Сири Хустведт - Что я любил
— Мне кажется, она позвонила безо всякого злого умысла, — сказал я.
Вайолет несколько секунд в упор смотрела на меня, а потом завизжала:
— Ты что, не понимаешь? Ты думаешь, это живой человек? Ничего подобного! Она давным-давно полутруп!
Ее побледневшее лицо и ломкий, срывающийся на крик голос меня испугали. Я не знал, что ответить. Вайолет схватила меня за плечи и принялась трясти в такт словам, которые выплевывала сквозь стиснутые зубы:
— Она же убивала Билла, медленно, день за днем убивала. Я это сразу поняла. И мальчика моего убивала, Марка моего убивала, потому что он был и моим мальчиком тоже. Я их обоих любила. А она нет. Ей не дано.
Глаза Вайолет расширились, словно она чего-то внезапно испугалась.
— Помнишь, тогда, на лестнице, я сказала, что мне было бы легче, если бы я знала, что ты будешь с ним рядом?
Глаза ее наполнились слезами, и она затрясла меня еще неистовее:
— Я же не зря сказала! Я думала, ты поймешь! Ты ведь все знал!
Я не сводил с нее глаз. Судорога в пальцах Вайолет ослабла, но она еще какой-то миг не отпускала меня, я чувствовал, как она всем телом виснет у меня на плечах. Она задыхалась от ярости, потом это перешло во всхлипы, и она зарыдала. Я чувствовал, как у меня сжимается грудь, словно я со стороны слушаю собственное горе, словно это не ее горе, а наше горе, наше, общее. Казалось, легкие мои вот-вот разорвутся. Вайолет уткнулась лицом мне в шею, я чувствовал, как она прижимается ко мне грудью, как ее руки стискивают мне плечи. Моя рука скользнула вниз по ее спине, бедру, пальцы уперлись ей в крестец, и я притянул Вайолет к себе вплотную, шепча:
— Я люблю тебя! Неужели ты не видишь, как я тебя люблю! Я хочу о тебе заботиться, я всегда буду с тобой, я все для тебя сделаю!
Я искал ее губы. Обхватив ее голову, я тыкался в ее лицо, не замечая съехавших набок очков. Вайолет вскрикнула и оттолкнула меня прочь.
Она не сводила с меня испуганных глаз. Словно с мольбой она протянула было ко мне руки, но потом уронила их. Я смотрел на нее, стоявшую на фоне бирюзового стола, смотрел на прилипшую ко лбу прядь волос и думал, что никогда не видел ничего более прекрасного. Это она привязывала меня к миру, это ее я выстрадал, ее я любил и чувствовал в тот миг, что теряю ее навсегда. Навсегда. Я похолодел. Не говоря более ни слова, я подошел к столу, сел и сложил руки перед собой. Я все время чувствовал на себе ее взгляд. Вайолет по-прежнему стояла в середине комнаты. Я слышал, как она дышит. Прошло несколько секунд, и я услышал звук ее шагов. Она подошла, дотронулась пальцами до моих волос. Я сидел не поднимая головы.
— Лео, — позвала она. — Лео… Лео…
Голос ее сорвался.
— Ты… прости меня. Я не хотела. Я правда не хотела. Я не думала тебя отталкивать, я не знаю, как так получилось.
Она опустилась на колени рядом с моим стулом.
— Ну пожалуйста, ну не молчи, ну поговори со мной, пожалуйста, ну посмотри на меня.
Слова звучали хрипло и сдавленно.
— Господи, ну что же мне делать?!
Не поднимая глаз от стола, я произнес:
— Извини, просто я подумал, что лучше мне вообще ничего не говорить. Конечно, с моей стороны нелепо рассчитывать на какую-то взаимность, ведь мне лучше чем кому бы то ни было известно, что вы с Биллом значили друг для друга.
— Лео, ну повернись ко мне. Да разверни ты этот дурацкий стул, чтобы я видела твое лицо! Ну давай поговорим!
Я упорно смотрел в стол, не уступая ее просьбам, но через несколько секунд собственное упрямство показалось мне до того детским, что я сдался. Не вставая, я отодвинул стул от стола. Теперь я снова мог видеть Вайолет. По ее щекам бежали слезы, и, пытаясь унять их, она зажимала себе рот кулаком, потом сглотнула, отняла руку от лица и проговорила:
— Постарайся понять, Лео, все настолько сложно, намного сложнее, чем ты можешь себе представить. Такого, как ты, больше нет. Ты такой щедрый, такой замечательный…
Я снова уперся глазами в стол и затряс головой.
— Господи, ну как же ты не понимаешь, что если бы не ты…
— Полно, Вайолет, полно, не нужно искать для меня оправданий.
— Да разве я ищу? Я просто хочу сказать тебе, что ты всегда был мне нужен, даже тогда, когда Билл был жив.
Ее губы дрожали.
— У него было одно свойство, которое проявлялось только в работе, а так оно лежало себе, глубоко запрятанное, никому не ведомое, непознаваемое. Он ведь был одержимым. Иногда я чувствовала, что не нужна ему, и это было так больно!
— Да он же в тебе души не чаял! Ты бы только слышала, как он про тебя говорил!
— И я в нем тоже души не чаяла.
Вайолет с такой силой стиснула прижатые к груди руки, что они задрожали, но голос стал звучать спокойнее.
— В общем, получалось, что множество других людей были для меня куда более открыты, чем мой собственный муж. В нем всегда оставалось место, куда мне доступа не было, что-то очень глубоко спрятанное, и я больше всего на свете хотела, чтобы это было мое, хотя знала, что этому не бывать. Наверно, поэтому я и продолжала жить и любить его, потому что, сколько я ни старалась, я бы туда не пробилась.
— Но ведь вы очень дружно жили!
— Дружнее всех на свете, — сказала она, беря мои руки в свои.
Я снова ощутил ее пожатие.
— Мы с ним без конца разговаривали, обо всем на свете. После того как его не стало, я говорю себе: "Я была им, а он был мной". Но быть и знать — не одно и то же.
— Какой ты, оказывается, философ, — сказал я.
Это замечание прозвучало не совсем безобидно. Вайолет моментально почувствовала шпильку и тут же отдернула руки.
— Конечно, ты вправе сердиться, ведь я, получается, тобой пользовалась. Ты меня кормил, ты обо мне заботился, ты сидел со мной, а я только брала, брала, брала, ничего не давая взамен…
В ее голосе зазвучали пронзительные нотки, глаза вновь наполнились слезами.
Она страдала, и мне стало стыдно.
— Это не так, — сказал я.
Но Вайолет только трясла головой:
— Именно так! Я эгоистка, Лео, у меня внутри засело что-то холодное и жесткое. Во мне столько злобы! Я ненавижу Марка. А раньше любила. Конечно, не сразу, я долго училась его любить, потом так же долго училась ненавидеть, и вот сейчас я спрашиваю себя: а если бы это был мой ребенок, если бы я сама его родила, смогла бы я его возненавидеть? Но самое страшное в другом. Что же я на самом деле любила?
Вайолет на секунду умолкла. Я внимательно разглядывал собственные руки, лежавшие у меня на коленях. Какие же они старческие, венозные, бледные. Совсем как руки моей матери перед смертью.
— Ты помнишь, как Люсиль увезла Марка в Техас, а потом поняла, что ей это не под силу, и вернула его нам?
Я кивнул.
— Он тогда и впрямь был не подарок, капризы по любому поводу, но после того, как Люсиль приехала погостить на Рождество, а потом уехала, начался настоящий дурдом. Он на меня орал, пихал меня, даже бил. Спать не уложишь. Каждый вечер истерика. Я уж и так, и эдак, и лаской, но, согласись, трудно хорошо относиться к тому, кто тебя ненавидит, даже если этот кто-то — шестилетний малыш. Билл тогда решил, что Марк не может смириться с отсутствием матери, и повез его в Хьюстон. Это была наша роковая ошибка. Я только недавно поняла, что же мы тогда натворили. Через неделю Люсиль позвонила нам и сказала, что Марк "ведет себя идеально". Именно так она и сказала. "Ведет себя идеально" — значит послушный, сговорчивый, милый ребенок. А через пару недель Марк прокусил девочке из класса руку до крови, но это в школе, а дома с ним не было никаких хлопот. И когда его привезли в Нью-Йорк, от прежнего маленького злобного звереныша не осталось и следа. Как будто его заколдовали и превратили в покорную, со всем согласную копию прежнего Марка. Но ведь именно эту копию, эту заводную куколку я и приучила себя любить.
Вайолет посмотрела на меня сухими глазами и стиснула зубы.
Я смотрел на ее напряженное лицо.
— Но ведь ты просто не понимала, что с ним тогда произошло.
— Это я сейчас не понимаю, что с ним тогда произошло. Я знаю только, что увезли одного ребенка, а привезли назад другого. И на то, чтобы просто заметить это, понадобилось бог знает сколько времени. Ему пришлось долгие годы доказывать, что он не тот, пока я наконец не догадалась заглянуть под маску. Билл ничего не хотел видеть, но мы оба приложили руку к тому, что случилось. Кого сейчас винить, себя? Не знаю. Что же, получается, мы его своими руками погубили? Не знаю. Марк, наверное, думал, что все мы просто стремимся от него отделаться, отшвыриваем его. Знаешь, Лео, я и Люсиль за это ненавижу. Хотя, с другой стороны, как ее в этом упрекать, она просто такая родилась, вся запертая, заколоченная досками крест-накрест, как дом под снос. Я такой ее себе и представляю. Поначалу, сразу после того, как Билл от нее ушел, мне было ее жалко, но теперь жалость кончилась. И Биллу я никогда не прощу, что он убивал себя у меня на глазах. К врачам его было не загнать! Только и знал, что пить, курить и вариться в собственной тоске, а я до сих пор считаю, что ему надо было быть жестче, крепче, злее, подлее, в конце концов, но только не задыхаться от чувства вселенской вины, будь она проклята. Он обязан был выстоять ради меня!
