Алексей Саморядов - Праздник саранчи
— Ну это ты врешь! — обиделся мужик, тот, что спрашивал. — Деда ты видел! У деда моего два ордена Славы, он место свое получше получит! Тебя туда и не пустят!
— А я так думаю! — вдруг заговорил один из мужиков, крепкий, жилистый, с черным от солнца лицом. — Смерть к каждому придет, к каждому в свой срок, как и положено! Никто мимо смерти не пройдет! А пока живы мы еще все! Так?
— Так! — закивали мужики.
— А значит и России быть, от моря и до моря, тысячу лет! Так?
— Так! — отозвались мужики.
Все вылили, и Митя со всеми выпил. Далеко разносились голоса с холма. Жаворонок пел над степью…
Днем Митя спал под навесом во дворе. Вдруг тонкая белая рука коснулась его лица. Митя открыл глаза и увидел лицо, склонившееся над ним.
— Катя, — прошептал он и протянул к девушке руки.
Он прижал ее к груди. Они лежали, обнявшись и замерев. Ветер шевелил флаг над домом, гонял по двору пыль. Собака прошла, легла в тени под забором.
Митя сидел на ступе, вытянув ноги, и улыбался. На коленях у него лежала книга, но он не читал ее. Катя в Митиной рубашке ходила по двору и вешала на веревку мокрое белье, простыни. Митя все сидел и смотрел на нее.
К воротам подкатила бричка, и во двор зашел парень, отца которого Митя прижигал железом. В руках он держал огромный куль. Катя ушла в дом, вышла вскоре уже в платье.
Парень поставил куль на стол, поздоровался с Митей.
— Это ваша девушка, Дмитрий Васильевич? — спросил он.
— Да, приехала, — ответил Митя.
— Со встречей вас! — поздравил парень. — Значит, и я вовремя. — Он раскрыл куль.
На стопе лежали несколько кругов колбасы, копченая рыба, кусок окорока, хлеб. В отдельном свертке огромный кусок свежего мяса.
— Не побрезгуйте, Дмитрий Васильевич, — сказал парень. — Спасибо вам!
Он кивнул Кате, пошел к воротам. Вдруг вернулся, держа целую охапку речных лилий. Протянул цветы Кате улыбаясь.
— Отец заехал бы, да стыдно ему, — сказал он.
Кивнув снова, парень пошел к воротам. Впрыгнул в бричку, и бричка, пыля, ушла в степь. Митя, обняв Катю, глядел ему вслед. Катя, улыбаясь, прижимала к груди лилии…
Они или степью по гребню холма. Внизу, отсвечивая на солнце, лежала река. Узкая, чуть заметная тропинка круто уходила вниз. Они стали спускаться к реке.
Под холмом был родник. Митя присел, умылся холодной водой. Напился, черпая воду пригоршнями. Набрав в ладони воды, осторожно протянул их Кате. Катя, наклонившись, стала пить из его ладоней.
— Холодная, зубы ломит, — сказала она, засмеявшись.
Митя прошел вдоль родника, внимательно оглядывая траву. Нашел несколько ягод ежевики. Съел одну, другие протянул Кате. Она взяла ягоды, съела их молча…
У реки, в том месте, где был мелкий брод, Митя разделся. Ступая осторожно, он вошел в воду, дошел до середины переката. Вода, журча, текла по его ногам, едва достигая колен. Катя, сняв платье, стояла в купальном костюме, глядела на него.
— Иди сюда, — позвал ее Митя.
Катя ступила в воду, осторожно подошла к Мите.
— Холодно, — сказала она, поежившись. — Как же здесь купаться, здесь же совсем мелко?
Митя сел в воду и, вытянувшись, лег на перекате. Только голова его торчала из воды.
— Ты просто ложись, — сказал он. — Вода сама потечет через тебя.
— Ты лежишь, как сом, — улыбнулась она. — Или как камень. Как речной валун на перекате.
Митя встал. Капли воды блестели на его теле. Он взял ее за руку.
— Ты приехала насовсем? — спросил он.
— Да, насовсем, — сказала она, откинув волосы со лба. — Ты не завел еще здесь девушку?
Митя обнял ее.
— Ты холодный, — засмеялась Катя. — Нет, ты скажи, скажи, завел девушку или нет? Я ведь все равно узнаю!
Они стояли на перекате, вода журчала у их ног. Ветер шевелил кусты на берегу…
Вечером они стояли во дворе у каменного забора и глядели в степь. Катя прислонилась к Мите спиной, на ее плечи была наброшена телогрейка. Митя, обняв ее обеими руками, тихо покачивался из стороны в сторону.
— Смотри! — вдруг сказала Катя.
Освободив руку, она показала на дальний холм.
— Там кто-то стоит. Видишь?
Митя молча смотрел туда, куда она показала. На холме стоял человек и смотрел на них.
— Это мой ангел, — сказал Митя тихо. — Он охраняет меня.
— Нет, правда, кто это? — спросила Катя.
— Ангел. Мы больше никогда не расстанемся. — Митя снова обнял ее.
— Никогда. — Катя потерлась щекой о его щеку.
— Здесь можно жить вечно, — сказал Митя. — Здесь не умирают люди. Если захочешь, ты можешь прожить здесь тысячу лет…
Они сидели по-татарски на кошме и ели разложенные на брезенте мясо, хлеб, овощи. Лампа на столе тусклым светом освещала двор, за каменным забором стояла ночь.
Маленький телевизор показывал какую-то оперу. Катя грызла огромную кость. Рядом с ней стояло ведро с лилиями. Митя кинул кусок мяса собаке. Подвинув блюдо с мясом ближе к Кате, смотрел, как она ест. Она в изнеможении отложила кость, вытерла полотенцем руки. Глубоко вздохнув, откинулась на одеяло. Митя засмеялся.
Он спал на топчане под навесом. Катя, уже одетая, сидела на краю постели, смотрела на него задумчиво. В степи только начинало светать, чистый свет медленно заливал небо над холмами.
— Митя, — позвала Катя тихо.
Митя спал, счастливый.
— Митя. — Она тронула его за плечо. — Я уезжаю очень далеко. Я приезжала попрощаться. Я вышла замуж. И ничего с этим не поделаешь. Мы больше никогда не увидимся.
Она поцеловала его и быстро пошла по двору. Митя привстал, оглянулся удивленно, еще ничего не понимая. За воротами послышался шум машины. Митя встал, подошел к забору. Легковая машина, пыля вдали, уходила по утренней степи. Митя все стоял у забора и смотрел в степь…
Всадник влетел во двор и осадил коня прямо у Митиного крыльца.
— Дмитрий Васильевич! — закричал он. — Счас к вам стреляных привезут, меня предупредить послали!
Митя вышел из дома.
— Каких стреляных? — спросил он, оглядывая степь.
— Дочку Кочубееву и с ней Сашку Снегирева!
Взмыленный конь плясал под всадником, дико косил глазами на Митю.
— Ты толком говори! — сказал Митя.
— Сашка с ней гулял, потом они поругались, и она с парнем из Камышовки пошла гулять, а он ее подстерег и застрелил в живот! — снова прокричал всадник. — А потом себе выстрелил в грудь! Счас уж здесь будут, за горой они!
— Чем стреляли? — спросил Митя.
— Из ружья!
— Пулей или картечью?
— Вроде пулей! Их тихо везут, они вот-вот помереть должны! Сашка, тот и раньше говорил, что убьет ее, если с ним она не будет!
Митя снова поглядел в степь.
— Ты вот что, — сказал он сухо. — Успокойся! Скачи к зоотехнику в Буланово, пусть сейчас же ко мне едет! Пусть все инструменты возьмет и пусть ягненка молодого из стада привезет, живого, понял?
— Понял! — крикнул всадник.
Развернув коня, он поскакал в степь.
Митя зашел в дом, остановился, не зная, с чего начать. Открыв ключом ящик стола, выложил на стол старый синий халат, хирургическую шапочку, марлевую повязку, перчатки.
Он надел чистую белую рубаху. Надел халат и шапочку. Затянув потуже пояс, достал из стола хирургические инструменты, два рулона марли. Подумав, взял пару чистых простыней…
Посреди двора стоял каменный стол, застеленный чистыми белыми простынями. Над столом на веревках висел марлевый полог, закрывавший стол с трех сторон до земли. Ветер тихо шевелил марлевые стены.
Митя поправил простыни, подошел к летней печи, на которой в ведре кипятились инструменты. Подойдя к забору, он еще раз оглядел степь. Было тихо и пусто.
Он тщательно, с мылом, вымыл руки до локтя, вытер их чистым полотенцем. Зашумел мотоцикл, и к дому подъехал Рябов. Он был в форме и портупее, на боку у него висела кобура.
— Счас будут, — сказал он глухо, не глядя на Митю.
— Раны серьезные?
— Девке в живот, а пацану в грудь навылет. Но сердце вроде не задето. Пулей медвежьей, подлец, стрелял! Любовь значит!
Они постояли молча. Митя еще раз внимательно оглядел свою операционную.
— Послушай, Рябов, — сказал он тихо. — Чего-то мне страшно. Ты уж не пускай лишних людей. Да хорошо бы никого не пускать.
— А чего страшно?
— Не знаю. Девку-то, видать, насмерть уложил.
Митя сел, ссутулившись, у своего каменного стола, поглядел на свои руки. Было тихо…
По дороге к дому медленно ехала бричка, за ней две машины. Рябов пошел им навстречу.
Бричка тихо въехала в ворота, рядом с ней шли трое мужчин и две женщины. Рябов остановил остальных людей в воротах, одного из мужиков поставил охранять вход.
Мужики осторожно сняли с брички два окровавленных тела и перенесли на каменный стол. Отошли тут же.
