Майкл Каннингем - Плоть и кровь
Дед выключил двигатель, однако так и остался сидеть за рулем. Ни он, ни Бен не шевелились. В конце концов дед спросил:
— У тебя какие-то проблемы с двоюродным братом?
— Не знаю, — ответил Бен.
— У этого мальчика… — начал дед. Слово «мальчик» застряло в его горле, будто осколок кости. — У мальчика, — он все-таки выкашлял это слово, — куча проблем, он же вырос среди полных психов.
Бен молчал. В голове его нарастало давление, словно кулак горячего льда жал изнутри на глаза и уши. То, что он видел сквозь ветровое стекло: стоящие машины, флажки, раскачиваемые волнами мачты, — казалось ему священным и пустынным, точно далекий, закрытый для посетителей уголок рая.
— Мальчик, — продолжал дед, — и сам-то немного тронутый. Я за него побаиваюсь.
— Угу, — отозвался Бен.
— Ты с ним подрался, что ли?
— Не совсем.
Дед кивнул. Он продолжал держаться за руль и смотреть вперед, как будто все еще вел машину.
И Бен понял. Он может свалить все на Джамаля. Обвинить Джамаля в попытке совратить его и тем спасти себя.
— Я умею приводить людей в божеский вид, — сказал дед. — Если Джамаль будет тебя доставать, я помогу тебе справиться с этим.
Бен кивнул.
— Я не позволю испортить тебе жизнь. Никому, даже некоторым из членов нашей семьи. Ты понял?
— Понял.
Да, если потребуется, Бен сможет обвинить во всем Джамаля. И обратить его в изгоя.
— Ну тогда пойдем, поплаваем, — сказал дед.
— Пойдем.
Лодка ждала их, безмятежная в ее дорогостоящем совершенстве, прохладная и гладкая, как мрамор. Бен отвязывал грот и кливер, думая о несущем крыло Джамале. Грот, когда Бен поднял его, наполнился чистым, обличительным светом.
Дед слишком велик для него. И мать с отцом тоже. Он даст им понять, что Джамаль подбивал его заняться сексом, а он ответил отказом. Он позволит этой лжи наполниться ветром и светом, как наполнился грот, и ему поверят.
Он уничтожит Джамаля. И спасется.
Он помог деду забраться в лодку. Отшвартовался, сел у румпеля.
Зои подняла взгляд и увидела, что рядом с ней сидит, держа ее за руку, Джамаль. Он уходил во время. Это она создала его, любила, и вот он здесь, живой мальчик. Здесь все, что только еще случится. Легкие Зои наполнились огнем, она потянулась к сыну. Она сгорала и не боялась этого. Она останется здесь, наблюдательницей, укрытой ветвями.
Дед Бена сидел на носу, цельный, как император, полный императорской массивной воли. Бен легко отвел лодку от пристани, вывел ее в залив. День был ветреный, дуло сильнее, чем он привык, но ничего, с этим он справится. Он находил горькое утешение в своем даре морехода и сам удивлялся этому.
— А денек-то ветреный, — сказал дед. Редкие волосы его развевались на ветру.
Лодка была хорошая, быстрая, и на миг Бен почувствовал себя лучше. Немного лучше. Ветер и лодка держали друг дружку в роскошном, тугом напряжении, которым правил Бен. Он мог почувствовать себя лучше, потому что здесь, на воде, точно знал, что ему следует делать. Он мог устроить деду безопасную, пусть и требующую определенных усилий послеполуденную прогулку под парусом и мог, если ему захочется, направить лодку против ветра, вывалив себя и деда в воду. Ветер был сегодня достаточно сильным, узлов пятнадцать-двадцать, такой может, если не проявить к нему уважение, опрокинуть лодку. Поднималась зыбь. На волнах вскипали пенистые гребешки, с которых летели по воздуху брызги. Бен направил лодку прямо к горизонту, к глубокой воде. Хороший денек, в самый раз для быстрой прогулки. Бен правил на ветер, стараясь набрать наибольшую, по возможности, скорость.
— Давай не будем особо разгуливаться, — сказал дед. — Полчаса или около того — и домой.
Один лишь звук слова «домой» отнял у Бена его недолгое, непрочное счастье. Скоро обнаружится и подтвердится странность Джамаля, опасность, которую он представляет. И после смерти его матери ни любви, ни уюта найти ему уже не удастся.
Бен уничтожит его.
Волны били в оба борта. Мимо скользнул пучок ламинарии с упругими янтарными стеблями, плававшими в воде, точно связка кеглей для боулинга. Бен еще сильнее повернул лодку против ветра, и ее так положило на левый борт, что деду пришлось, чтобы не упасть, вцепиться в поручни.
— Быстро идем, — сказал дед.
— Да, сэр, — ответил Бен.
— Ты у нас главный, приятель. Ты моряк.
— Я знаю.
Бен правил вперед, по прямой от берега. За ним вспыхивали окна уменьшавшихся в размерах домов. Волосы хлестали Бена по лицу, и казалось, что это замаранная душа его сечет своего хозяина, раздраженно и слабо. Он сердито смел их со лба. Ветер набирал силу. Пожалуй, пора было опустить кливер, однако Бен не сделал этого, он жаждал большего ветра и большей скорости. Жаждал утратить себя, лететь так резко и быстро, чтобы от него не осталось ничего, только этот режущий воду коготь. Он еще повернул на ветер. И грот и кливер вздулись, будто воздушные шарики, лодку накренило так, что вода перехлестнула через борт. Дед оглянулся, и Бен увидел страх на его старом, усталом лице. Сейчас, на недолгое время, дед покинул свой мир и вошел в другой, в мир, которым правил Бен. Лодка неслась по воде так стремительно, что напор воздуха наполовину ослеплял Бена, и он повернул ее еще на несколько градусов к ветру.
— Не слишком ли быстро идем, сынок? — спросил дед.
Сынок, он назвал Бена сынком. Этого Бен снести не смог, этой любви или стыда, и в последней судороге любви и стыда он еще развернул лодку, и она опрокинулась. Бен видел, как это происходит. Видел, как вода, вскипая, переливается через борт, видел лицо деда — бледную, недоумевающую душу, покидающую тело, и тут лодка повалилась и выбросила их в воду.
Она видела, как уходит время. Видела, что бояться так же глупо, как выйти в ветреный день из дома в экстравагантной шляпе и осыпать проклятиями ветер. Джамаль разговаривал с ней на языке, который она знала когда-то. Она сгорала и чувствовала себя прекрасно.
Вода оказалась чудесной. Холодной, абсолютно чистой, обильной пеной и жгуче соленой. Бен помедлил под нею, пройдясь взглядом от яркой морщинистой шкурки ее поверхности до зеленой мглы под ним. А когда наконец вынырнул, увидел футах в десяти от себя выплевывавшего воду деда.
— Ты как? — спросил дед.
— Нормально. А ты?
— Что, черт дери, произошло?
— Мы перевернулись.
— Это я понял.
— Все в порядке, — сказал Бен. — Нам ничто не грозит.
— Но как это могло случиться?
— Просто случилось.
— Мы сможем снова поставить лодку?
Лодка лежала на боку, корпус ее поднимался над водой, точно спина маленького белого кита, паруса грациозно подрагивали. Бен вгляделся в нее, потом в сердитое лицо деда.
Вот и конец их маленького путешествия. Теперь пришло время выправить лодку, забраться в нее и возвратиться ко всему, что ждало его на берегу.
— Это может оказаться не просто, — ответил Бен.
Ему хотелось лишь одного — остаться в воде, соединится с ее нездешним холодом.
— Продавец уверял, что это проще простого, — сказал дед, отгребаясь сильными толстыми руками и тяжело отдуваясь.
Он прав. Ухватить лодку за планшир и поставить ее на воду будет не трудно.
— Я лучше сплаваю за помощью, — сказал Бен.
— Какая еще помощь, о чем ты? Нам не нужна помощь.
Но Бен уже уплывал. Он еще не готов был идти под парусом и потому уплывал. Дед закричал: «Куда ты?» Ответ у Бена был только один: он уплывал. Не к другой лодке. Не к берегу. Он плыл и с каждым гребком ощущал себя все более свободным. Соленая вода плескала ему в лицо, а он плыл — так рьяно и быстро, как мог. Впереди была только вода, новая вода и великолепие неба. Он уплывал от лодки, от деда. Он просто плыл. Ни о чем не думая. Он слышал, как дед выкликает его имя, но уплывал и от имени тоже. Не останавливаясь. Не медля.
Зои рассмешила странность этого, странность и нежданная простота. Она услышала звук своего смеха. В конце концов, все оказалось таким легким. Кто бы мог подумать, что будет так легко? Она умела умирать; умела всю свою жизнь. Дело странное, но и обычное, совершенное, как голый мужчина, поющий на пожарной лестнице гимн в первом свете зари. Ты отдаешь этому твое имя. И оно его не возвращает. Зои вспомнила, как пошутила мысленно многие годы назад: «Жильцы других домов могут шарить глазами по кладбищу, выискивая источник музыки, и думать: черт, это ж надо, судный день настал, значит, на работу можно не ходить». И вот оно — чистая музыка и эрекция в свете нового дня. Забавно думать, что голые ангелы так же терялись, как их смертные братья и сестры, в страхе и изумлении обыскивая время. Никто не знал, и все знали. За нашим светом горит другой, за тем — еще один. Только это. Зои держалась за руку сына. И ей почудилось, что он дал ей подержаться за крыло.
