Хуан Гойтисоло - Особые приметы
— Я тоже порой чувствую себя старой, — заговорила Сара. — Когда не могу помочь людям или вижу, что меня не любят. Однажды мама наказала меня, и ночью мне приснилось, что я поседела. Потому я так на все и набрасываюсь.
— В твоем возрасте я тоже на все набрасывался. Мне все было нужно: книги, друзья, девушки… Потом я осмотрелся, и мне ничего не стало нужно.
— С тобой что-нибудь случилось?
— Нет, это произошло не сразу. Я начал терять интерес сначала к одному, потом к другому, постепенно… И в один прекрасный день открыл, что меня ничто больше не привязывает к жизни.
— Ты уже тогда был женат?
— Да. Я пришел к этому выводу не так давно, года два-три назад.
— Ты любил жену?
— Я и сейчас ее люблю. Сара. Но когда-то я думал, если двое любят друг друга, они могут друг друга поддержать, могут помочь друг другу. Со временем я убедился, что это не так. Теперь я знаю: мы не в силах помочь никому.
— А мне вот мама помогала — и сколько раз. Даже ты, хоть ты и не любишь меня, ты тоже мне помогаешь.
— Это самообман. Тебе только так кажется, будто я чем-то тебе помогаю. На самом деле я бессилен что-либо для тебя сделать, так же как и ты для меня. Никто не может защитить другого от него самого.
— А разве твоя жена никогда не была тебе поддержкой?
— Никогда.
— А ты ей?
— Я же тебе говорю: это невозможно. Она меня любит, я тоже ее люблю, но помочь друг другу мы не можем ничем.
— Если бы ты любил меня, ты бы этим помог мне так, как никто другой в моей жизни. — Сара смотрела прямо перед собой. — Ты обещал мне, что сегодня…
— Извини. Я снова забыл.
— Альваро, обними меня. Крепко! — жалобно попросила она. — Постарайся хотя бы несколько часов не думать о себе…
Он остановил машину на пустынной улице, и они чуть не задохнулись от поцелуев. Сара смотрела на него блестящими глазами, в которых появилось незнакомое ему прежде выражение значительности и взрослости. Потом она через силу улыбнулась.
— Так-то лучше, — похвалил ее Альваро.
— Ты меня любишь?
— Конечно.
— Помни же, что ты в меня влюблен.
— Помню.
— Можно, я положу голову к тебе на плечо… Я мешаю тебе править?
— Нет.
— Вези меня, куда хочешь. Мне ничего не надо, только быть рядом с тобой.
Они снова выехали на автостраду. Справа, закрывая вид на лагуны Хайманитас, пестрела яркая россыпь крошечных коттеджей. По автостраде, в том же направлении, что и машина Альваро, двигалась военная колонна. Альваро видел в зеркале тщательно замаскированные свежесрезанными зелеными ветками грозные громады танков и зачехленные орудия. Между машинами ловко маневрировал верткий штабной «джип»; он командовал движением колонны. В кузовах грузовиков и на орудийных платформах ехали бойцы повстанческой армии, они были спокойны и веселы, словно направлялись на праздник. В Санта-Фе «моррис» свернул с автострады на чистенькую асфальтовую дорогу. Альваро хотел сфотографировать старинный танцевальный павильон, стоявший на перешейке между лагуной и морем. Раньше здесь находились купальни для простонародья. Дорога была обсажена деревьями, и Альваро остановил машину, чтобы оглядеться, — так поразило его увиденное. После национализации частных пляжей народ ездил отдыхать в недоступные для него прежде места, где проводила время буржуазия, на ее курорты, в ее клубы, и потому пляж, куда съезжались когда-то для отдыха гаванские негры, сразу пришел в упадок. Закрылись рестораны и кабачки, обветшали и развалились брошенные киоски и бары. Казалось, на все здешние постройки разом обрушилась старость и время без всякой нужды, в какой-то исступленной ярости ускорило разрушение того, что создали люди. Альваро вышел из машины и стал читать позеленевшие латунные таблички и полусмытые надписи: «НЕ ИМЕЮЩИЕ КАБИНОК НА ПЛЯЖ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ», «ВОСПРЕЩАЕТСЯ ЗАНИМАТЬ СТОЛИК, НИЧЕГО НЕ ЗАКАЗЫВАЯ», «ЗА ПОТЕРЮ КЛЮЧА ВЗИМАЕТСЯ 60 CЕНТИМО». «ПОСЕТИТЕЛИ, ПРИХОДЯЩИЕ СО СВОИМ СПИРТНЫМ, НЕ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ». Он попытался представить себе шумное оживление, которое царило здесь прежде: детей, плещущихся в воде у самого берега; послеполуденный отдых влюбленных, уснувших в обнимку под большим зонтом; картинную мускулатуру силача негра в матросской шапочке, отплясывающего под звуки музыкального автомата. Сквозь дыры в стенах виднелось море, и вся курортная улица со всеми ее строениями походила на декорацию, нарочно поставленную здесь для киносъемки. В ободранном ресторане, где подавались кубинские блюда, играли в домино трое стариков, ветер трепал клочки объявления, оповещавшего по-английски о поступлении новых товаров, давно исчезнувших из продажи, а рядом стояли хрупкие деревянные хижины на сваях, казалось, они лишь каким-то чудом удерживают в воздухе свое непрочное равновесие и первый же порыв ветра сметет их, как карточные домики, превратит в груду обломков, сея на своем пути разрушение и смерть. Сара печально смотрела на эту картину запустения. Внезапно она крепко сжала руку Альваро.
— Знаешь, иногда… — она пыталась найти точные слова, — …иногда ты заражаешь меня своей тоской.
— Почему ты заговорила об этом сейчас?
— Не знаю… Твой пессимизм, эти брошенные хижины, мысль, что вот-вот могут высадиться американцы… Мы так отчаянно недолговечны.
— Прости. Я постараюсь впредь быть веселее.
— Нет, я не об этом. — Они прошли под аркадой старинного колониального дома и очутились у моря. — У меня не выходят из головы твои слова, что я ничем не могу помочь тебе. Я уверена, что, если бы ты сделал небольшое усилие, я помогла бы тебе.
— Я уже и так стараюсь, Сара.
— Самое простое — это сложить руки и сказать, что все ни к чему.
— Я говорю, что все ни к чему, но я не складываю рук.
— Я тебя не понимаю, — отозвалась Сара. — Если ты в самом деле считаешь, что ничего нельзя изменить, почему же ты борешься за то, чтобы мир изменился?
— Не знаю, почему. Глупо, конечно, и тем не менее это так. — Он глядел на щемяще пустынную перспективу курортной улицы с ее кафе и кабачками и говорил о том, что готов умереть за революцию, хотя и сознает, что революция невозможна, точно так же, как он любит жену, хотя знает: конечный итог любви — пустота. — И однако, как видишь, я не покидаю Кубу и даже начинаю влюбляться в тебя.
— Ты это говоришь серьезно?
— Вполне серьезно.
— О! Альваро, пусть это неправда, но поклянись, что ты меня любишь.
— Я не лгу, когда говорю, что люблю тебя.
— Помни про свое обещание, — настойчиво повторила она. — Тебе больше нечего мне сказать?
— Почему же? — Он привлек ее к себе и поцеловал. — Я тебе скажу, что ты самая сумасбродная фантазерка из всех девушек, каких я когда-либо знал.
На горизонте громоздились серые тучи, грозя закрыть солнце. Ватага мальчишек играла среди установленных по берегу бетонных надолб. Море было неспокойно, волны с силой разбивались о прибрежные скалы.
Они вернулись в машину, проехали до конца аллеи, и Альваро поставил «моррис» у обочины. Здесь тянулись дряхлые домики колониального стиля, они опирались на свои деревянные колонны, как старики инвалиды на палки. В некоторых, по-видимому, еще жили, — во всяком случае, Альваро заметил выглянувшее в щель между ставнями любопытное женское лицо. Сара взяла у него «лингоф». Они направились к каналу, соединявшему лагуну с морем.
На берегу бойцы сооружали пулеметное гнездо. Их было человек пять-шесть. Они успели вырыть траншею и теперь отдыхали, прикорнув на мешках с песком. Метрах в ста от пляжа через канал, у его выхода в море, был переброшен мост, перегороженный посредине железной решеткой с надписью: «ПРОЕЗДА НЕТ». Вдоль канала с обеих сторон тянулись невысокие парапеты; вода в нем была прозрачной, и сквозь нее виднелось волнистое песчаное дно; на нем тут и там росли черные пугающие цветы — морские ежи. Альваро и Сара прошли за решетку, и Альваро закрыл за собой створки. В канале, по пояс в воде, рыбачил мальчишка; он выбирал сачком ежей. Его товарищи «болели» за него на берегу.
— Ты любишь ежей?
— Никогда не пробовала, — ответила Сара.
— Мы с Долорес их ели на Капри прямо на пляже и запивали белым, хорошо охлажденным вином. Вкусно.
— Ты думаешь, эти съедобные?
— Не знаю.
По сосновой аллее они прошли к танцевальному павильону. Здание имело форму равностороннего восьмиугольника, широкие окна с цветными стеклами придавали ему отдаленное сходство с оранжереей. Большая часть их была выбита, зато кто-то украсил колонны букетами цветов и листьями королевской пальмы.
— Вы с Долорес много путешествуете? — спросила Сара.
— Любовь к путешествиям привила мне она.
— Когда Энрике нас познакомил, мне захотелось узнать, из каких ты испанцев и что собой представляешь. Я пошла к нему в отель, разбудила и стала расспрашивать о тебе.
