Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
— Какая разница, — горько сказала мама, тоже почти шёпотом.
Тётка некоторое время хлопала густо накрашенными ресницами, медленно развернулась вправо, потом влево. Данька машинально проследил за её взглядом. За окнами не было ничего интересного — пожилой дядька часто кивал, гладя сына по кудрявой башке, а толстая тётенька, некрасиво морщась, сморкалась в платочек, пока дочь и дядька брезгливо смотрели мимо.
Тут Данька вздрогнул, потому что обнаружил, что служащая смотрит уже на него, неудобно перекосившись в кресле. Данька опустил глаза, но потом разозлился. Он что-то плохое сделал, что ли?
Данька вскинул взгляд, но победить тётку в гляделки не удалось. Она со скрежетом, как холодильник по железному люку, отодвинула кресло, которое, вообще-то, умело беззвучно ездить на колесиках, и вышла, катнув последнюю волну запахов. Лапша из коробки это была, вот что за неопознанный запах. Лапшу Данька любил, но сейчас она была вообще никуда и ни за чем.
Данька растерянно посмотрел на маму. Она поморгала, нерешительно улыбнулась и привстала, явно собираясь окликнуть дядек за стеклом, не обращавших на маму с Данькой внимания, или даже пройти за дверь и привести кого надо. Но дверь опять убралась и вернулась, поставив в комнату дядьку. Примерно такого же, как в соседних кабинетах, при костюме, только постарше, поэтому не такого темноволосого.
Он сел в кресло, быстро пробежал крепкими пальцами по разложенным тёткой бумагам, поднял голову, улыбнулся и сказал:
— Добрый день. Прошу прощения, у нас тут небольшие неполадки, но задержек больше не будет, обещаю. Я смотрю, вы хорошо подготовились, да, Даниил?
Он подмигнул Даньке, который малость опешил, но быстро сообразил, что его имя написано сто раз подряд в бумагах, лежащих перед дядькой. Данька кивнул, мама решительно начала:
— Вы бы указали своим сотрудникам…
— Тщ-тщ-тщ, — сказал дядька, улыбаясь всё так же, да не так. — Мы укажем, вам указывать не советуем. Объяснить, почему? Напомнить, куда вы приехали и с каким намерением?
— Нет.
Мама ответила негромко, но очень чётко и снова стиснула краешек стула.
— Разумно, — пропел дядька и углубился в бумаги. — Так, счета оплачены, анализы, ответственность за запрещённые вещи… Всё есть, подписи… Всё подписано, домашний адрес, код подъезда…
Мама торопливо сказала:
— Вы только запишите, там два двенадцатых дома, наш — который у самой остановки.
Дядька убрал улыбку, опустил руки с листами на стол и осведомился:
— А вы это не написали, что ли?
— Написала, — растерянно сказала мама. — Но…
— Ну и всё, чего талдычить-то. Я ничего записывать не должен, ваша забота, ваша ответственность. Хотите проверить ещё раз — пожалуйста.
Он ловко, так, что ни листочка не выбилось, метнул пачку бумаг к маме.
Мама ещё сильнее стиснула пальцы и сказала, чуть улыбнувшись:
— Нет, спасибо, не стоит.
Дядька улыбнулся, снова став симпатичным, ловко забрал документы, расписался на нескольких листах, мазнул ими по столешнице, рассовал по папкам, которые убрал в стол, из стола же вытащил две бумаги и вручил маме.
— Вот, это накладная, двадцать девятый склад. Громовик, правильно?
— Кареглазый, — торопливо добавил Данька.
Дядька добродушно согласился:
— Кареглазый, Данил, кареглазый, тут помечено. Это на четыре месяца дольше обойдётся, вы в курсе, конечно? Да-да-да, прекрасно. Это направление для вас. Как заказ получите, мальчика… ну, вы знаете, по инструкции, а сами с этим вот в эйч-ар. Ну, там подскажут, уж не промахнётесь, уверяю.
Он засмеялся, но тут же оборвал смех, встал и указал на дверь. Мама тоже встала, резко, сказала: «Даниил, пойдём» — и направилась к чемодану. Даньке этот «Даниил» не очень понравился, зато понравилось направление и то, как ловко здесь всё устроено: дядьки в соседних кабинетах встали почти одновременно со здешним. Суровая девица уже удрала вместе с матушкой, а очкарик-одуванчик с пожилым папашей потихоньку собирали вещи, разложенные почему-то по углам.
— Спасибо, — сказал Данька, поправил рюкзак и пошёл к маме, которая придерживала дверь уже из коридора. На пороге ему послышалось: «Деб-билы», — будто дядька шёпотом сказал. Но дядьки в кабинете уже не было. И в соседних тоже не было совсем никого. И в коридоре никого не было — даже одуванчик с пенсионером улетели куда-то. Мама посмотрела на Даньку, и тут на полу зажёгся пунктир огоньков, словно тропинка светлячков, ведущая к выходу, другому, и охраннику, тоже другому, хоть носатому и стриженому. Он вывел их на голубую дорожку, уходящую в красивый зелёный сад, почти лес. За деревьями были еле заметны длинные серебристые здания.
— Простите, — сказала мама, — а где двадцать девятый склад? Ну, игрушки там.
Данька шевельнулся, но уточнять не стал. Пусть, если они ничего не понимают. Недолго осталось. Скоро все увидят, какой он — Громовик. Кареглазый. Пусть тогда попробуют игрушкой назвать.
Охранник кивнул, но заговорил не сразу, а после дурацкой паузы — Данька распереживаться успел.
— Значит, следующим образом. Во-он двадцать третий склад — это, получается, виды на жительство, потом до конца аллеи и направо, как раз мимо двадцать седьмого, где, как их, девиз… даусвайс…
— Девайсами, я поняла, спасибо, — сказала мама и почти потащила Даньку за собой, хотя охранник ещё объяснял.
Двадцать третий склад пришлось, стрекоча колёсиками чемодана по плиткам дорожки, обходить по широкой дуге, чтобы не зацепить скомканную очередь. Откуда только люди взялись, удивился Данька. Видимо, давно стоят — и ведь тихо так, спокойно. И сердитая девица с экраном в кулаке была тихой и спокойной, а мать её тем более.
У входа в двадцать седьмой тлел вялый скандал: длинный прыщавый парень пытался, визгливо вскрикивая, растоптать здоровенную картонную коробку, а невысокий, похожий на него человечек пытался парня удержать, хватая за руки и бормоча. Два стриженых носатых охранника скучали чуть поодаль, не вмешиваясь.
Мама с Данькой шустро проскользнули мимо и чуть не врезались в огромного картонного Громовика. Он высился у входа в следующее задние. И очереди там не было. Вообще.
— Во везёт, докажь, мам? — крикнул Данька и побежал.
На складе пахло карамелью и электричеством. Склад вообще был похож не на склад, а на тир в луна-парке, по крайней мере видимая часть: зал с высоким, ярко освещённым прилавком, за прилавком — красивая девушка в космической одежде, за космической спиной — портреты Громовика, Макса-молнии, Озоны и менее интересных Даньке героев. Девушка даже поприветствовала Даньку салютом Орбиты, правда, когда вошла мама, опустила руки и невинно поздоровалась.
Мама замешкалась — сперва пристраивала чемодан к стенке, потом не могла разобраться с бумажками и в итоге протянула не ту. Девушка бумажку тут же со вздохом вернула, а вторую взяла не сразу.
— Зеленых Громовиков нет, только синие и карие, — предупредила она.
Данька выпалил, уже не пытаясь сдержать сияния:
— Мне кареглазого!
И украдкой показал ответный салют Орбиты. Девушка посмотрела на маму и сказала:
— А если…
— Несите уже, девушка, — устало сказала мама. — Сейчас, Нюшка. Потерпи.
И Данька дотерпел. Девушка вынесла здоровенную цветную коробку — и в ней был Громовик. Наверняка кареглазый. Со всей оснасткой, включая челночный ранец с чехлом и резервную подзарядку.
— Проверять будете? — спросила девушка без улыбки.
Данька заметался. Он хотел довезти Громовика домой в целой упаковке, которая сама по себе была круче всех магазинов города, — но и проверить, а главное, активировать Громовика хотел сразу. И приписать себя к Громовику как Макса-молнию. Только после этого Громовик станет его, Данькиным.
— Мам! — сказал он отчаянно.
— Проверка изделий данной категории предусматривает их активацию, — сказала девушка без интонаций.
Данька нетерпеливо кивнул и не стал слушать дальше — тем более что дальше были непонятные слова про выполнение Службой оферты в полном объёме и безусловном вступлении в силу обязательств, взятых на себя второй стороной.
— Мам, — жалобно повторил Данька.
— Нюшка, тебе нравится? — спросила мама, гладя Даньку по рукам, от плеча к локтю. Глаза её бегали по всему Данькиному лицу, будто муравья ловили.
— Ты что, мам, вообще круть, — сказал Данька.
— Нюш, ты помнишь?.. — спросила мама.
— Помню, помню, мам, — сказал Данька, нетерпеливо переминаясь. — Ну можно, а?
— Проверяйте, — сказала мама девушке.
Девушка принялась расхлёстывать ремни на коробке — быстро и ловко, явно так, чтобы потом можно было застегнуть обратно. А мама чуть присела и обняла Даньку, вдавившись твёрдым лбом ему в висок. Неудобно, немножко больно, горячо и мокро на щеке, ну и вообще — он маленький, что ли. Но Данька не стал возмущаться. Мама ведь сделала что обещала, и вообще, женские слабости нужно уважать.
