Элиа Казан - Сделка
Артур Хьюгтон, юрист нашей семьи, всегда обращался ко мне «Эдвард». Фактически он был также единственным, кто, представляя меня кому-то, раньше или позже, ронял фразу о том, что мы с ним окончили один колледж. Я всегда чувствовал, что это какое-то извинение передо мной. Он был старшекурсником, когда я был первогодком. Он был членом ВСЕГО. И ребята были правы, когда избрали его как-то тем, «кто вероятнее всего добьется успеха». Но, по правде говоря, это было вовсе не предсказание. Все знали, что после колледжа он прямиком направится в юридическую фирму под крыло дяди Флоренс, брата президента нашего колледжа. Печать успеха всегда светилась на лбу Артура. Бедный сукин сын не имел выбора.
По разным сложным причинам мы были друзьями. Мне представляется, главной из них, с моей стороны, было то, что Артур больше, чем кто-либо, дал мне почувствовать принадлежность к «своим» — то есть белым, стопроцентным, протестантам и т. д. Поэтому я ценил его. И в этот день, если бы я и захотел кого увидеть, то в число избранных мог бы попасть и Артур.
Но видеть я не хотел никого. То, что я решил в этот день, и то, что предприму в ближайшие дни, изменит мою судьбу. В уме крутились отчаянные по дури желания. Попробовав кусочек свободы, я хотел всю ее целиком. Поэтому день этот для меня — без свидетелей! И я решил, что буду один!
Артур продолжал глазеть на меня.
— Малая композиция собственного сочинения? — спросил он.
— Нет. Анатолийская военная песня, — ответил я. — Для встречи предстоящих испытаний!
Я не хотел, чтобы меня отвлекали!
Затем я подумал, а какого, собственно?.. Я же не приглашал его!
Я встал и закрыл входную дверь на замок.
И тут же пожалел об этом. Надо было услать Артура, не прибегая к таким откровенно враждебным действиям. Но как иначе? Лучше уж так, чем никак.
Артур прошел на крыльцо, встал у двери и взглянул на меня через стеклянную проставку.
— Эдвард, — обратился он. — Задний вход открыт.
— Чего нужно? — спросил я.
— Ты не собираешься пригласить меня?
— По-моему, не собираюсь.
— Я хочу занять у тебя всего пару минут.
— Надо было предупредить заранее.
— Прекрати, Эдвард. Открой.
— Мне всегда нравилась одна черта в твоей традиции янки, Артур. Ты плохо смотришь на неожиданные визиты.
— Разве секретарь не предупредил тебя?
— Нет.
— Я сказал звонить каждые пятнадцать минут, пока тебя не застанут.
— Я не брал трубку.
Сильной чертой характера Артура являлось его умение всех заставлять подлаживаться под его манеру вести разговор.
— Эдвард, давай одевайся и выходи. Превосходная погода.
— Чего ты хочешь?
— О Господи, Эдвард! Поговорить с тобой!
— Артур, мне нужно побыть одному.
— Кончай, Эдвард. Дела принимают скверный оборот. В конце концов, я ведь не только твой друг, я — твой юрист. И как юрист говорю, тебе нужна срочная консультация.
Я промолчал.
— Эдвард, я — твой друг. Я здесь, чтобы помочь тебе.
— Верю. Поэтому сделай что-нибудь такое дружеское, непритязательное и человеческое…
— Что же?
— Отстань. Через несколько дней встретимся.
— Так не пойдет.
— Пойдет.
— Через несколько дней будет поздно. Твои дела уже слишком плохи. А теперь, пожалуйста, веди себя как цивилизованный человек и открой дверь.
Я промолчал.
— Может, к примеру, сообщить тебе…
— Сообщи…
— Хорошо, впусти меня. И прошу, надень что-нибудь. Я не могу говорить серьезно, когда ты голый…
— Извини, пожалуйста, — сказал я и начал закрывать стеклянную проставку.
— Не извиню, — сказал он и дернул за дверь, не ожидая, что она заперта.
— Эдвард, я отменил весьма серьезные встречи, чтобы повидать тебя. Во имя нашей дружбы, а ей как-никак больше двадцати лет, как ты можешь встречать мое появление так грубо?
— Прошу прощения, Артур. Нет настроения.
— Вздор. Глупый вздор! Хорошо, поговорим через дверь.
Он принес откуда-то белый стул и поставил его перед дверью. Я не пошевелился.
— Тебе известны, — начал он, — последствия, очень серьезные последствия твоего недавнего поведения?
— К примеру?
— К примеру, я могу заверить тебя, что это лишь незначительный пример, ты не пробовал снять деньги со счета?
— Нет.
— Попробуй.
— И что произойдет?
— Будет следующее: тебе ничего не дадут. У вас с Флоренс был общий счет.
— Тогда, как моему юристу, — сказал я, — даю указание: пусть счет разделят. Или, если есть законные способы, пусть предупредят ее, чтобы она впредь воздержалась от подобных действий.
— А теперь, — спросил Артур, — могу я войти?
— Очень прошу тебя, иди и делай что велено.
— Эдвард, через минуту я вышибу ногой стекло, войду и задам тебе хорошую трепку.
— Лучше не пытайся.
— Эдвард, это была шутка. Что с тобой? Ты будто сам не свой? О! — прервался он. — Я понял.
— Что ты понял?
— У тебя гостья. Она еще здесь?
— А это не твое дело.
— Я не возражаю против того, чтобы поговорить при ней.
— Даже, по-моему, предпочел бы. Но, Артур, у меня есть личная жизнь, и она моя личная жизнь, а ты — мой юрист, и я тебе плачу.
— Ребенок тоже здесь?
— Какой ребенок?
Мне захотелось проверить, сколько он знал.
— Твой ребенок. От тебя.
Кто мог сказать ему об этом?
— Ребенок был открытием для тебя, не так ли? — спросил он.
Я промолчал.
— Теперь я могу войти?
— Нет, — сказал я.
— К твоему сведению, я знаю еще много фактов о вашей связи.
— Откуда?
— Эдвард, откуда в наши дни узнают? Флоренс наняла человека, и тот расследовал.
— Шпик?
— Сыщик.
— Тогда это просто… просто…
— Согласен. Это ни в какие рамки не лезет, — подтвердил он, — но в то же время у Флоренс, как ни у кого другого, есть на это право!
— Ты посоветовал ей?
— Идея была не моя, — сказал он. — Но не спорю, когда несколько недель назад она спросила меня, что я думаю о расследовании, я не стал ее отговаривать.
— Ты чей юрист? Мой или ее?
— Я — юрист вашей семьи.
— Разве это дает тебе право совать свой нос в мое белье?
— Это не самое благодарное занятие, но долг велит мне делать именно так. Скажи, неужели ты стал бы препятствовать праву Флоренс разузнать все о связи, которая грозит разрушением ее семьи?
Я промолчал.
— Твое молчание означает лишь одно. Утвердительный ответ. Она, разумеется, имеет право.
— Поэтому и наняла шпика.
— Сыщика. А сейчас у нее имеется полное досье. На тебя и на мисс Хант. То, что я имел случай тщательно изучить.
— Ого!
— Меня поразил один феномен во всем этом исследовательском деле — этот вид деятельности, должен признаться, я теоретически не одобряю, — так вот, поразила меня та охотность, с которой люди идут навстречу. Порой казалось, они сами хотели все рассказывать. У нашего сыщика не было проблем с поиском людей, готовых рассказать. — Он хихикнул. — Я видел этого парня. Он не из тех, кому хочется излить душу. И тем не менее он не встретил ни одного, кто бы полностью не… Что это за слово? Ну, употреблялось в уничижительном смысле про коммунистов?
— Стучат.
— Вот-вот, кто бы с охотой не стучал.
— И все же, — сказал я, — удивительно, что Флоренс…
— Да, — кивнул он, — и я. Но мир очень быстро движется к тому, что я называю цивилизованным варварством. Я, в принципе, гнушаюсь… но…
— Но ничего не имел против поисков на меня компрометирующих материалов?
— Мне было противно, но в данной ситуации, зная, каково Флоренс…
— Артур! — перебил я. — Говори прямо!
— Хорошо, — ответил он. — Хорошо, старик. Прямо так прямо. Знаешь ли ты, что мисс Хант была постоянным компаньоном — еще и оплачиваемым — одного старого итальянского коммуниста, которого департамент внутренних дел на прошлой неделе предложил выслать из страны? Знаешь ли ты, что эта самая мисс Хант, еще перед комми, была любовницей мистера Колье, чья личная жизнь в этой области богата подобными эпизодами? И что эти эпизоды, со старым итальянцем и Колье, есть ничто по сравнению с сексуальной распущенностью, в которую она была замешана еще до них? В Вашингтоне, к примеру, она была очень доступной леди, ее содержала масса мужчин. Эдвард, ответь мне, и ради нее ты собираешься бросить свой милый дом в Калифорнии?
— Артур, — ответил я, — здесь тебе не суд, а ты — не прокурор!
— И тем не менее вынужден требовать ответа. Изволь мне ответить, собираешься ли ты бросать дом, что означает Флоренс — прекрасную, достойную и чистую женщину с безукоризненным поведением, подобную которой ты нигде не найдешь, ради самки, которую перебрасывали с рук на руки, которую мяли и тискали, обрабатывали и продавали сотни раз? Ответь, ради Бога, Эдвард?
