Мордехай Рихлер - Версия Барни
— Мы в совершеннейшем восторге от вашего чудесного сына, — сказал Найджел. — Надеюсь, вы не станете препятствовать тому, чтобы он женился на девушке иной веры.
— Мне бы это и в голову не пришло, — солгал я.
Потом Найджел пригласил меня поехать вместе с ним в Шотландию, ловить в реке Спей дикого лосося. Остановиться предполагалось в Талкан-Лодже, месте буколическом и легендарном.
— Да я и с удочкой-то не знаю, как управляться, — сказал я.
— Понимаете, — подхватила вдохновенная Мириам, — когда Барни был мальчишкой, он удил в грязной луже, причем вместо нормальной удочки у него была ветка, отломанная от ближайшего дерева, а леску он делал из веревки, которой в лавке обвязывают покупки.
Очарованная Вирджиния положила ладонь на руку Мириам.
— Вы обязательно должны пойти со мной на цветочное шоу в Челси, — сказала она.
Когда мы вернулись в Монреаль, на нашем автоответчике среди множества других было три сообщения от Блэра. Дескать, в следующую среду мы приглашаемся на ланч в Университетский клуб.
— Сходи ты, — поморщившись, сказал я Мириам.
Кейт удивилась:
— Как ты так радостно позволяешь маме столь часто встречаться с Блэром?
— Кейт, какая ты глупышка! Наш брак — это скала!
8
А вот это вы бросьте. Я не хочу, чтобы у кого-то даже на минуту возникла мысль, будто у Мириам с Блэром Хоппером Гауптманом была интрижка. Ей хорошо было в его обществе — и это все. Возможно, ей льстило его внимание, но не больше. Я единственный, по чьей вине распался наш брак. Не отозвался на угрожающие сигналы, настолько громкие, что пробудили бы и деревенского дурачка. Да и грешил я.
Где-то я читал, что волки, предъявляя права на определенную территорию, метят ее границы, предупреждая нарушителей, чтобы не совались. Я делал нечто аналогичное. Я был по гроб жизни пришиблен тем, что такая умная и красивая женщина, как Мириам, вышла замуж за такого, как я. Поэтому, боясь потерять ее, я превращал ее в свою пленницу, методично устраняя всех друзей, которые у нее были до нашего знакомства. Когда она приглашала бывших коллег по Си-би-си к нам домой, я каждый раз вел себя ужасно. Впрочем, нельзя сказать, что моя язвительность была совсем уж неоправданной. Чуть не лопаясь от собственной непогрешимости, эти интеллектуальные хомячки с «народного радио» смотрели на меня сверху вниз, как на алчного телевизионного шлокмейстера, тогда как они, дескать, бескорыстно всех нас защищают от культурных вандалов с юга. Возможно, они и в самом деле были в чем-то слишком правы. Так или иначе, но в ответ я высмеивал квотирование эфирного времени канадского радио и ТВ, то есть принятую там политику отдачи предпочтения канадским авторам, клеймил ее как попустительство посредственности («Однако сам к выгодной кормушке крепко пристроился», — ехидно попеняла мне в ответ Мириам); еще я вслед за Оденом [На самом деле вслед за Луисом Макнисом («Музыка волынки»). — Прим. Майкла Панофски.] обвинял их в том, что они «десятки лет сидят на жопе ровно, подтяжки зацепив за пенсионный крюк». Самый тяжкий случай среди них являл собой Кип Хорган, бывший продюсер Мириам, человек образованный, насмешливый и пьющий, доводивший меня до белого каления тем, как ловко он разрушает мои изощреннейшие ковы, в прах разнося их одним своим остроумным словцом. Если бы он не находил такого понимания у Мириам, мы с ним могли бы и подружиться. А так я его возненавидел. Однажды вечером, когда он в конце концов, вусмерть пьяный, от нас ушел (последний гость, покинувший вечеринку), Мириам набросилась на меня:
— Тебе что, обязательно было целый час сидеть, непрестанно зевая?
— Ты мне скажи: он был твоим любовником?
— Барни, ты меня поражаешь. Спрашиваешь о том, что если и было, то в другой жизни, до нашей встречи!
— Я не хочу больше видеть его за этим столом!
— Что ж, поправь меня, если я ошибаюсь, но, насколько мне известно, ты до меня был женат дважды.
— Да, но только ты у меня глава семьи.
Мне не удалось этим вызвать появления ямочек у нее на щеках. Мириам лишь отмахнулась, она была расстроена.
— Кип сказал, что Марту Хансон — при мне она была простым корректором и даже не очень хорошим — скоро назначат главой художественного вещания.
— И что?
— В будущем мне придется любые свои начинания согласовывать с ней.
А в другой раз только мы включили новости по Си-би-си-ТВ, смотрим, там новая какая-то девица вещает из Лондона.
— Глазам своим не верю, — ужаснулась Мириам, — это же Салли Инграмс. Я сама ее на работу с улицы взяла!
— Мириам, только не говори мне, что ты хочешь стать телерепортером.
— Нет. Наверное, нет. И Салли, я уверена, хорошо будет с этой работой справляться. Просто меня иногда расстраивает, что все, кого я там знала, заняты интересным делом.
— А ты не считаешь, что родить и воспитать троих замечательных детей — это тоже интересное дело?
— Вообще-то да, но бывают дни, когда я так не считаю. В наше время это стало как-то не очень престижно, правда?
Пока дети еще жили дома и нуждались в постоянной поддержке Мириам, наши мелкие размолвки случались редко и заканчивались, как правило, объятиями и смехом, да и в постели мы оставались страстными любовниками. Впрочем, сейчас, когда все подряд безудержно предаются эксгибиционизму и самовосхвалению, я предпочту немодную сдержанность и скажу только, что с Мириам я делал в постели вещи, которых не позволял себе ни с кем другим, и полагаю, что она тоже. После того как последний из нашего выводка покинул гнездо, свое вступление в пору новой для нас свободы среднего возраста мы отметили тем, что чаще стали баловать себя заграничными поездками, но на Мириам начали вдруг нападать приступы уныния и неудовлетворенности возможностями ее внештатной работы, кроме того она нет-нет принималась казнить себя за бездарность. По глупости своей я недооценивал эту проблему. И конечно же в свойственной мне придурковатой манере только отмахивался — дескать, ладно тебе, это пройдет: шалости менопаузы.
Майкл женился, а Савл переехал в Нью-Йорк. И вот однажды, перед тем как заняться любовью в туристском отеле с видом на Гранаду и половину Андалусии, я говорю:
— По-моему, ты забыла про свой колпачок.
— Он мне уже не нужен, но ты-то — конечно! Ты можешь еще иметь детей.
— Мириам, бога ради.
— Небось завидуешь Нату Гольду?
Нат прожил с женой тридцать лет, а потом развелся и нашел себе женщину на двадцать лет моложе, так что в те дни его можно было встретить на Грин-авеню с прогулочной коляской, в которой сидел полуторагодовалый малыш.
— Я думаю, он выглядит глупо, — сказал я.
— Не надо песен, дорогой. Это, должно быть, очень омолаживает.
Однажды вечером, после того как Кейт вышла замуж и уехала в Торонто, я пришел домой с работы раньше обычного и обнаружил на обеденном столе буклет с программами Макгиллского университета.
— Это еще зачем? — спрашиваю.
— Да вот, думаю записаться на некоторые курсы. А что, нельзя?
— Да можно, конечно, — сказал я, однако в тот же вечер чуть попозже пришел в ужас от перспективы возвращаться в пустой дом, когда она будет сидеть в лекционной аудитории, и разразился глупой антиакадемической филиппикой. Очень напирал на правоту Владимира Набокова, говорившего своим студентам в Корнеллском университете, что «д. фил.» — это значит дурак и филистер, а также что самые одаренные люди из тех, кого он знал, в университетах не обучались.
— А как насчет твоих детей?
— Нет правил без исключения. Вот Бука, например. Окончил Гарвард.
— Сомневаюсь, чтобы они там установили в его честь мемориальную доску.
Бука был у нас предметом постоянного раздора, а кроме того, я не разделял всеохватного почтения Мириам к профессорам. Кстати (я, кажется, об этом еще не упоминал), у меня в офисе стену украшал мой школьный аттестат в рамочке, красиво освещенный сверху. Мириам меня за это ругала.
— Да сними же ты его, дорогой, — однажды взмолилась она. Но он так и остался висеть.
На следующий день после моей несвоевременной антиакадемической тирады я обнаружил университетскую брошюрку в кухонном помойном ведре.
— Мириам, — сказал я, — мне ужасно стыдно. Иди, поучись опять в Макгилле, если это тебе так нужно. Почему бы и нет?
— Не бери в голову. То был просто каприз.
И вот сегодня мы счастливы и радостны, как молодожены, а, кажется, назавтра… — хотя, конечно, ведь у нас в Лондоне уже двое внуков. Кстати, заставить себя выбросить детскую одежду Майкла, Савла и Кейт Мириам так и не смогла. И не разрешила мне избавиться от целой библиотечки рваных и изрисованных книжек Доктора Суса[337]. Тем временем ее все больше загружали работой на радио, все меньше она предавалась унынию и снова стала походить на себя в старые добрые времена. Зато когда, пусть нечасто, но все же наползала очередная черная полоса, я вел себя нелепо (к сожалению, понял я это много позже) — раньше обычного сбегал в любезный моему сердцу «Динкс» и дольше там задерживался. Являлся домой к ужину (а ужины Мириам готовила удивительные, прямо-таки празднества) и тут же хамски валился в пьяной дреме на диван в гостиной, проводя там весь остаток вечера, до тех пор, пока Мириам нежнейшим образом не разбудит меня, чтобы я перебирался в кровать.
