Виктор Лихачев - Единственный крест
— Правильно говоришь, — одобрительно кивнул Асинкрит, — тогда кто? Люба? Исключено. Лиза, которая находится под подпиской? Кто же остается? Я?
— А кто же еще? — удивилась Лиза.
— Не согласен. Прости, но я в твою версию не верю и готов спорить, что на даче картины нет.
— Получается, самое слабое место моей версии — это ты? — спросила Толстикова.
— Получается, что я, — Сидорину осталось только развести руками.
— Я что-то не понимаю. Асик, ты что, бросишь Лизу в беде? — страдальческое выражение вернулось на лицо Вадима.
— А ты?
— Тебе же сказали…
— Понятно. Нет, я не брошу, вздохнул Асинкрит. — Надеюсь, что сухари на зону не забудете передавать.
— А почему так мрачно? — попыталась подбодрить Сидорина Галина, — как я поняла, дача Слонимского находится в глухом месте. Надо постараться незаметно пробраться в дом, когда там никого не будет.
— Для этого надо воспользоваться отмычкой, — поддержала подругу Братищева.
— Отмычкой? Какая прелесть! А у кого из вас есть отмычка, и кто может научить меня ею пользоваться?
— Странный ты, Асинкрит, право слово, — не сдавалась Люба, — мы живем в эпоху Интернета…
— Ты предлагаешь мне научиться пользоваться отмычкой по Интернету?
Наступившую тишину нарушила Лиза:
— Асинкрит, я не буду обещать носить сухари на зону. Но если ты пойдешь на дачу Слонимского, я пойду с тобой… Да, я знаю о подписке, но когда мы принесем в милицию картину, о ней и не вспомнят.
— Что ж меня это вполне устраивает. Жаль, зоны у нас будут разные. А теперь, если не возражаете, я не отказался бы что-нибудь поесть. Не поверите, но три дня во рту даже маковой росинки не было.
За ужином Люба сообщила, что через два дня губернатор соберет весь цвет местной элиты по случаю его трехлетнего пребывания у власти. Наверняка, на приеме будет и Слонимский. Было решено воспользоваться благоприятным случаем и навестить дачу Аркадия Борисовича.
* * *— Звал, Александрыч? — в кабинет вошел фактурный молодой человек с полным отсутствием волосяного покрова на голове.
Человек, которого назвали Александрычем, сидел, удобно расположившись в кресле. Он не посмотрел на вошедшего, а только показал на свободный стул. На столе лежала раскрытая книга.
— Садись, Сергуня. Платона любишь?
— В каком смысле?
— В прямом. Впрочем, ты хоть знаешь, кто такой Платон?
— Мужик. Грек. Кажется, книжки писал.
— Молодец! У тебя время есть? Ах, да, что это я? Вот послушай, разве не чудо: «Древняя пословица «ничего сверх меры» представляется прекрасной, ведь это в самом деле очень хорошо сказано. Муж, у которого все приносящее счастье зависит полностью от него самого и который не перекладывает это на плечи других, удача или неудача коих делает неустойчивой и его собственную судьбу, тем самым уготавливает себе наилучший удел и оказывается мудрым, разумным и мужественным. Когда на его долю выпадают имущество или дети или когда он то и другое теряет, эта пословица в высшей степени обретает для него вес: он не радуется чрезмерно и не печалится слишком, ибо полагается на себя самого. Именно такими мы хотим видеть наших сородичей и утверждаем, что таковы они и на самом деле. Сами себя мы теперь тоже явили такими — не возмущающимися и не страшащимися чрезмерно, если ныне нам предстоит умереть. И мы умоляем наших отцов и матерей прожить остальную часть своей жизни в том же расположении духа, в уверенности, что ни слезами, ни скорбью о нас они не доставят нам ни малейшей радости, но наоборот, если только есть у умерших какое-то чувство живых, они станут нам в этом случае весьма неприятны, сами же себе нанесут вред тем, что тяжко будут переносить свою недолю; но если они легко и умеренно к ней отнесутся, они нас весьма обрадуют. Ведь жизнь наша получила прекраснейшее, как считается среди людей, завершение, так что следует ее прославлять, а не оплакивать».
— Ну и как тебе?
— Нормально, Александрыч, только сложно очень.
— Сложно, говоришь? Не замечал, но может быть, ты прав. Мне, например, никогда не научиться водить машину, как это делаешь ты. И родись наш Сергуня где-нибудь в Германии, а не в каком-то Мухосранске, Шумахеру пришлось бы не сладко.
— Скажешь тоже, Александрыч, — лысый был явно польщен.
— Ладно, перейдем к делу. Директора детского дома Рыбкина помнишь?
— Конечно.
— Послезавтра у губернатора будет прием. Рыбкин там тоже будет. Вот тебе пригласительный билет. Ко мне, если увидишь, не подходи.
— Я буду должен…
— Всегда уважал тебя за смекалку. Обратной дороги домой у Рыбкина нет. Понимаешь? Второго провала, как с той девчонкой, быть не должно. В детали меня можешь не посвящать, я тебе полностью доверяю. Ну, бывай…
Однако Сергуня не трогался с места.
— Что-то непонятно? — Львовскому пришлось еще раз отодвинуть от себя книгу.
— Не сердись, Александрыч. Ты голова и все такое…
— Что мямлишь, говори прямо.
— Мужик этот… Платон — тоже ведь не дурак, даром что грек.
— При чем здесь Платон?
— Ты же сам читал: ничего сверх меры. Перебор всегда хуже недобора. Может, не стоит нам с этим Рыбкиным связываться?
— Ты так полагаешь?
— Только не сердись, Александрыч. Помнишь же, как Исаев на тебя за Ивановых орал, ты его еле успокоил. Только не подумай, я Рыбкина завалю в любой момент, хоть на улице, хоть прямо на приеме.
— На приеме не надо.
— Это я так, к слову…
— Договаривай.
— Изменился ты, Александрыч. Будто кому-то хочешь доказать что-то. А тебе ли это делать?
— Все?
— Почти. Зачем нам еще одни мокряк?
— Значит так, Сергуня. Говорю первый и последний раз. Каждый должен делать то, что умеет. Ты — водить машину и стрелять, я — думать. Я решил, что Рыбкину надо сменить этот мир, на другой. И ты ему в этом поможешь. А теперь иди.
Когда Сергуня ушел, Львовский взял телефонную трубку и набрал номер.
— Добрый день… Рад, что узнали. Будьте готовы. Через два дня в городе произойдет одно неприятное событие, в результате которого будет совершен визит людей в форме на квартиру одного нашего друга. Постарайтесь сделать так, чтобы к этому визиту наша дорогая девочка поселилась по нужному адресу… Не будьте жлобом, не надо. Помните, пожалуйста, что сгубило фраера. Вам же сказано, наша благодарность будет гораздо весомее всего того, на что в данной ситуации могли рассчитывать Базилио и Алиса… Не понимаете, какие Базилио и Алиса? Да это так, оговорка. Я тут племяннику сказку про Буратино читаю, вот оговорился. Удачи!
