Артемий Ульянов - Записки санитара морга
Наткнувшись на эту мысль, я похолодел и замер, сжавшись в комок. Потом рывком сел, наплевав на экономию сил и прислушиваясь к себе. «Так! Почему же я раньше-то о нем не вспомнил?»
– Во-ро-бей!!! – восторженно произнес я по слогам, вскочив на ноги.
«И как его теперь найти??? Позвать, что ли, как-то?».
Но звать не пришлось. Спустя пару мгновений после того, как я вслух произнес «воробей!», я уже слышал далекое, еле слышное чириканье. Такое спасительное, оно с каждой секундой набирало силу, многократно отражаясь от мрачных сводов, которые только что были моей могилой. Расцветало, крепло, словно сама жизнь, уверенно заявляющая свои права на будущие годы санитара Антонова. Стремясь ко мне на крошечных воробьиных крыльях, пробудило надежду, стремительно переросшую в уверенность, из которой мгновение спустя родилась вера. Вера в спасение.
Кое-как судорожно перекрестившись, я прошептал пересохшими губами «Господи, спасибо!» и схватился за нательный крест, сжав его до боли в пальцах. Звук летящей птицы все приближался. Он нес с собой отзвуки спасения. В лучах его восхода виднелось мамино лицо и отрывной календарь моей предстоящей жизни. Тогда, в двадцать с небольшим, он казался огромным. Но… спустя пятнадцать лет, он стал уже не так тяжел и бесконечен, теряя вес прожитых дней, часов и минут.
Внезапно звук стих, захлестнув меня животным неосознанным ужасом. Я толком не успел осознать эту воскресшую зловещую тишину, которую не готов был принять, как откуда-то сверху, из-под свода, к моим ногам бесшумно спорхнул птенец. Совсем крошечный, невзрачный воробышек, он приземлился всего в паре метров, вот так запросто явив обыкновенное, заурядное чудо.
– Ну, привет, спаситель, – прошептал я ему, утирая внезапно брызнувшие слезы. – Ведь ты спаситель?..
В ответ он задрал вверх маленькую головку. Вместо черных бусинок птичьих глаз на меня смотрели два пустых черных провала. Сомнений не было – он тот самый мертвый, который поможет мне вернуться к живым. Мой самый оплаканный мертвый.
– Фьють-чрик-рик, – ответил птенец. И подошел поближе, вприпрыжку перебирая когтистыми лапками. Опустившись на корточки, я плавно протянул ему руку. Он уверенно поскакал к ней, чуть вздрагивая крыльями. Сквозь редкие пушистые перья на грудке проступали тонкие белесые кости.
– Не смогли мы тогда с мамой тебя выходить, – сказал я. – А если б спасли? Кто б меня сейчас отсюда вытащил? – добавил, будто оправдываясь.
– Фьють-фьют-чрик, – ответил птаха, дернув головкой, словно говоря «ты все правильно понимаешь». Быть может, он имел в виду что-нибудь другое, но так хотелось верить именно в этот ответ.
Резко взлетев прямо перед лицом, воробей пролетел вокруг головы, и вновь приземлился рядом. Пронзительно чирикнув, обернулся и, легко взмыв на пару метров от земли, полетел вперед, в глубь зала. Я тут же бросился за ним.
И он повел меня, юркнув в узкий длинный коридор, который еще несколько часов назад отнял надежду. Перед глазами вспыхнула жуткая картина, ярко исполненная жирными красками страха. Я вдруг представил, как, поплутав по заколдованному лабиринту, птица снова приведет меня в этот зал. Поверить в это я был не способен, да и не пришлось. Теперь коридор немного поднимался наверх, словно спасительная дорога, ведущая из глубин Царства мертвых в родное патанатомическое отделение, где меня ждет такой долгожданный понедельник. С трудом поспевая за шустрым провожатым, на полном ходу сворачивал в крутые незнакомые закоулки, отталкиваясь от их острых углов. А через несколько минут этой гонки, задыхаясь и не обращая внимание на тупую боль в боку, мы выскочили на широкую финишную прямую, в конце которой виднелся мягкий мерцающий свет. Он исходил из открытой двери траурного зала. Заорав от восторга, я, что было сил, рванул вперед, боясь, что путь к спасению может исчезнуть в любую секунду.
Ворвавшись в мраморные объятия траурного зала, где меня ждала оставленная щетка и синий пластмассовый совок, я рухнул на колени перед деревянным крестом, висевшим на стене. Путая слова молитвы, принялся благодарить Бога за свое спасение.
И был абсолютно уверен, что мертвый воробей был ангелом, посланным для моего спасения.
Мою молитву прервал громкий настойчивый звонок, доносящийся со стороны служебного входа. Дернувшись всем телом, я проснулся. Мокрый от пота, рывком вскочил с постели, пошатнувшись и с трудом удержавшись на ногах. За окном светало, ведь на часах было начало пятого. Последние часы моей Большой недели стремительно таяли, струясь песчинками минут и секунд.
Звонок служебного входа действительно верещал в отделении. И чем-то напоминал воробьиное чириканье…
С трудом стряхнув с себя ошметки жуткого сна, я поспешил к служебному входу. За его дверями меня ждали трое мужчин. Двое живых и один мертвый. Они поставят жирную точку в этой Большой неделе. Спустя три с небольшим часа ворота Царства мертвых, притаившегося в стенах морга четвертой клиники, распахнутся, чтобы выпустить своего добровольного затворника. И санитар Антонов отправится в мир живых.
Эпилог
…К тому моменту, когда первые работники ритуально-медицинского комбината пересекали порог сонного служебного входа, я уже давно управился с привычной рутиной, автоматически бездумно вымыв пол и убравшись в «двенашке». После, быстро приняв душ, заварил себе крепкий сладкий кофе. К 8.45, когда появится хмурый сосредоточенный Бумажкин, все постояльцы холодильника будут готовы ринуться в круговерть похоронного процесса, который спустя несколько часов намотает на свой маховик фальшивые слезы и искреннее горе, тяжелые слова поминальных речей, нервы и силы санитаров, скорбные даты десятков семей… И запах смерти, приглаженный одеколоном.
Увидев мою помятую рожу, Вовка риторически спросил:
– Видать, крепко вчера повеселился. Есть такое дело?
– Было слегка, – честно признался я, тяжело вздохнув.
– Сначала отпахать шесть суток кряду, а потом еще и нажраться… Эх, молодость, – мечтательно сказал старший санитар, лично не знавший Аида. – Дуй, давай-ка, домой, Тёмыч. Пивка выпей и спать ложись.
– Тотчас будет исполнено, – заверил его я. И пошел переодеваться.
Надел гражданское барахло, от которого я порядком отвык, за семь суток сроднившись с хирургической пижамой. Решив причесаться, заглянул в зеркало. В нем был все тот же Тёмыч Антонов, что и неделю назад, только слегка потрепанный. Забрав из рабочего сейфа кровно заработанные, ровно в 9.00 я попрощался с Бумажкиным и, закрыв за собой дверь служебного входа, вышел на залитый солнцем двор морга. У крыльца траурного зала уже стояли три клонированных красных «пазика». В ворота с озабоченным видом вбегал опаздывающий Плохотнюк.