки?.. Ах, для науки… А ты уверен, что наукой нужно заниматься именно тебе?
– Мне так кажется… – Заблоцкий пожал плечами. – А вы уверены?
– В том, что тебе?..
– В том, что вам.
– Процентов на сорок, если брать в среднем. А пределы изменения – ну, скажем, от пяти до семидесяти пяти.
– Сорок – это мало. Это можно считать, что жизнь не удалась, поскольку вы занимаетесь именно наукой.
– Ну-у, Алексей, ты максималист. Для меня сорок процентов означают: удалась, но не совсем.
– Принимаю вашу поправку, я действительно максималист. Но, если не секрет, какая же сфера деятельности удовлетворила бы вас на сто процентов?
– Ста процентов здесь быть не может, человек никогда не бывает доволен на сто процентов. Примем, что верхний предел – девяносто.
– Примем, – сказал Заблоцкий. – Так какая же?
Коньков наполнил фужеры, отпил из своего, жестом предложил Заблоцкому сделать то же, поддел ложечкой дольку абрикоса в розетке с янтарным тягучим вареньем, пососал ее, смакуя, и только тогда ответил:
– Если брать геологию, то меня полностью удовлетворила бы должность министра. А вообще я когда-то очень хотел стать оперным певцом. – Холеное лицо Конькова оживилось. – В молодости я серьезно занимался пением, ах, как мне это нравилось! Как мне нравились эти благородные партии для баритона: князь Игорь, Жорж Жермон, Валентин, Елецкий…
Я вас люблю, люблю безмерно,
Без вас не мыслю дня прожить…
– пропел он негромко и с чувством, дирижируя себе рукой. Голос у него действительно был.
– Участвуйте в самодеятельности, добирайте недостающие проценты. В Доме ученых, я слышал, неплохая оперная студия.
– Самодеятельность – это недурно, но что это мы все про меня да про меня. Тем более, что речь, кажется, шла о тебе.
– Разве? – лицемерно сказал Заблоцкий. – Я уже что-то не помню. Так о чем же мы говорили?
– О науке, друг мой, о том, следует ли ею заниматься. В частности, тебе.
– Может быть, это очередное мое заблуждение, но мне кажется, я кое-что мог бы здесь успеть, в этой самой науке.
– Микрофотография, к слову сказать, тоже отрасль науки, даже нескольких наук, а на стыке различных знаний как раз и возможны наиболее значительные открытия. Но дело не в этом. Если заняться этим с прицелом на диссертацию, то надо все начинать с нуля. Придется основательно вникать в оптику, в теорию фотодела, а материи эти при внимательном рассмотрении непростые… У тебя по физике в аттестате зрелости какой балл? Отлично? Ну, тебе легче жить. А у меня, знаешь ли, твердый трояк. И как бывший троечник, но человек, тем не менее, кое-чего достигший, – тут Коньков не удержался и плавно, провел рукой, словно очерчивая границы своих жизненных достижений, которые включали и домовладение, и машину с гаражом, и диплом кандидата наук, и должность сэнээса, и даже привлекательную дочь на выданье, – я тебе искренне советую: добивай свои рудные зоны, защищайся, получай степень, но – микрофотографию не бросай. Диплом кандидата даст тебе положение, а микрофотография – верный и постоянный кусок хлеба. Ваш сектор могут наполовину сократить, могут вообще разогнать, а ты с твоей аппаратурой останешься, потому что пока будет существовать филиал, ему будут нужны микрофотографии.
– Но это же смешно! – воскликнул Заблоцкий. – Кандидат наук – фотограф!
– Не фотограф. Фотограф будет у тебя в штате. А ты будешь завлабораторией. Понял? Завлабораторией микрофотографии. Звучит не хуже, чем завлабораторией литологии, к примеру. В Академии наук на этой должности членкор… Так-то, брат Алексей. А как это сделать, чтоб красивая должность подкреплялась хорошим окладом, – об этом в другой раз, на следующем этапе твоей карьеры. Скажем, после утверждения ВАКом твоей диссертации по металлогении. На банкет не забудешь пригласить? Ну, то-то же. А сейчас – не пойти ли нам, да не проветриться ли?
– Спасибо за угощение, – сказал Заблоцкий, вставая.
…Они ходили по саду. У каждого дерева Коньков останавливался и подробно рассказывал, какой сорт здесь произрастает и чем он примечателен. Заблоцкий слушал рассеянно, машинально кивал. Потом Коньков пригласил его в гараж, чтобы убедиться, как там просторно, потрогать рукой радиатор парового отопления, заглянуть в яму, постоять у верстака, над которым висел люминесцентный светильник. Жаль, что Заблоцкий не был автолюбителем и не мог оценить, какое это превосходное сочетание: изобретательность, плюс материальные возможности, плюс любовь к порядку.
К гаражу со стороны дома примыкала под углом уходящая в землю надстройка погреба.
Все, решительно все необходимое для жизни имелось в этой усадьбе, в этом поместье.
– А там что? – Заблоцкий указал на штабель под клеенкой.
– Там кирпич, цемент, облицовочная плитка. Летом бассейн соорудим…
«Ну, паразит, ну, куркуль, – думал позже Заблоцкий. – С жиру бесится! Только бассейна ему не хватало!..»
Однако, произнося мысленно бранные слова в адрес Конькова, Заблоцкий понимал, что не прав, что Коньков отнюдь не паразитировал на здоровом теле общества, никого не эксплуатировал, не обжуливал, а обеспечил свое благополучие северными надбавками, получать которые может каждый трудящийся, имеющий к тому желание и физические возможности. И что мешает ему, Заблоцкому, распрощаться побыстрее со всей этой богадельней и двинуть куда-нибудь подальше, на побережье Арктики, например, где все удваивается, и, вернувшись лет через шесть-семь, устроить и себе цветущую жизнь. Что ему мешает?
А имей он такой дом и такие возможности, неужто бассейн для Витьки не соорудил бы? То-то бы ему раздолье было…
И он вспомнил, как они с Мариной купали Витьку.
Еще доясельный, пухленький, домашний, очень деятельный, наползавшись за день, наигравшись, пережив десятки мелких радостей и огорчений, к вечеру он уставал. Начинал кряхтеть, канючить, а если на него не обращали внимания, то и орать. Но стоило взять его на руки, как он мгновенно умолкал и победно поглядывал по сторонам, пока его раздевали и несли в ванну, уверенный, что добился этого только благодаря своей настырности.
Купаться ему нравилось. Сидя по грудь в оцинкованном корытце, он валился вперед и все норовил хлебнуть воды, и ловил язычком ладони Марины, пока она мыла ему лицо и шею.
Потом его несли обратно, розового, завернутого от пят до макушки в махровое полотенце, и из этого свертка торчал веселый синий глаз…
Глава третья
Когда Заблоцкому бывало смутно и зябко в этом прекрасном мире, когда он не знал, для чего живет, и не был уверен, стоит ли жить дальше, он пытался услышать в себе голоса предков. Какие их качества проявились в нем, какие развились, какие погибли? Чьим наследником он является и как ему предначертано распорядиться этим наследием?
