Дом, которого нет - Трофимчук Елена

Птенца нашел Шарик, сразу после дождя. Шарик рыл носом землю и громко скулил. Аленка засунула под крыльцо руку, птенец уперся в ладошку клювом. Аленка рассыпала у крыльца зерна, осторожно вытащила птенца и посадила на землю. «Крыло сломано», – сказала бабушка Соня. «Не выживет», – подсказала бабушке Соне смерть. «Из-за крыла?» – спросила Аленка. «Кошка схватит, или еще чего», – объяснила бабушка Соня и занесла птенца в дом. Аленка назвала его Семеном. Семен – имя серьезное, с ним можно дожить до взрослой птицы. Бабушка построила Семену дом – коробка из-под Аленкиных сандалий, старая пеленка с желтыми жирафами и голубыми слониками. Семенов дом Аленка поставила на подоконник – поближе к весне. «Авось выкарабкается», – сказала бабушка Соня.

Смерть могла прилететь к Семену громкой мухой или спуститься суетливым пауком. Но приползла красивой мохнатой гусеницей. Сидела на старой смолистой вишне, нюхала оживающий воздух, ждала, пока Семен перестанет ее бояться. Гусеницу Аленка принесла Семену в подарок – в тот день у него впервые получилось взлететь. «Скоро выпустим», – пообещала Семену бабушка Соня.

Аленка опускает в ямку гроб – коробка из-под сандалий, старая пеленка. Гусеницу Семен съел не сразу – трогал клювом, смотрел, наклонив набок голову, брал и снова отпускал. «Как чувствовал», – сказала потом бабушка Соня. Что чувствовал, бабушка Соня не сказала, но Аленка поняла – смерть чувствовал. Среди желтых жирафов и голубых слоников Семен кажется игрушечным. В тот свет Аленка верит. На том свете Семен увидит настоящего жирафа и, может, даже длинноногого страуса.

Соседская Мурка подходит неслышно, садится на краю ямки, нюхает тонкий крест. На Семена Мурка смотрит спокойно, равнодушно смотрит. Аленка накрывает гроб старым журналом, собирает землю в аккуратный холмик. Дождь начинается внезапно. Первая капля падает Мурке на нос. Муркины глаза загораются зеленым светом, она срывается с места, несется из одного огорода в другой, перескакивает с забора на забор и наконец скрывается за забором бабы Наты. Аленка ставит на холмик крест и слышит, как во дворе плачет бабушка Соня. Аленка садится на землю и тихонько всхлипывает. По Семену и по бабе Нате, которая только что умерла.

Коник

Степа плачет, как маленькая. Не плачет, а причитает. Степу надо было бы называть причитательницей, но все ее знают как вопительницу. Вопительница – слово громкое, огорчительное слово. А Степа, хоть и вечно старая, но всегда веселая: даже когда она плачет, кажется, что ей весело.

Баба Ната лежит в красном гробу на белой подушке. Гроб у нее словно на вырост. Баба Ната как умерла, так стала меньше ростом и худее лицом. Только волосы остались теми же – густые и длинные, хоть и седые. «Конский хвост», – говорила про ее волосы баба Петровна, у которой волос почти нет.

Петровна сидит у ног бабы Наты и раскачивается под причитания Степы.

– На что ж гроб такой большой взяли? – спрашивает Петровна у агрономши Чистяковой.

– Стандартный, – отмахивается агрономша. Она у гроба не присаживается, забежала на минутку – положить бабе Нате пластмассовые гвоздики и подержать в своих руках руки деда Миколы.

– Разве ж Микола сам не мог сделать? – не унимается Петровна.

Дед Микола – столяр и муж бабы Наты. В каждом зареченском доме есть что-то им сделанное. У Аленки и бабушки Сони – высокая полка, где лежат Аленкины книжки и бабушкины журналы про вязание. В доме бабы Наты дедом Миколой сделано все – стол, широкая лавка, застеленный тканой салфеткой сундук, шкаф с завешенным зеркалом, высокий топчан и табуретки, на которых стоит гроб. Гроб дед Микола делать отказался. «Мычал так, что я уж подумала – сейчас заговорит», – рассказывала на улице Маргарита Семеновна – сестра бабы Наты. Маргарита Семеновна – городская, по дому ходит в высоких сапогах и в шапке из блестящего меха.

Дед Микола по дому не ходит, он сидит около гроба, гладит родные, любимые волосы и молчит. Он с рождения глухонемой. Бабу Нату дед Микола взял замуж, когда та потеряла сына Дмитрия. «Пожалел», – говорит бабушка Соня. А Маргарита Семеновна спорит, что это баба Ната пожалела деда Миколу. «Так и жили жалеючи», – вздыхает бабушка Соня и дотрагивается до руки бабы Наты.

«У-у-у-у-у-у!» – дед Микола сжимает широкий кулак и грозит кому-то на потолке. Бабушка Соня перехватывает его руку и баюкает ее, как Аленка баюкает игрушечных голышей. Аленка пришла к бабе Нате вместе с бабушкой Соней, однако в комнату с гробом не заходит – стоит в соседней. Под Степины причитания Аленка не плакала, и под пластмассовые гвоздики агрономши Чистяковой не плакала, а как дед Микола стал грозить кулаком, расплакалась.

– Погуляй на дворе, – городская Маргарита Семеновна говорит ласково, наклоняя к Аленке блестящую шапку.

Во дворе бело и чисто. Снег шел целую неделю – как будто зима перед уходом решила потратить все, что осталось. Аленка заходит под навес, где у деда Миколы летняя мастерская. Зимой под навесом пусто, только на столе, по самому центру, лежат деревянные гребни – большие и маленькие, с неповторяющимися узорами. «…пять, шесть, восемь, десять, одиннадцать, двенадцать…» Гребни холодные, Аленка кружком раскладывает их по столу. Дед Микола делал гребни для бабы Наты. Игрушек для соседских детей не делал, а вот гребней для бабы Наты мастерил много. И вечерами расчесывал ее волосы – густые и длинные.

Степины причитания приходят во двор монотонной песней. И кажется, что эту песню здесь, в летней мастерской, кто-то подхватывает. Подхватывает тонким голосом, рассыпающимся на короткие испуганные трели. «Душа бабы Наты пугается», – думает Аленка и машет рукой – отгоняет мысли, от которых в холодной сумеречной мастерской становится страшно. Степа замолкает. А тонкий голос, наоборот, становится громче. Аленка осторожно оглядывается. На пороге мастерской стоит белый жеребенок. «Будто из снега», – думает Аленка и на всякий случай трет глаза. Жеребенок никуда не девается.

Аленка выходит на порог. Жеребенок смотрит темными тихими глазами. Аленка дотрагивается до голой белой спины. Жеребенок дрожит – холодно.

– Не бойся, – говорит Аленка и проводит рукой по длинной морде. – Я сейчас скажу кому-нибудь, чтобы тебя в хлев отвели.

Жеребенок наклоняет голову – слушает.

– Не бойся, – повторяет Аленка и бежит в дом.

– Бабушка-а-а, – шепчет Аленка, и бабушка Соня выходит из комнаты с гробом.

– Замерзла? – спрашивает бабушка.

– Коник, – отвечает Аленка.

– Какой такой коник?

– Там, в мастерской деда Миколы. – Аленка тащит бабушку за руку. Пухлый снег набивается в валенки, холодит ноги, но Аленка не обращает внимания.

Жеребенок уже зашел внутрь, стоит у стола, нюхает гребни.

– Может, заберем его к нам? – Аленка прижимается к бабушкиной руке.

– Да кого его-то?

– Его, кого ж еще. – Аленка подбегает к жеребенку, гладит его по круглому лбу и по тонкой шее.

– Ох ты горе мое горькое. – Бабушка Соня всхлипывает, подхватывает Аленку на руки и уносит со двора бабы Наты.

Снег на следующий день стал таять, но копать могилу было тяжело – земля твердая, стылая. Деда Миколу после похорон соседи по очереди проведывали – боялись, что за бабой Натой отправится. За бабой Натой дед Микола не отправился, а по весне, после сорока дней, застучал в летней мастерской молоток, зазвенела пила, запищала ножовка.

– Ты б сходила, Аленка, до деда Миколы, он игрушки приноровился мастерить. Коника такого красивого смастерил, как живой в мастерской стоит! – Бабушка Соня весной молодеет, голос звучит звонче, руки двигаются проворно, словно танцуют.