Яков Арсенов - Избранные ходы
В Рыбинске вовсю продолжался социализм. ГЭС разобрали до основания, паромы не каботировали, фабрика «Полиграфмаш» лежала на боку.
— Готовых станков в наличии не имеется, — открыл тайну залетным покупателям директор Крючков. — Возможность появится через год.
— Что будем делать? — спросил Артамонов.
— Придется вам уехать ни с чем, — развел руками Крючков.
— У нас так не принято.
— Мы недавно из Голландии, — пояснил ситуацию Макарон, — выставку там проводили… Последняя романтика лайка…
— Какая еще лайка? — сморщил лоб директор.
— Экспозиция так называлась. Художники придумали — причуда такая… Ни одной картины не продали поначалу. Не берут голландцы лайку, хоть им кол на голове теши! Даже Шевчука по их «Oh! — radio» запускали. «Что такое осень…» Слышали? Ну, вот. И все равно бесполезно. А потом, когда после месячного торчания на чужбине Давликан стал кричать: «Аедоницкого давай!», когда чертовски захотелось «Хванчкары», я и говорю Давликану: хочешь продать картины? Хочу, отвечает. Тогда прыгай в воду! Зачем? — спрашивает. Чтобы картины продать, — говорю. Как это? Да так, — я ему, — прямо в этот их самый обводной канал Бемольдсбеланг и прыгай. А когда прибегут журналисты, расскажи в красках, что рухнул за парапет в голодном обмороке. Завтрашние газеты разнесут это, и амстердамцы узнают, что у них под носом устроена русская выставка с непереводимым названием, и побегут скупать шедевры оптом, пока их не сорвали со стен разовые покупатели…
— Ну и что, прыгнул? — вступил в диалог увлекшийся рассказом директор.
— Нет.
— Почему?
— Не поверил мне Давликан. Пришлось прыгать самому.
— Вот козел! — запереживал Крючков. — Ну и как, удачно?
— Сначала пять раз неудачно — все на лодки головой попадал, у них половина населения живет в лодках — налог на землю большой. А на шестой удачно — прямо в акваторию угораздило.
— Ну, и?..
— Продали все до картинки. На вырученные гульдены купили «Ford Scorpio». Пятнадцать штук отвалили. Пригнали, растаможили, новый почти, коробка-автомат, цвет темно-синий.
— И где же он, этот «Ford»?
— В Твери, а ключи — хоть сейчас.
— А деньги у вас есть на оплату станка?
— Всмотритесь в наши лица.
— Ясно, — произнес директор после беглого осмотра и дал знак секретарю.
— Вонюкин! — ударом кулака по стене секретарша перевела вызов в соседний кабинет, откуда выскочил главный инженер.
— Что у нас с печатными станками? — строго спросил директор.
— Все расписаны, — доложил технический человек. — Остался один экземпляр. В спецтаре. Завтра отгружаем в Аргентину.
— В Аргентину, говоришь?.. — задумался директор. — Тут вот товарищи уверяют, что развивать надо не Аргентину, а Россию. По-моему, в этом что-то есть.
— Не понял, — напрягся главный инженер, зависнув в дверях.
— А что тут понимать? — сказал директор. — Ни в какую Аргентину ничего не отгружать. Этот станок отдаем в Тверь. А который индусам запланировали через год — тот в Аргентину. А который в Чувашию — тот в Индию. Понял?
— Но ведь это штрафы в валюте! — попытался возразить Вонюкин.
— У нас АО или не АО?!
— АО!
— В чем тогда дело?! Передай шоферу, что мы отбываем в Тверь, и пусть эта чума Феоктистов тоже собирается! А то, понимаешь, коммерческий директор, а я тут и переговоры веди, убеждай клиентов. Ни хрена работать не умеете!
— А платить они будут? — cпросил главный инженер, гоняя глаза по покупателям.
— Считай, что предоплату за них произвел Маркос! — поставил точку Крючков.
Рыбинск — удивительный город. Стоит на таком перепутье! Одна Соборная площадь с рюмочной «Соточка» чего стоит!
«Ford Scorpio» Крючкову понравился. Чего нельзя было сказать о печатном станке, по которому плакала Аргентина. Да и каким мог быть агрегат, произведенный на свет инженером по фамилии Вонюкин? Самым примитивным. Но суть была в другом — он, этот станок, уже не принадлежал государству, он стал первой в России частной печатной офсетной ротационной машиной… До сих пор подобная техника отпускалась по разнарядке.
— Наша машина, наша! — напевал Артамонов. — Ура!
— Будет наша, когда оплатим, — остужал пыл Варшавский.
— Мы берем с отсрочкой платежа, голова! А за пять лет чего только не произойдет! Платить в стране, которая сама по себе нелегитимна, — верх глупости. Любую сделку можно признать недействительной по причине недействительности страны. Все финансовые схемы должны выстраиваться так, чтобы не ушло ни копейки. Это закон. Ему необходимо следовать. Тогда появляется навар. В старину была даже такая провинция во Франции — Наварра, — подкрепил документарно свои размышления Артамонов. — То есть люди уже тогда знали, что почем. За свои деньги и дурак купит. Ты попробуй без денег! Главное — затащить станок в город, а кому он будет принадлежать на бумаге, не имеет значения!
— Мне кажется, мы поторопились отдать рыбинцам «Ford», — продолжил параллельную вокализу сам-Артур. — Сначала пусть бы станок пригнали. А то вдруг передумают? И «Ford», считай, пропал, — не давал покоя Варшавский. Он приноровился ездить на нем по делу и без дела, брал на выходные, колесил с Галкой по магазинам, мотался в Домодедово встречать и провожать зачастивших в гости якутов. — У меня ощущение, что Рыбинск кинет.
— А почему у тебя этого ощущения не появилось в отношении Фаддея?!
— В отношении Фаддея? Там другой коленкор.
— А насчет Рыбинска не переживай. Мы с Макароном потому и не пожалели тачки, чтобы у них выхода не было, — сказал Артамонов. — Они заглотили наживку, и отступать им теперь некуда. Да, мы рискнули — отдали автомобиль за возможность умыкнуть печатный станок без сиюминутных выплат. И теперь ждем: срастется — не срастется. Я думаю, срастется. Ну что, пятачок, перевел он стрелки на Орехова, — партию в шахматы?
— Давай.
— Что-то я в последнее время часто проигрывать стал. К чему бы это?
— Денег прибудет.
— Нам бы до весны продержаться, а там и трава пойдет.
— И сколько же он стоит, этот газетный агрегат? — продолжал крутиться под ногами сам-Артур. — Лимонов двести?
— Тепло.
— Двести пятьдесят?
— Еще теплее.
— Триста?
— Горячо.
— Неужели больше?
— Четыреста, — назвал точную стоимость Артамонов.
— Ничего себе! А в баксах?
— Сам переведи.
— Это что, такие деньги отвалить за какую-то печатную машинку?! развел челюсти Варшавский.
— Пропиваем больше, — мимоходом вбросил Орехов, делая победный ход в излюбленном ладейно-пешечном окончании.
— Опять проиграл, — признал Артамонов, сгребая с доски фигуры. — К чему бы это, пятачок?
Спустя месяц открытые платформы с печатной машиной в спецтаре были выставлены в тупике на пятой ветке. Оставалось подыскать цех для установки ценного груза.
— Помещение под монтаж — это отдельное полысение, — доложил итог поисков Орехов. — Каждый, с кем заговариваешь на эту тему, шарахается, как от огня. Как будто Додекаэдр предупредил весь директорский корпус.
На брошенный клуб завода штампов им. 1 Мая напоролись не сразу. Занесла туда чистая случайность. Отчаявшись отыскать биотуалет, Макарон нырнул в римский дворик слить наболевшее.
— Поаккуратней там, — предупредил Орехов, — а то был случай: ребята помочились под окнами — и получили по году.
— Я не в затяг, — успокоил его Макарон.
Назад он вернулся с помещением и привел под руку смотрителя клуба Толкачева, с которым только что пописал «на брудершафт».
— Мои афиллированные лица, — представил Макарон Орехова и Артамонова, — влияют на процесс за счет преимущества.
— У вас свои штампы, — поздоровался Орехов, — у нас — свои. Хотя делаем мы общее дело — простаиваем по вине экономической обструкции.
Как мастер исторических заливов, Макарон предложил выпить по «отвертке». В результате обмена мнениями по общедоступной международной тематике было подписано соглашение, по которому прибыль от совместного использования клуба делилась строго пополам.
— У нас еще со времен лотереи повелось делить все поровну с партнером, — сказал смотрителю Артамонов. — Чтобы не платить за аренду. В наше смутное время никому ни за что нельзя платить. Все расчеты потом — когда улучшится социальная обстановка. Вот так и живем — с миру по Магнитке.
— Лучше, если бы вы платили за аренду, — выказал сожаление смотритель.
— А кому сейчас легко? — согласился с ним Макарон. — Берем вас старшим печатником.
— Я выходец из госсобственности, — сообщил он патетически и тут же во всем признался: — Воровал страшно! Прошу учесть.
— У нас не будешь, — сказал Артамонов.
— Почему?
