Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Да, это большое счастье, — вздыхает мама. — Я так половину здоровья в этой эвакуации проклятой потеряла… Если б знала, что меня там ждет!.. Но когда бежали, как сумасшедшие…
— А те товарищи, что остались, — Ольга Николаевна вздыхает, — почти все и сгинули…
— Вы имеете в виду своих сослуживцев?
— Десять лет прошло, а не видно, чтобы кто-нибудь вернулся.
— Да, ужасно…
— Один за другим, будто веревочкой связанные. С тех пор ни слуху ни духу… — Ольга Николаевна наклоняется, подкладывает в печку полешки. — А слыхали, последняя новость? Писатели-то ваши передрались — Вирта с соседом. Того забыла фамилию, Михал Николаич придет, скажет. Вирта ночью, говорят, взял да и подвинул забор на соседскую сторону. А тот утром увидел, давай обратно передвигать. Этот выскочил — не уступает. Сперва так бились, а после за колья ухватились. У одного теперь, говорят, рука сломана, а у другого вся физиономия расквашена.
— Что вы говорите! Сумасшедшие…
— Еще немного, и вовсе искалечили бы друг дружку. Еле разняли… — Ольга Николаевна машет в воздухе шумовкой — отбивается от ос, которые кружат над тазом. — Вот уж действительно, жадность человеческая. Семьдесят пять соток — и все мало. У нас двадцать две, и то, слава богу, на чужое не заримся.
— Боже упаси!.. — соглашается мама. — Этот Вирта, он вообще, вы знаете, очень странный человек. Представьте, иду недавно, смотрю, домработница его у ворот стоит, земляникой торгует. Ну, я думала, в лесу собрала, что ж, женщина бедная, хочет копейку подработать. Нет, — говорит, — это хозяин велит на участке собирать и дачникам продавать, чтобы, значит, и такая чепуха даром не пропала. А как он одет — вы наблюдали? Штаны — заплата на заплате, выцветшие, вытертые, позор! И это человек, который зарабатывает миллионы.
— Да, один из самых богатеньких, — соглашается Ольга Николаевна. — Весь наш поселок мог бы скупить — если б только позволили.
— Ах, знаете, я все-таки не могу успокоиться! — говорит мама. — Как это губить такую прекрасную вишню? Мне вообще любое дерево безумно жалко…
— Да, вишня отменная, — вздыхает Ольга Николаевна. — Низенькая, расти не растет, а от урожая ветки ломятся… С каждого дерева по два ведра ягод снимаем.
Я смотрю на таз с вареньем и вдруг вижу: стенка сарая над печкой дрожит и покачивается, трепещет и как будто вытягивается, вытягивается…
— Что это?..
— Что? Что ты там увидела?
— Сарай… Дрожит… Как будто ненастоящий…
— Это горячий воздух, — объясняет Ольга Николаевна. — Горячий воздух от печки подымается, фата-моргана.
— А он не улетит?
— Кто?
— Сарай.
— Не боись, не улетит! Он к земле прицеплен.
— Ты чисть, чисть давай, — сердится мама, — обрадовалась, рот разинула! Выдумывает всякие глупости.
Ольга Николаевна разворачивает газету.
— О положении в биологической науке… Про науку вспомнили…
— Ольга Николаевна, я смотрю, вы без очков читаете, — замечает мама. — Я так уже ни единой буквы не вижу…
— Это при ярком свете, на солнышке, а так и я уже не очень, — признается Ольга Николаевна.
— Да, но вы все-таки моложе меня…
— С чего вы взяли? По-моему, наоборот, я старше.
— Нет, я знаю, что говорю: не вы старше, а я старше.
— Ну уж!
— Да, можете не сомневаться.
— По детям судя, я старше.
— При чем тут дети? Я довольно поздно родила…
— Сколько же вам, в таком случае?
— Ах, хватает!.. Второго года рождения…
— Ну, а я третьего. Видите, один черт.
— Нет, не говорите, выглядите вы куда лучше моего.
— Это вам только кажется! Только кажется, Нина Владимировна…
— Во всяком случае, вы худая, подвижная.
— Что поделаешь! Приходится быть подвижной. Иной раз и рад бы посидеть, да нельзя — дела подымают: то вскопать, то полить, то окучить… Крутишься день-деньской, некогда толстеть.
— Не знаю, я тоже целый день как белка в колесе верчусь, только мне это нисколько не помогает: вон какой живот вырос, хоть плачь! Так и прет, проклятый, будто на дрожжах… Ольга Николаевна, дорогая, вы пенку снимать не забывайте.
— Не забудем!.. Не забудем…
— Я, между прочим, пенку люблю больше, чем само варенье, — объясняет мама.
— Да, пенка — чудесная вещь, — соглашается Ольга Николаевна. — Что ж… Поглядим… Арена идеологической борьбы… Менделизм-морганизм… Вот… Некое особое «наследственное вещество»… Слышали вы про такое? «Живое тело и его клетки, по Вейсману, — это только вместилище и питательная среда для наследственного вещества… Бессмертное наследственное вещество, независимое от качественных особенностей развития живого тела…»
— Ольга Николаевна, дорогая! — пугается мама. — Зачем вы мне это читаете? Я все равно ничего в этом не смыслю.
— Ваше счастье, Нина Владимировна, что не смыслите, — говорит Ольга Николаевна. — Ваше счастье… Кто смыслил, тот давно испарился — в неизвестном направлении. Да… Во сне только, бывает, и увижу иногда — то одного, то другого… И все умные были люди, интересные, талантливые…
— Ужасно… — говорит мама. — Трудно поверить… Зачем? Для чего?
— Для чего? Для этого самого: Лысенко хочет быть Лысенкой. Идеологическая борьба.
— Будь она проклята!.. Все какие-то дурацкие, никому не нужные выдумки. Но объясните мне все-таки, что это значит: бессмертное вещество? Как это понимать?
— Это чепуха, Нина Владимировна. Чепуха на постном масле. Идеализм!..
— Наверно, вы правы. Вы, конечно, слышали: профессор Вешневская придумала свой способ омоложения — с помощью ванн с питьевой содой.
— Как же, как же, слышали! Омоложалась, омоложалась старая карга, да и померла в одночасье.
— Что вы? Разве она умерла? Я как-то пропустила…
— А может, и не умерла, не знаю, не ручаюсь, может, далее омоложается. Вот, попробуйте лучше. — Ольга Николаевна ставит перед нами блюдечко с горячей пенкой.
— Ах, какая прелесть! — говорит мама. — Один запах чего стоит! Но что меня в этом ее методе смущает, так это сода. Где же теперь достанешь такое количество соды, чтобы хватило на целую ванну?
— Китайские императоры омоложались эликсиром бабочки-махаона, — сообщает Ольга Николаевна.
— Ну, это нам тем более недоступно.
— Недоступно… Правда, что недоступно. Мы смородиной будем омоложаться. Насажаем тут смородины — видимо-невидимо!.. Двадцать кустов посадим!
— Но хоть пару вишневых деревьев для себя оставьте, — уговаривает мама.
— Пару, может, и оставим, — соглашается Ольга Николаевна. — Где-нибудь за забором. Чтобы не мешались.
