Ирвин Шоу - Две недели в другом городе
— Эта поездка была недолгой, — сухо заметил Джек; слова Карлотты не тронули его.
Автомобиль остановился, и они вышли из него; Джек попросил Гвидо подождать их, сказав, что они вернутся скоро.
— И на сем камне Я создам Церковь Мою, — сказал Джек.
Они пересекли площадь, окруженную колоннами, и направились мимо собора в сторону капеллы.
— Здесь сказано, — произнес Джек, касаясь Бедекера, — что лучшее время для осмотра капеллы — это утро. — Он недовольно поглядел на серое небо. — Наверно, имеется в виду июньское утро. Мы везде появляемся не вовремя, правда?
Джек бывал здесь уже дважды, но оба раза большое скопление перешептывающихся шаркающих туристов ухудшало восприятие живописи. Сейчас в капелле находилось всего несколько посетителей — два человека в черных одеждах молча сидели на скамейке у стены и двое студентов неторопливо переходили с места на место. Зал поразил Джека. Никогда еще произведения искусства не оказывали на него столь сильного воздействия. Он словно смотрел в глубокий кратер вулкана, коварное спокойствие которого таило в себе грозную опасность.
Эффект был вовсе не религиозным. Скорее антирелигиозным, подумал Джек. Глядя на потолок капеллы, Джек мог верить в Микеланджело, но не в Бога.
На потолке была изображена плоть. Человек есть плоть, Бог есть плоть, человек создан человеком. Бог создан человеком, все религии равны, все пророки и предсказатели в одинаковой степени правы и не правы, выбирай сам, кому из них внимать. На свитке дельфийской сивиллы можно разглядеть то же послание, что содержится в книге пророка Захарии — «Я угадываю».
А на стене за алтарем, под фигурой Христа, пожилые атлеты корчились в ожидании Страшного Суда; они казались воплощением той же самой мысли. Спасенные души, находящиеся по правую руку от Христа, не отличались благочестием и святостью от тех проклятых, что располагались по левую руку от Христа. Спасение зависело от произвола служащей кинотеатра, которая рассаживала зрителей в зале, руководствуясь своей прихотью.
Эта фреска напомнила ему другую, написанную не то Тьеполо, не то Тицианом и увиденную им в Милане. Она называлась, если он не ошибался, Fortuna, Случай, Удача, Рок; на ней была изображена прекрасная женщина с обнаженной левой грудью. Из соска струилось молоко, которое пили счастливые, улыбающиеся баловни судьбы. Чудесный, удивительный, своенравный источник пищи. Но справа от прекрасной женщины находились мученики, которых она била хлыстом, зажатым в правой руке. Неудачники, появившиеся не вовремя или купившие билет не на то место. Им достались иссохшая правая грудь и хлыст. Произвол судьбы. Построй на этом свою церковь. Назови ее Первым, Последним и Единственным Судом. Брось на ее алтарь свои жертвоприношения.
Глядя на творение Микеланджело, Джек вспомнил фотографии, которые он видел после войны. Там были изображены тысячи обнаженных женщин, шагавших мимо врачей-эсэсовцев в немецких концентрационных лагерях. Доктора быстро осматривали каждую женщину и за десять секунд решали, может ли она быть использована в качестве рабочей силы или в каких-то иных целях. Женщины, успешно прошедшие осмотр, обретали право прожить еще один день. Остальных отправляли в газовую камеру. Возможно, подумал Джек, глядя на призрачный клубок тел за алтарем, Господь — это эсэсовский врач, Микеланджело обладал даром провидения.
Он вспомнил Деспьера, родившегося и принявшего католическую веру в Байонне; этим утром его по католическому обряду похоронили в Африке. Мысль о том, что Деспьер, или его душа, станет объектом случайностей, неразумной селекции, показалась Джеку непереносимой.
— С меня достаточно, — произнес Джек. — Я подожду тебя на улице.
Карлотта молча стояла рядом с ним, разглядывая потолок сквозь очки. Ее лицо было серьезным, удивленным.
— С меня тоже. Я иду с тобой.
Карлотта сняла очки, убрала их в сумочку и вместе с Джеком молча направилась по гладкому полу к выходу.
Небо было по-прежнему затянуто тучами, серая площадь навевала меланхолию. Они остановились перед фонтаном и посмотрели на огромный собор Святого Петра.
— У меня появилось любопытное ощущение, — сказала Карлотта. — Мне кажется, Микеланджело на самом деле не верил в Бога.
Джек пристально посмотрел на нее. «Неужели в капелле я, сам того не заметив, произнес вслух свои мысли?» — подумал он.
— Что случилось? — спросила Карлотта. — Почему ты так на меня смотришь?
— Потому что минуту назад я думал о том же.
— После нескольких лет совместной жизни, — заметила Карлотта, — супругам одновременно приходят в голову одинаковые мысли. Это и есть настоящая близость.
— Мы не женаты.
— Извини, я забыла.
Они оба, смутившись, стали разглядывать собор.
— Какая часть людей, строивших его, — спросила Карлотта, — по-твоему, действительно верила в Бога?
— Вероятно, большинство. Век веры…
— Не знаю. Результат их труда не дает ответа на этот вопрос. Взять, к примеру, сцены из Библии. Боттичелли написал Моисея, преклонившего колени перед горящим терновым кустом. Но он же создал Венеру, встающую из пены. Во что он верил? В чудо несгорающего терновника или в чудо рождения Венеры из волн? Почему то, а не иное? Во что веришь ты?
— Когда мы были женаты, во что, по-твоему, я верил?
— Я полагала, что ты веришь в существование некоего Бога.
— Возможно, я и сейчас верю в него, — задумчиво произнес Джек. — Бог существует. Да, я в это верю. Но, по-моему, мы его не интересуем. Во всяком случае, так как это понимается любой из религий. Ему нет дела до того, что мы убиваем себе подобных, не чтим отца и мать, соблазняем жену соседа. Я не ощущаю, что я для него что-то значу. Если Бог существует, то он, вероятно, ученый, а этот мир — одна из его лабораторий, где он занимается вивисекцией и наблюдает за результатами химических экспериментов. Нас заживо режут на части, отравляют, мы умираем миллионами, словно подопытные обезьяны.
Джек говорил, яростно выплескивая из души боль, вызванную бессмысленной гибелью Деспьера.
— Обезьянка, используемая для контроля и умирающая, грешна перед Богом не более, чем та, которой предварительно сделали спасительную инъекцию и которая отделается легким двухдневным недомоганием. Вероятно, мы все — обезьянки Господа. Мы страдаем и гибнем, удовлетворяя его научный интерес. Чувство вины, которое мы испытываем, нарушая то, что мы считаем его заповедями, — всего лишь забавный вирус, который он сумел выделить и подчинить себе. А вера, возможно, — просто побочный эффект, вызванный вирусом вины, вроде аллергии на антибиотики.
