Канта Ибрагимов - Дом проблем
Была бы связь, он постарался бы с кем-либо связаться в Москве, но телефон в Грозном ныне — роскошь, а всеми позабытый и почти заброшенный тубдиспансер существует лишь за счет энтузиазма и патриотизма некоторых врачей, за жалкий счет больных. И здесь давно связи нет. И вот у Вахи появился шанс выйти на Москву, к нему вдруг какой-то посетитель:
— Башлам! — как обрадовался Мастаев. — Я знал, что ты живой. Так рад, — хлопая односельчанина по здоровенным обвислым плечам, Ваха, сторонясь, просто любовался ростом, мощью розовощекого крепыша. — Ты так возмужал. Воин!
— Где-то полгода назад я был здесь, не пустили, — Башлам виновато-стеснительно улыбается. — А потом учения. Я служу на полигоне в Шали. Но я справлялся у деда Нажи. А сейчас сказали, к тебе допускают. Вот и решил перед отправкой в Москву тебя навестить.
— А зачем в Москву? — насторожился Мастаев.
— Не знаю. В полной экипировке, ночью будет борт.
— Приказ или деньги сулят?
— И то, а более второе, — на последнем стал тише голос Башлама, а больной закричал:
— Не смей! Жизнью не торгуют, — Ваха схватил мощную руку Башлама и как бы для внушения тряхнул: — Ты что, думаешь в Москве и в России, под пятой которой чуть ли не полмира, воевать некому кроме тебя?
— Вот и я пришел совета спросить. Это фрукты, — Башлам кивком указал на массивный кулек в углу. — Если я нужен буду, спроси у любого гвардейца — у нас своя связь, — и, уже уходя, он на ухо Вахе тихо сказал: — Говорят, в Москве будет какая-то заварушка.
Электричество в тубдиспансере от стационарного генератора, строго по часам, днем, а вечером слушают только радио, и что сообщают: в Москве конфликт между президентом России и Верховным Советом. В город введены танки, войска. А представитель Верховного Совета России — чеченец, на его поддержку прибыли спецназовцы из Чечни. По зданию Верховного Совета в упор стреляют танки. Идет штурм.
— Да, — вслух подумал Мастаев, — здесь, в Грозном, отрепетировали, в Москве — гала-концерт. После тоже свернут демократические процедуры, завуалированно введут прямое президентское правление. А по итогам штурма составят два протокола: для прессы, а как есть — в архив, дабы, когда надо, кого надо, шантажировать, в узде держать.
— Это ты про кого? — спросили больные по палате.
— Про нас, — грустно выдал Мастаев.
— Неужто в Москве будет война?
— Тогда и нам не поздоровится.
— Не дай бог, — подумал Ваха, ведь, помимо прочего, теперь там, в Москве, живет и его любимый сын.
От переживаний за ребенка Ваха всю ночь не спал, а утром по радио новости — сдержанная радость. Конфликт ликвидирован. Вице-президент России и председатель Верховного Совета арестованы, посажены в тюрьму. Белый дом (здание Верховного Совета) от артиллерийского обстрела разрушен, пожар ликвидирован, погибло более 20 человек. «Последнюю цифру надо увеличить как минимум на порядок, — по-своему опыту делает вывод Мастаев, — и все равно хорошо, что все завершилось».
Его настроение от этой новости немного улучшилось, да тут пришла мать, очень печальная, видно, тоже ночь не спала:
— Сынок, я не хотела тебя до сих пор тревожить. Да вести и у нас тревожные: почти все прежние жители «Образцового дома» выехали, кто квартиры продал, кто обменял. Одни Якубовы остались: их сын и сейчас при власти, то был в милиции, а ныне банкир. А Бааевых все допекали, опять чуть было Альберта не выкрали. Они бежали.
— А Мария где? — не выдержал Ваха. — Она с мужем сошлась?
— Нет. Но дела у Дибировых не лучше. Викторию Оттовну и Марию просто выкинули из квартиры. Мол, Руслан в Москве, квартира служебная. А Руслан с Деревяко развелся.
— Как развелся?
— Говорят, но это слух, что Руслан в Москве совсем опустился, спился. В общем, Деревяко выкинула его из квартиры. Где-то шастает по Москве, даже адреса нет.
— А где Мария и мать? — не может Ваха сдержать волнение.
— Пока у нас.
— Уходи, — почти что прогнал Ваха мать, а сам тотчас поспешил к лечащему врачу. — Я заразен?
— Нет, Мастаев, ты давно не заразен, но очень болен.
В последнем Ваха еще раз убедился, когда впервые за много месяцев покинул тубдиспансер. Он представлял свои легкие такими же помятыми, запыленными и просыревше-вонючими, как и его заброшенная было под кровать одежда. Оказывается, он даже не может идти. Денег ни копейки. Общественный транспорт — о таком в Грозном позабыли. Да Ваха руку поднял, заикаясь, он хотел было объяснить водителю легковушки, что денег нет, да тот и слушать не стал, буквально затянул в машину:
— Куда надо — отвезу, вижу, что из больницы.
Подвезли не просто до дома, а прямо во двор, к центральному подъезду. Хоть и выметено вокруг (Баппа старается), да все равно вид у здания обшарпанный, явно запущенный, лишь вывеска «Образцовый дом» по-прежнему блестит, а вот надписи «Дом проблем» словно никогда и не было. Выбор сделан, более «выборов» не будет.
В подъезде, под потолком, красным «Мария, я люблю тебя!» От этого Вахе теперь почему-то стало стыдно, что-то детское, наивное, зато чистое и честное в этих словах. И не хочется, чтобы они ныне были в этом грязном, вонючем подъезде. А, поднимаясь на второй этаж, Мастаев вспомнил ленинские слова: «Наши дома — загажены подло».
Став перед дверью квартиры Дибировых, он долго не мог прийти в себя, до того сильная одышка и учащенное сердцебиение в ушах. А когда несколько отдышался, одумался: какой же он действительно дурак. Что он сделает? Кого он напугает? Разве что его измученный вид и страх заразиться. Так его слушать не будут. Наверняка оружие, а может, и охрана у нового жильца есть.
Тут отчего-то Мастаев вспомнил Кныша. Да, Кныш ныне далече. Вот, если бы обратиться к президенту. К нему не допустят. Еще он вспомнил Башлама — военную силу. Нет! Подставлять юнца тоже нельзя.
И пока Мастаев мучительно соображал, сверху шаги, какой-то напыщенный от самостийности жилец — сразу видно, важный чиновник, а манеры и весь облик еще крестьянские.
— Накъост,[146] — обратился Мастаев, — в этой квартире ныне кто проживает?
— Министр жилищно-коммунального хозяйства.
— О-у! — сам Мастаев удивился своей находчивости. Он властно и очень уверенно стал стучать в дверь, и как только она приоткрылась, пытаясь подражать в манере недавнему собеседнику, грубо и нагло подтолкнул дверь, и уже будучи в квартире, вспомнив свой ущербный вид, он и из этого решил извлечь выгоду:
— Пока подлинные революционеры страдают, — с некой претензией, кривя свое и без того изможденное лицо, Мастаев демонстративно осмотрел свой наряд, — в это самое тяжелое для народа время в наших министерствах бездна безобразий, — Мастаев ткнул пальцем в сторону оторопевшего хозяина. И пока тот попытался раскрыть рот, резво продолжил: — Наш президент-генерал вслед за Лениным говорит: «Худшие безобразники, бездельники и шалопаи — это наши министры, кои дают себя водить за нос всяким оппозиционерам, ставленникам Москвы».
