Алексей Колышевский - Секта-2
Для Шуки рынок никакого интереса не представлял. Чаще всего его можно было увидеть на ступенях синагоги, где он с почтением вслушивался в разговоры прихожан, а особенное внимание у него вызывали те слова, которыми обменивались между собой первосвященники и мудрецы. Таковых в синагоге Арбелаха всегда хватало, так как это место считалось центром мудрости всей Галилеи и здесь собирались не только галилейские знатоки каббалы. Из всех областей израильских прибывали они с целью обменяться знаниями, поспорить – словом, провести то, что называется научной конференцией, во время которой между различными каббалистами и их учениками разгорались нешуточные споры, иногда заканчивавшиеся дракой. Впрочем, такие чрезвычайности происходили редко – как правило, побеждало красноречие спорщиков, или же они приходили к полному между собой согласию по тому или иному вопросу, касавшемуся какого-нибудь особенно сложного места из Торы. Написанная каббалистическим языком, эта великая книга порой и самыми умудренными каббалистами толковалась противоречиво, и всяк стремился объяснить священные слова Моисея на свой лад.
Для Шуки присутствовать на подобных спорах, пусть и незримой тенью, мухой, забившейся в щель, было огромным счастьем. Он тихо сидел где-нибудь в самом дальнем углу и с особенным вниманием, не упуская ни слова, слушал, слушал… А потом, по возвращении во дворик с апельсиновыми деревьями, он пересказывал то, что услышал, своему старому учителю. Постепенно Кадиш стал провоцировать Шуки на то, чтобы тот давал услышанному свою, личную оценку. И зачастую случалось так, что мальчик прямо во время своего рассказа замирал и размышлял о чем-то, пораженный собственными выводами. Кадиш его не торопил, давая эту великую возможность мыслить и делать выводы самостоятельно. Он лишь ненавязчиво, с помощью нескольких нужных слов направлял мысли юного ученика в том особенном направлении, которое сам избрал для себя много лет назад, когда покинул Синедрион и был во всеуслышание объявлен вероотступником. Не случись тогда избиения, которое устроил Ирод в Синедрионе, не быть бы Кадишу в живых. Он непременно был бы осужден на побивание камнями или распят – тогда этот новый вид лишения жизни, пришедший вместе с прочими римскими порядками, только приживался, но очень быстро сделался общепринятым. После Ирода Синедрион уже не выполнял никакой существенной роли, не мог отдавать под суд и тем более не в состоянии был судить самостоятельно. В глубине души учитель Шуки таил древние, как мир, чувства – обиду и жажду отмщения. То, как он готовил учеников, было делом неслыханным, зачастую толкования Кадиша граничили с откровенной ересью. Так, старик на полном серьезе говорил о равенстве мужчин и женщин, о том, что женщинам следует дать такие же права, как и мужчинам, и не отгораживать для женщин в синагоге отдельное место. Одно это могло бы привести Кадиша к печальному концу, но старик был умен и чрезвычайно хитер и никогда впрямую не призывал к нарушению веками устоявшихся законов. Он лишь преподносил это своим ученикам как фантазию о некоем новом мире, в котором пусть и далеко не все, но кое-что непременно будет лучше, чем в настоящем.
– Никто не будет воевать, и не станет уже различий между людьми, и единственный закон тогда будет для них и меж ними – закон правды, – говаривал Кадиш. – И восторжествует всеобщая истина, и ничего невозможно будет добиться насилием и отняв у человека свободу. И зверь не любит клетку, а человек куда выше зверя, но и поныне клетку свою носит при себе с рождения, мечтая ее потерять, а потеряв, жаждет обрести заново. Покажите людям то место, где они смогут оставить свои клетки и забыть о них, и тогда станете царями над людьми не по роду вашему, не по наследию, но только силой единого духа.
Ученики впитывали его слова, насыщались его выводами, моралью, перенимали образ мышления учителя и, в свою очередь, учились мыслить самостоятельно. Шуки они избрали над собой старостой, как самого умного и рассудительного, несмотря на юный возраст.
* * *Произошло это после того, как однажды (а дело было в субботу) Гиркан и Мирра, как обычно, зашли в школу, чтобы забрать оттуда мальчика и всем вместе отправиться в синагогу, а затем за город, погулять вдоль берега восхитительного Кинеретского озера. Такие прогулки были в семье делом обычным, и родители очень удивились, когда Шимон на их просьбу позвать Шуки ответил, что тот еще с рассветом ушел куда-то, а куда, он не знает.
– Можно было бы о том спросить у нашего учителя, да только и его здесь нет. Может и такое статься, что они вместе с Шуки куда-нибудь ушли. Они часто так делают, чтобы поговорить вдали от посторонних ушей, – сообщил Шимон, который был не особенным охотником до отлучек в город и почти все свое время проводил в стенах школы, и захлопнул перед озадаченными родителями калитку в зеленых воротах, на которых медными гвоздями был прибит знак каббалистического креста – пятиконечная звезда, отгоняющая недобрые помыслы и ненужных посетителей.
Мирра встревожилась, Гиркан успокаивал ее, говоря, что ничего с мальчиком случиться не может, тем более когда рядом учитель. Галилея всегда была вольным местом, где искали приюта многие инакомыслящие со всей Иудеи, бежав от притеснений Ирода и все более усиливавшегося римского влияния, но все же законы израильские здесь соблюдались неукоснительно, и всякий, кто осмеливался поднять руку на ребенка, подвергался жесточайшему прилюдному наказанию со смертельным исходом. В те времена суд был жесток, но скор и справедлив: карал воров и убийц достойным для них способом и с народом этим не церемонился. Поэтому серьезной преступности в Галилее почти не встречалось, однако Мирра волновалась все больше, и тогда они вместе решили попытаться найти ребенка, рассудив, что он вполне может быть вместе с Кадишем в доме собраний, как называют евреи синагогу, и в своем предположении не ошиблись. Еще издалека, от другого конца главной городской улицы, плотник и его жена заметили внушительную толпу, буквально заполонившую всю площадь перед синагогой, чего ранее никогда не наблюдалось. Казалось, что весь город собрался здесь! У Мирры от нехорошего предчувствия сдавило сердце:
– Быстрее! Там что-то случилось!
Она ринулась вперед, а Гиркан, будучи уже в солидном возрасте, когда не пристало вот так, сломя голову, бежать неизвестно куда, вынужден был что есть мочи припустить за женой, опасаясь потерять ее в этой огромной непредсказуемой толпе.
Достигнув краев людского озера, Мирра принялась спрашивать у всех о причине такого столпотворения, но стоящие вдалеке знали не более ее самой. Многие лишь пожимали плечами, кто-то пустого слова ради говорил, что там, впереди, будто бы сейчас казнят кого-то, но верилось в такое дело с большим трудом, потому что была суббота, а в этот святой день казнить преступников запрещалось.
