Пол Теру - Моя другая жизнь
Риверсайд-авеню тоже оказалась разрезана магистралью надвое; но дом, в который мы ехали, возле городского совета, оказался одним из тех, куда я школьником привозил воскресные газеты, толкая тележку с большими ржавыми колесами сквозь дождь и слякоть.
Звонка там не было. Мы вошли в дверь на первом этаже большого деревянного дома, и я сразу увидел, что, кроме хозяина, там только молодые женщины и девушки, лет с пятнадцати. Татуировщик, в запачканном кровью фартуке, был бородат и сам разукрашен сложным японским орнаментом по рукам и по шее. Он сидел на краешке стула и накалывал розу на плечо женщине, примостившейся перед ним на низенькой скамеечке.
— Я тоже такую хочу, — взволнованно сказала Уичи. Она даже дышала тяжело, так «тоже хотела».
К Бан-Бан подошла какая-то женщина, поцеловала ее в губы. Бан-Бан сказала:
— Вот про него я тебе рассказывала.
Женщина протянула мне руку и спросила:
— Так вы знаете Ривера Феникса?
— Да, пожалуй.
— Джени читала вашу книгу. Эй, Джени!
Подошла еще одна молодая, в большущем не по росту свитере, с толстой книгой в мягком переплете. Протянула мне книгу «Считать невиновным».
— Как насчет автографа?
— Я этого не писал.
— Разве вы не Скотт Туроу?
— Нет. Я…
— Ладно, забудем. — Она улыбнулась. — По правде, я ее и не читала. Начала только, но не пошло у меня, не нравится.
— Ой, я так волнуюсь! — сказала Уичи.
Она пригнулась над татуировщиком и стала смотреть, как он работает: сверлит, вытирает кровь, снова сверлит.
— Давай в очередь, — сказал он. Потом посмотрел на меня и спросил: — Вы тоже наколку хотите?
— Вряд ли.
— У вас такой вид, будто вы с крыши упали.
Он улыбнулся мне и снова уткнул свою микродрель в плечо клиентки.
Обстановка там была приятная. Женщины выпивали, болтали, передавали друг другу тарелки с закусками, слушали музыку.
Я поздоровался с какой-то черной девушкой.
— Мы знакомы?
Я помотал головой — нет, мол, — и спросил:
— Вы из Медфорда?
— Западный Медфорд, — сказала она. — Джером-стрит.
— Один из моих школьных друзей жил на Джером-стрит. Джордж Дэвис.
— Я про него слыхала. Вы тоже за наколкой?
— Нет, просто посмотреть. Я здесь с Бан-Бан и Уичи.
— Так это вы знаете Ривера Феникса?
— Верно. А когда-то я здесь газеты разносил.
— А-а… Послушайте, простите, мне за сигаретами надо сходить. Туг магазинчик поблизости.
Провожая ее глазами, я увидел, что татуировщик стоит на коленях перед Уичи, готовит к операции. С той розой он уже закончил. Уичи лежала на полу, головой на коленях у Бан-Бан, безжизненно, безвольно, но с пылающим от возбуждения лицом; а татуировщик брил ей низ живота возле тазовой кости. Две девушки стояли рядом и смотрели, держась за руки; еще две целовались на диване. Несколько пар танцевали в тени, в дальнем конце комнаты. Еще какие-то девицы окружили стол с закусками, а одна в отороченных мехом шортах раздавала им фотографии, будто в карты играла, со словами «Серьги на соски».
Я заторопился к двери, где моя чернокожая знакомая надевала перчатки.
— Вы не против, если я с вами?
— Как хотите.
И вот мы на улице. На снегу. Я сказал:
— Меня зовут Пол.
— А я Пичиз.
— Знаете, Пичиз, здесь был гастроном когда-то; очень хороший. Правда, назывался он «У дикаря».
Мы дошли по Риверсайд до магазина, я купил ей пачку «Мальборо». На обратном пути, проходя мимо городского совета, я сказал:
— Гляньте-ка наверх. Туда я после школы ходил, во втором классе.
— Я слишком пьяна, чтобы лезть на такую крутизну.
— Давайте руку. — Я втащил ее наверх по тропинке. — Смотрите. Вон там была Фаунтин-стрит, а вон тот знак стоит на месте школы имени Вашингтона.
Мы сидели на откосе дороги на бревне, на изрезанном стволе поваленного дерева, а над нами проносились машины.
— Мой дядя Хэл жил как раз на том месте, где съезд заворачивает, видишь? Настоящий старый дом был, полный сокровищ, с камином посередине. Рассказывали, что Пол Ревир[97] останавливался в этом доме во время своей ночной скачки. Он прямо по Сейлем-стрит тогда проехал, верхом.
— У вашего дяди была лошадь?
— У Пола Ревира была.
Огни Медфорд-скуэр были едва видны сквозь яркий свет фонарей магистрали. Река, уже полностью замерзшая, казалась плоской и бледной. Когда мне было семь лет, в 1948-м, где-то здесь я поцеловал Линду Палмер и сказал, что люблю ее.
Теперь мне хотелось поцеловать эту чернокожую девушку, Пичиз. Почему бы ей не стать моей любовницей — роман в Медфорде? Я обнял ее за талию и приблизил лицо к ее лицу. И почувствовал, как вся она напряглась, сжалась, словно меньше стала от страха, словно я — слюнявый пес, готовый ее лизнуть.
— Не надо, — сказала она.
— Я просто хотел поцеловать вас, ничего серьезного.
— Это как раз самое серьезное. Я уже года два как ни одного парня не целовала.
— Может, научились бы снова?
Она презрительно фыркнула.
— Иногда, когда я подругу ласкаю, ее муж на нас смотрит, но мы ему не позволяем нас трогать. Впрочем, ему и не хочется.
Она прикурила сигарету. Сказала, что замерзла.
— Теперь я вспомнил, что здесь было, пока дорогу не проложили.
— Что?
А я увидел это: сланцевые плиты, некоторые очень старые, все потрескавшиеся, с выбитыми именами и датами и простыми черепами наверху. Самые первые могильные памятники, какие я в жизни видел по пути из школы домой, прямо вот здесь, на холме над рельсами; тут когда-то были рельсы. И еще — головастики в канавах, на том месте, где теперь съезд № 32 отходит от магистрали. Мне было семь или восемь, я держал Линду Палмер за руку; и еще очень долго после того я пребывал в уверенности, что все надгробья — плоские серые плиты с ухмыляющимися черепами.
— Кладбище.
Она вскрикнула. Сказала:
— Я знаю, что вы тут со мной пытаетесь… бросьте это!
Она была в истерике. Я не мог ее успокоить. Она не позволяла к себе притронуться. Потом вскочила и заторопилась прочь; пошла по улице, чистой от снега, обратно на свою татуировочную тусовку. А я испугался пойти за ней. Испугался, что из-за этого недоразумения все там ополчатся против меня. Ведь могут здорово осерчать. Это был Медфорд, мой родной город, но они меня не знали; никто меня не знал.
Лучше сразу уйти, ускользнуть. Я забрался в машину и поехал вниз по Риверсайд-авеню, потом передумал и повернул к выезду на магистраль. Теперь выбраться из Медфорда совсем просто. Всего несколько секунд — и вот она, магистраль. А через несколько минут я уже подъезжал к Бостону, и Медфорд превратился в темень с парой неясных огоньков в зеркале заднего обзора.
XIV Прикосновение королевы
1
В тот вечер я сократил путь, поехав через Бостон, и это было ошибкой: от гнусного ощущения краха никакая спешка не избавит. Зимние скитальцы и бездомные ветераны, мелькавшие призрачными тенями на узких пригородных улочках, походили на исследователей Арктики с истертых фотографий и старых гравюр: закутанные в сто одежек, обмороженные, обреченные. Они едва переставляли негнущиеся ноги — этакие кустарного изготовления марионетки. Мороз кусал лица; вдоль пропаханных снегоочистителями улиц высились горы снега. Тротуары черно посверкивали, покрытые коркой льда. Я сидел в машине, но одновременно был одним из бродяг. Жизненный крах, он вроде похорон, а человек, бегущий прочь от разрушенного брака, — разом и покойник и плакальщик на этих похоронах.
Радиоприемник вдруг очнулся, и надтреснутый тенорок болвана-ведущего произнес: «Если вас не волнует, где вы находитесь, значит, вы не сбились с пути». Я злобно рассмеялся.
Я был безлик и безымянен — как все эти скитальцы; то есть, наоборот, все они были точь-в-точь как я: брели ссутулившись, в несуразных бесформенных шапках, засунув руки в карманы, поддавая ногой комья грязного снега. Все мы — сбившиеся с пути первооткрыватели и ждем теперь, когда кто-нибудь придет нам на выручку. Мы необразованны, безграмотны, больны; нас снедает смутное желание иной жизни. Единственный способ исцелиться от этой потерянности — уехать куда подальше и начать жизнь заново. Здесь мне не спастись.
К полуночи я добрался к себе домой на Кейп-Код, но облегчения это не принесло. В доме было зябко, и влажный воздух казался от холода скользким и сальным. Я зажег свет, включил термостат. В тот же миг щелкнул, приняв сообщение, автоответчик. Итого два — мигнула в окошечке желтая циферка. За три дня, что меня не было, всего два звонка. И первый начинался словами: «Ты, сволочь, если еще раз осмелишься…» Я нажал кнопку «дальше», и голос заверещал ускоренно и невнятно.
После этого потока брани второе сообщение прозвучало изысканно вежливо. Словно на другом языке. По британскому щебетанью и характерным паузам, да еще по треску в трубке я понял, что звонили, скорее всего, из-за океана.