Филипп Майер - Сын
– Ее свои – это я.
– Вероятно, она так не считает.
– Если вы что-нибудь сделали с ней, любой из вас, – прорычал я, переводя взгляд с Салли на отца, – я убью вас.
Они переглянулись, в лицах мелькнуло что-то похожее на усмешку. Будь у меня в руках пистолет, они погибли бы на месте. Красный туман перед глазами, я выхватил из кармана складной нож и рванулся к жене.
– Я перережу твою проклятую глотку! – рявкнул я.
Она усмехнулась, но, как только я подступил вплотную, краска схлынула с ее лица.
– А ты, – я ткнул ножом в сторону братца, – ты знал?
– Пит, – успокаивающим тоном проговорил он, – мы предложили ей десять тысяч долларов, чтобы она могла вернуться к кузену в Торреон. И она согласилась.
– Ее кузена убили.
– Значит, там есть другие родственники.
– Где она?
– В автомобиле.
– Сынок, – заговорил отец, – все к лучшему.
Я поднялся к себе в кабинет. Зарядил пистолет, вышел в коридор, но заметил у лестницы темную фигуру – человек словно ждал меня, облокотясь на перила. Присмотревшись, я различил лицо отца, потом черты поплыли, лицо превратилось в мое собственное, а потом еще чье-то.
Я вернулся в кабинет.
Подождал, пока приготовят машину, и через час уже ехал в Торреон.
Пятьдесят два
Илай Маккаллоу
Июнь 1865 года
Федералы всю зиму висели у нас на хвосте, к Рождеству мы потеряли половину людей. Стало ясно, что если мы не свалим из Канзаса, нас всех перестреляют или переловят и повесят. Летучий Мундир и оставшиеся в живых чероки решили удирать на запад, в Скалистые горы. И мы впятером с парнями из НБЛ – Буск, Шоуолтер, Фиск, Шоу и я – навострились с ними. Последняя новость, которая до нас дошла, – про то, что Шерман взял Джорджию. Если где-то еще и оставались отряды конфедератов, мы с ними больше не сталкивались.
Чероки добыли несколько скальпов утов, но федералов мы избегали, лагерь ставили повыше, заметали следы, пока однажды в Байю-Саладо не наткнулись на небольшой отряд. Обычно в таких случаях мы стремглав бросались прятаться за ближайшим хребтом, но тут оказалось всего несколько сотен человек на две дюжины фургонов, каждый из которых тащила упряжка из восьми мулов, что не укрылось от Летучего Мундира. Мы засели в скалах, наблюдая.
– Они волокут что-то очень тяжелое, – заметил он.
Я промолчал, потому что точно знал, что именно они везут, но если Мундир мне не поверит, обсуждать без толку. Ему было под полтинник, и он требовал, чтобы его называли полковником, потому нас, полковников, было целых двое. Мундир с дубовыми листьями он не снимал в любую жару.
– Они едут в Денвер, в контору, – сказал я.
Войну я представлял себе совсем иначе – даже судья оказался на грани разорения, – но чем дольше следил за фургонами, тем вероятнее казалась возможность все-таки избежать банкротства. Я вспомнил Тошавея и наши набеги на Мексику. Так почему бы здесь было иначе?
– Если они везут не шкуры, – рассуждал Мундир. – Или лес. Кто знает, может, они просто развлекаются.
– Ну, через ущелье они таким темпом не пойдут. Станут лагерем на этой стороне.
Солдаты спешились, потому что дорога стала уже. В этих краях добывали золото, а в фургонах что-то очень тяжелое. Разумеется, это может быть что угодно. Но у Мундира имелось свое мнение.
– Надеюсь, это не окажется просто кучей строительного камня, – заметил я.
– Если все так, как я думаю, – не унимался Мундир, – мне этого хватит до конца дней.
Он позвал чероки посоветоваться, потом вернулся ко мне:
– Что за пушка там у них?
– Горная гаубица, похоже.
– Заряжена картечью, если они опасаются нападения.
– Ага, но они рискуют попасть в своих собственных людей.
– Странно все это.
Они стали лагерем ровно там, где мы предполагали. Бабочки порхали над травой, неподалеку журчал ручей, с вершины вид открывался на сотню миль. Мы затаились наверху, среди камней и пыли. Северяне отдыхали, лениво ставили палатки, выбирали овец к ужину – из тех, что белыми точками виднелись на склоне чуть выше. У некоторых были ружья Шарпа. Время от времени очередная белая точка маленьким снежком скатывалась со склона.
Все парни были против. Мы все, кроме Шоуолтера, который пополз вниз с индейцами, залегли в камнях, передавая друг другу бинокли.
– Это прямо хурма по сравнению с черникой, – пробормотал Фиск.
– Ну, – заметил я, – это то, чего хотят индейцы, этого хочет Джефф Дэвис[132], а мы это сделаем.
– Слушай этого забияку. Живая легенда.
– Должен заметить, – заговорил Шоу, – что позиция босса несколько устарела. Примерно года на четыре.
Я передал бинокль Фиску. Он был самым старшим среди нас, и в Рефьюджио у него большая семья.
– Дурацкая затея. – Он ужом пополз назад.
– Ты куда это?
– Завещание писать.
– И я, – добавил Шоу. – Дайте знать, если передумаете. Нас с моей кобылой можете догнать на той же тропинке, по которой мы сюда поднимались. Я возвращаюсь в лагерь.
Остались только Буск и я.
– Ну а ты что думаешь?
– Думаю, это глупо.
– Если дело выгорит, заживем как короли.
– Ты же знаешь, они найдут способ избавить нас от излишков.
– Слабая позиция.
– Послушай, Илай, пришла пора пописать на костер и подозвать собак. Как всем известно, Джефф Дэвис уже обратился в тополиный пух.
Мы некоторое время еще наблюдали за синими мундирами; они разделись до подштанников, валялись на траве, играли в карты, расстелив одеяла на солнышке, писали что-то в своих блокнотиках. Прочие свежевали овец и разводили костер.
– Жаль мне этих индейцев, – буркнул Буск.
Мы следили, как федералы жрут свой ужин, как любуются закатом, следили, даже когда при свете первых звезд они пустили по кругу бутылку, веселясь, будто и не было никакой войны.
Палатки стояли в низине, а фургоны и лошади – чуть поодаль. Около полуночи мы застрелили из луков их часовых. Потом прогнали табун лошадей прямо по палаткам, и все превратилось в настоящую бойню; ничего не стоило достать федералов, барахтающихся под парусиной или растерянно мечущихся в своих ослепительно белых форменных рубахах. Мы взяли их в котел, окружив со всех сторон; мы стреляли из винтовок, а чероки с боевым кличем скакали вокруг и смахивали томагавками торчащие головы. Большинство янки погибли, не успев сообразить, кто на них напал, и мне их даже стало жалко – это была вовсе не честная битва; а потом Летучий Мундир махнул мне.
Дюжина северян, в одном белье, рванула в ту сторону, где стояла гаубица. Они принялись вытаскивать барахло из фургона, даже не пытаясь скрыться, я подумал, что они совсем обезумели. Потом громыхнула пушка, и я понял, почему они не убегали.
Один наводил прицел, пока другие заряжали, а остальные следили за флангами; орудие стреляло так быстро, как будто человек двадцать одновременно палили из ружей.
Чероки верхом попробовали подобраться поближе, потом еще раз. Стрельба не прекращалась, мы с Шоу и Фиском притаились в каких-то грязных кустах по другую сторону поляны. Федералы обосновались на возвышенности прямо напротив, повсюду в траве десятки растоптанных и разорванных палаток, убитых и умирающих, люди и лошади вперемешку, стоны и вой, как на скотобойне.
Они на время выдохлись, занялись ранеными. Луна светила ярко, Фиск сумел подстрелить парня, стоявшего около орудия, а потом ветки у нас над головами закачались и затрещали, и Шоу затих, вскрикнув напоследок:
– Леон готов.
С нашей стороны тоже стреляли, и федералы, ориентируясь по вспышкам, дали двадцать, а то и тридцать залпов и добились своего. Лицо у Шоу залито чем-то темным, я потянулся к Фиску – весь в крови. Кто-то из чероки выскочил из укрытия, отвлекая огонь на себя, но тут же попал на мушку северян, и орудие вновь занялось мной. Я залег за камнем размером не больше седла, пули отскакивали от него, лицо саднило от мелких царапин, что-то зацепило руку, потом они перенесли огонь чуть выше, по кустам над головой. Вокруг расстилалось открытое пространство, и я понял, что таинственным чарам, охранявшим меня, пришел конец. Попытался вспомнить песню смерти. Я забыл ее.
Огонь вновь стих. Летучий Мундир что-то прокричал. Я судорожно искал камень побольше, или канаву, или мертвую лошадь. Перевернутый фургон, но слишком далеко, и за ним спрятался индеец, натягивающий лук. Он стрелял почти точно вверх, а потом и остальные индейцы принялись делать то же самое, и воздух над пушкой подернулся дымкой и задрожал, как бывает от сильного жара. Заряжающие вскрикивали, визжали, и вот уже все индейцы пускают стрелы одну за другой, и лишь один-единственный солдат продолжает палить в темноту.
