Филипп Майер - Сын
Техасцы безжалостны. Они могут ненавидеть черных и мексиканцев, могут ненавидеть президента настолько, что даже убьют его, но они не оставили ее наедине с горем. Они заботились о ней, как о матери или дочери; едва знакомые мужчины, чье отсутствие в офисе обходилось им в тысячи долларов в час, – она спускалась в гостиную и находила их спящими у нее на диване и вызывала их личных водителей, чтобы отвезли домой.
Впрочем, несколько лет спустя те же самые мужчины отказывались вести с ней дела. Ладно, об этом лучше не думать. Все прошло, все прощены, все они покоятся в земле, все жили только для того, чтобы умереть.
Прошло несколько лет после ухода Хэнка, и в ее жизни появился Тед. Он был старше, а семья его гораздо древнее ее семейства, и большую часть жизни он провел, играя в поло – когда не бегал и не плавал, – хотя производил впечатление старого наркомана, человека поникшего и угасшего.
Не физически, нет; в свои пятьдесят он был выше шести футов ростом, с талией в тридцать два дюйма, мощный и крепкий, как его предки. Однако мозоли он натер клюшками для поло и гантелями; ни одной косточки в жизни он не сломал и волочился за юбками напропалую. Но потом словно повернули выключатель, и он решил остепениться. Тед был умен, хотя она и не сразу это поняла. Он был к ней гораздо внимательнее, чем первый муж, и постепенно она осознала, что Хэнк, как бы хорош ни был, жил в основном для себя. А Тед, напротив, вселил надежду, что она вовсе не полностью познала жизнь и людей, что все может быть совершенно иначе. И это оказалось приятно. Теду было важно, как она выглядит, он замечал новую прическу и новое платье, различал ее настроения, понимал, когда ее можно отговорить от чего-то, а когда не стоит и начинать.
Он не лебезил и не подстраивался, просто был внимателен. И все равно оставался великовозрастным плейбоем, которому нужно общество; он устал флиртовать с каждой стюардессой и официанткой, которая строит глазки. Решил, что постарел и хочет семейного уюта.
Мальчикам он понравился. Они не принимали его всерьез, но он был с ними добр, заполнив лакуну, которую она сама не могла занять, – ездил с ними верхом, стрелял по тарелочкам; он был слишком ленив, чтобы охотиться на оленей, а вот куропатки всех устраивали. Мальчики, похоже, ничему от него не научились; ни скакать, ни стрелять они лучше не стали, но Тед от них ничего и не требовал. Вечерами она обычно заставала всю компанию у телевизора: Тед – с бутылкой вина, мальчишки – с попкорном, «Мстители» или «Бонанца»; они особо не разговаривали, но были довольны, как свора собак зимой у камина.
Сьюзан начала проводить летние каникулы в Мэне, вместе с детьми Джонаса, – три месяца благословенной тишины и покоя. После второго лета она попросила, чтобы ее перевели в «Гаррисон Форест», где учились девочки Джонаса. Мысль о том, что дочь на долгих восемь месяцев исчезнет из ее жизни, не казалась такой уж привлекательной, но все же это лучше, чем терпеть ее выходки здесь. К тому времени Сьюзан стала не просто невыносима, она превратилась в настоящего диверсанта. Рылась в материнских вещах; врывалась в родительскую спальню, выбирая момент, когда они с Тедом были совершенно к этому не готовы; выходила в кухню якобы перекусить поздно вечером в одной футболке, без трусов.
– Эта девочка – сущее наказание, – заметил как-то Тед.
– Ей повезет, если к следующему дню рождения не забеременеет, – вздохнула Джинни.
– Думаю, это тебе повезет.
Он был прав. Но в тот момент ей так не казалось.
Своих детей у Теда не было. Она могла бы родить от него, когда еще позволял возраст, но оба не желали ввязываться в проблемы. Теду хотелось иметь семью, но без хлопот по ее созданию; его устраивала женщина, у которой есть собственные деньги, которая воспринимает его как часть своей жизни, ничего при этом не требуя. Джинни не задумывалась об этом, но на самом деле была с ним счастлива и спокойна как никогда в жизни. Ее, конечно, тянуло к людям, подобным Хэнку, с внутренним огнем. Но этот внутренний огонь – сколько бы они ни уверяли вас в своей преданности, как бы искренне ни любили вас, семью, свою страну, – этот огонь пылает исключительно для них самих.
Пятьдесят один
Дневники Питера Маккаллоу
6 августа 1917 года
Позвонила Салли сообщить, что приезжает.
– За свою маленькую pelado[131] можешь не переживать, – заявила она. – Я вам не помешаю.
На миг показалось, что мир рухнул. Собравшись с силами, я ответил:
– Тебе нечего здесь делать.
– Да, просто это мой дом. Я желаю приехать в свой собственный дом. Да, я слышу всеобщее ликование.
– Я не хочу, чтобы ты приезжала. – Впрочем, я понимал, что возражать бесполезно.
– Знаешь, выбрось из головы эти глупости. Потому что я возвращаюсь.
Отец сидел на террасе с бурильщиком и еще какими-то людьми.
– Я только что говорил с Салли, – начал я.
Он покосился в мою сторону.
– Если что-то случится, я обнародую некоторые факты.
– Ладно, парни, увидимся вечером, – кивнул он рабочим, те сразу поднялись и удалились.
– Что бы ты ни имел в виду, не делай этого. Даже думать об этом не смей.
– Запрети ей приезжать.
– Я ничего не могу поделать.
– Не хочу ничего слышать.
– Кто угодно, только не эта девица, Пит. Я бы не возражал, если бы ты обрюхатил всех мексиканок в городе, потому как хотя инструмент у меня в порядке, но лучшие деньки давно позади, а так я мог бы рассчитывать еще на пару-тройку наследников.
– Мария нам ничем не угрожает, – сказал я.
– Я знаю.
– Тогда скажи Салли, чтоб отстала.
– Знаешь, будь ты команчем, мог бы просто отрезать нос своей Салли и вышвырнуть ее прочь, а потом жениться на этой, новой.
– Ее зовут Мария.
– Но ты, к сожалению, не команч. И должен подчиняться американским законам. То есть сначала избавиться от Салли, а только потом связываться с другой бабой.
– Ты меня пугаешь.
– Это чувство взаимно.
– Твоя жена возвращается?
Бессмысленно отрицать.
– Не переживай из-за нее.
Мария равнодушно пожимает плечами. Видно, что она плакала.
– Я знала, что это когда-нибудь закончится.
– Неправда, ничего не закончилось.
Она отворачивается. Пытаюсь обнять, она вырывается:
– Все в порядке.
– Нет, не в порядке.
– Со мной все будет в порядке.
Догадываюсь, что она обращается вовсе не ко мне.
Когда она уснула, я взял бутылку виски и побрел через чапараль к горе Дог Маунтин – на деле просто большой холм, но зато самый высокий в округе. На вершине его лежит камень, стесанный в виде огромного кресла, взбираюсь на него и устраиваюсь поудобнее. Дом остался в миле позади, там виднеются какие-то огоньки, но остальной мир во тьме.
Постепенно меня охватывает странное чувство. Здесь всегда тепло, и, наверное, люди сидели на этом камне не меньше десяти тысяч лет, ведь отсюда открывается лучший вид на окрестности. Сколько поколений сменилось? Сколько семей родилось и исчезло за это время? А прежде чем появились люди, на этом месте плескал океан, и в глубинах земли покоятся мириады живых существ, обратившихся в камень.
Брат вечно жалел меня, укорял за сентиментальность, а сам проводит жизнь среди бумажек и банковских счетов. Он не чувствует запаха спелого агарито, не видит цветения первых анемонов. Отец, тот замечает все. Но лишь потому, что может это уничтожить.
7 августа 1917 года
Утром явилась Салли. Любезно чмокнула меня в щеку, поздоровалась с Марией.
– Рада видеть вас снова, соседка. – И, расхохотавшись, добавила: – Эта жара вынуждает искать самые неожиданные убежища.
Объявила, что займет спальню в другом крыле, пускай ее багаж туда отнесут.
Мы с Салливаном договорились накануне заняться делами, определить новых работников огораживать участки. Я собрался сказать ему, чтоб ехал без меня, но Мария заверила, что справится, все обойдется.
– Мы с твоей женой должны привыкнуть к одиночеству, в некотором роде. Чем раньше, тем лучше.
Встретив людей, мы двинулись к центру ранчо, объясняя по пути, что нужно сделать. Установить ворота здесь, и здесь, и еще там… за несколько часов я так издергался, что руки дрожали. Сказал Салливану, что должен идти.
У дома припаркован «пирс арроу» Финеаса. Меня охватило дурное предчувствие. Финеас, Салли и отец сидели в гостиной.
Я пробежал по комнатам, окликая Марию, заглянул в кухню, в библиотеку, проверил каждый шкаф. Консуэла меняла постель в моей спальне. Молча. Я спустился в гостиную, эти трое оставались на месте.
– Мария решила вернуться к своим, – сообщила Салли.
