Яков Арсенов - Избранные ходы
— А кому сейчас легко? — согласился с ним Макарон. — Берем вас старшим печатником.
— Я выходец из госсобственности, — сообщил он патетически и тут же во всем признался: — Воровал страшно! Прошу учесть.
— У нас не будешь, — сказал Артамонов.
— Почему?
— Макарон тебя закодирует.
— Как это?
— Главное — дело разумей, — спасал Толкачева Орехов. — А переборщишь — Макарон тебе бахмутку в лоб впаяет!
— Какую бахмутку?
— Лампа такая у шахтеров. Знаешь?
— Нет.
— Ну вот те раз!
— А если не буду воровать?
— Тогда верстатку в зад воткнет. Что такое верстатка, знаешь?
— Знаю.
— Значит, сработаемся. Приходите в «Верхнюю Волгу», Нидворай оформит контракт. Испытательный срок — сто лет.
— Ну и шуточки у вас! — попытался воззвать к простоте Толкачев.
— Тебя, наверное, в детстве так сильно качали, что ты вылетал из коляски.
— С чего вы взяли?
— Голова не так отрихтована.
— Ваше дело — платить.
— Наше дело — разговоры разговаривать и юмор шутить. А твое — блюсти печать. Не то — сократим.
— А сколько будете платить за смену?
— Сто рублей и трудодень.
— И все?
— Плюс на выбор билет МММ или ваучер, — установил надбавку Артамонов.
— А за час переработки?
— На час раньше на пенсию.
Толкачев ощутил всю прелесть полной словесной фиксации и заткнулся. Но, как и предупреждал, воровал вовсю — уводил часть тиража и куда-то сбывал. Кому — непонятно. Но это устраивало нанимателей.
— Не надо выдумывать дополнительных способов распространения, мыслил Орехов.
— Может, он сдает в макулатуру? — выказал догадку Артамонов.
— Это тоже способ. Оттуда газета попадает в СИЗО, а значит, прочитывается. Читатель там самый благодарный.
«Лишенец» тем временем разрастался. Немецкая версия распространялась до дыр в породненном городе Оснабрюке по три марки за экземпляр. В Безансоне «Лишенец» на родном языке читали за каких-то пару франков. Процесс пошел. Идею газеты-стигматы со щупальцами в городах-побратимах и дыхальцем в Твери одобрили итальянцы из Бергамо и шотландцы из Глазго. На горизонте замаячили лиры и фунты. В очередь встали финны. Они оказывали помощь региону в автоматизации управления. В разгар пребывания делегации компания сидела в «Старом чикене» и вела разговоры о системе сетевого администрирования.
— Мы тоже вводим подобное, — сказал помощник мэра Гладков. — Я даже знаю, где лежит ключ от каморки, в которой уже два года стоит приготовленный для этих целей компьютер.
Переводчика перекособочило, словно с него содрали цедру. В его исполнении высказывание прозвучало мягче: под компьютеры, мол, отведено специальное помещение — и финны понимающе закивали головами. Что поделаешь — чухна.
Итогом пребывания делегации стал протокол о совместном выпуске финского варианта «Лишенца». Финны дали переводчика, потому что все местные умудрились закончить школу с уклоном от угорских наречий. Гладков взялся обеспечить переводчика жильем, но забыл. Выпуск «Лишенца» для Скандинавии сорвался.
— Я вас ренталл! — выразился чухонский толмач и уехал к себе на родину переводить на добро другое говно. Что он имел в виду — было непонятно — восстановить ход его красивых мыслей не удалось.
— И правильно сделал, — сказал ему вдогонку Орехов на ломаном русском, как будто так иностранцу наш язык становится понятней.
О том, что до китайского варианта не доходили руки, в Инкоу никто не догадывался.
— Вообще регион берется нелегко, — подвел итоги первого года пятилетки Артамонов. — Все пытаются кинуть!
— Дан талант — езжай на Запад, нет — в другую сторону! — пропел Макарон.
Глава 8. ДОМ НА ОЗЕРНОЙ
Город жил насильственной жизнью. Ему насаждали чуждую архитектуру, навязывали чудаковатых правителей и принуждали к веселью.
— Мы будем работать так, чтобы людям по крупице становилось лучше, пообещал мэр на инаугурации. — Нагрубил начальник ЖКО — снять его с работы!
После этого мэра больше не видели. Градоначальник не переносил контактов с горожанами и всю работу по управлению городом брал на дом. Текучку в мэрии на Советской площади вел клеврет Гладков, в недавнем прошлом вор-домушник. Он отмазывал мэра-надомника по всем вопросам — занимался освящением знамен, участвовал в комиссиях, разрезал ленточки, зачитывал тексты соболезнований, пускал по миру корабли, встречал и провожал депутации. Жизнь в городе шла вразнобой. В ходе приватизации Гладков продал одну и ту же недвижимость по нескольку раз. Истинный покупатель определялся потом разборками с потасовкой. Город потрясали хронические бюджетные расстройства — объекты не доводились до ума, и вопрос с завершением строительства превращался в философский. Собственно, это был не город, а один сплошной долгострой.
Самой именитой незавершенкой считался тридцатиэтажный Дом творческих союзов на тонкой монолитной ноге. Он располагался на Озерной улице и имел запутанную кредитную историю. Хозяева помещений пытались завести в подвалах переплетные мастерские, но сами попали в финансовый переплет. Долгострой был настолько долог, что ему вместо 1-го присвоили 11-й номер, а послали еще дальше — на 11а, поскольку на финише его обошел спуртом пенобетонный гараж по соседству. В миру высотный Дом творчества звался «унитазом». Имя прикипело к бросовому объекту без отторжения, чему способствовала свалка отходов «Старого чикена» у подножия. Ходили слухи, что Дом союзов должен был вот-вот рухнуть. Будто бы поплыли грунты и стал уходить в сторону от ответственности неправильно залитый фундамент. Строительство приостановили на неопределенный срок. А все потому, что Тверь выстроена на историческом болоте. В народной среде находились конкретные источники, которые ведали с точностью до градуса, что крен обозначился в сторону обкома и «унитаз» обязательно на него рухнет. Его обломки вздыбят частный сектор, сметут «хрущебы» и вломятся в кабинет Додекаэдра. Квартиры и дома по оси вероятного падения катастрофически дешевели.
— С этим «унитазом» просто беда! — сетовал окрестный люд. Бабки, проходя мимо, убыстряли шаг и крестились.
Замедленное падение высотки не отмечалось глазом, как в случае с Пизой, но ощутимо присутствовало в городе по разделу народных верований. Досужий визирь Гладков подсказал мэру разобрать падающее чудо света до пятого этажа и устроить казино, но из-за чертовщины, витающей вокруг объекта, на демонтаж никто не отважился. Это бы привело к более дробному расколу электората.
Шпиль в?≤'унитаза' наблюдался из любой точки города и непрестанно мозолил глаза. Эти неосвоенные капиталовложения не давали покоя Макарону.
— К вам из общества слепых, — доложила Журавлева, оторвав аксакала от заоконного пейзажа.
— Зачем? — напряг он голову.
— Как обычно — оформить льготную подписку.
— Слепые? Подписку? Ну, пусть зайдут.
— Живем тут, как сервитутки! — произнесла Галка, когда просители удалились. — Проходной двор!
— Может, нам приобрести офис? — забросил идею Варшавский собравшимся на планерку коллегам.
— Хорошая идея, — согласился Орехов.
— А то наше нынешнее присутствие приводит клиентов в ужас.
— Особенно слепых, — поддержал Артамонов.
— Да ладно тебе. Яблоку упасть негде.
— Я видел объявление о продаже Дома союзов, — сказал Макарон. Гложет меня одна мыслишка по этому поводу.
— Надо подбросить ее Мошнаку. Он обязательно на нее западет, посоветовал Артамонов. — Кого-кого, а Капитона Ивановича раскрутить можно. Он человек с понятиями.
— Честно говоря, я бы на вашем месте и по поводу жилья призадумался, — добавил Макарон. — А то Артур уже, как ледокол, расчищает путь Галкиному животу. Переживает за свое чадо-юдо. Да и Дебора того и гляди в декрет свинтит. И, судя по расцветке глаз, дело вряд ли завершится одним экземпляром.
— Детей надо сначала родить одного, а потом добавлять по вкусу, объяснила Дебора, застеснявшись.
— Но они же не голосеменные в конце концов, — вступился за молодых Нидворай. — У них нормальный конкубинат, живут с намерением установить брачные отношения.
— Да, дом — это серьезно, — задумчиво произнесла Улька. Ей было неудобно быть не беременной в одиночку, и доля этой правды, хоть и пряталась на донышках глаз, нет-нет, да и выплескивалась наружу.
— Закон возвышения потребностей, — растолковал Нидворай. — Человек всегда стремится захватить вокруг себя все больше пространства.
— Этот вопрос надо решить раз и навсегда, — подвел черту Макарон. А то ваша страсть к бродяжничеству скоро перерастет в дромоманию. Тогда бы и я за Лопатой смотался. Если будет дом, она приедет.
