Сэм Хайес - В осколках тумана
— Садитесь, я сейчас закончу.
— Спасибо, — шепотом произношу я. Неужели меня так расстроило отсутствие доктора Дэйла? Или тут что-то другое?
Наконец он переключает внимание на меня, наши глаза встречаются в тысячный раз, и жжение в пальце отступает перед огнем, разливающимся в груди. Меня словно стянули гигантским эластичным бинтом, я не могу дышать, не могу говорить. Мне хочется закричать, но я не в силах даже пошевелить языком.
Он все смотрит на меня. Тридцать лет сжались в одну секунду.
— Чем могу вам помочь, миссис… — Врач едва заметно хмурится и медлит, словно сомневается, что это подходящее обращение.
Меня так трясет, что я ни в чем не уверена. Он отворачивается к монитору, читает мое имя, затем снова устремляет взгляд на меня. Глаза у него цвета стали.
— Мисс Маршалл?
Да, все так. Улыбка, нос, уши, шея, плечи, спина, ноги, руки. Все.
А он уже явно принял решение, он не из тех, кто теряет время даром. В стальных глазах нетерпение, точно он всю жизнь ждал этого момента. Мне даже почудилось, что он вот-вот встанет, подойдет, похлопает меня по спине, пожмет руку, поцелуем клюнет в щеку.
Я дышу — это все, что мне доступно. Собираю всю свою смелость, гордость и силу, чтобы не выскочить из кабинета, и пытаюсь заговорить — спокойно, как обычный пациент, понятия не имеющий, кто он такой. Главное, быстрее покончить с этим. Тогда я смогу уйти, запрыгнуть на свой канат и начать все заново. Я хочу сказать, что у меня болит палец — у меня болит палец, — но слова не выходят. Я молча протягиваю руку.
— Позвольте взглянуть.
Хватит трястись, умоляю я свое тело, но дрожь не прекращается, и врачу приходится держать меня за руку.
— У вас воспалительный процесс. Как это случилось?
Он так близко. Чувствую тепло его тела. У него чуть подрагивает подбородок или это мне только кажется?
Я разлепляю губы, но и только. Хочу сказать, что занозила палец, когда возилась в курятнике, но слова бесформенным комом застревают в горле. Гноем набряк не только мой палец, но и голова, в мозгу теснятся мутные картинки: цыплята в курятнике, нескончаемый дождь, размывающий все вокруг, Грэдин, переворачивающий стол, озеро и…
Доктор улыбается. Кривой зуб ему исправили.
— Не беспокойтесь, пустячная инфекция. У вас есть аллергия на что-нибудь?
Он смеется — возможно, нервничая, — и просматривает записи в моей медицинской карте. Похоже, он просто не знает, что сказать.
Я качаю головой.
Спустя несколько секунд рецепт напечатан, и доктор протягивает мне листок:
— Принимайте три раза в день в течение недели.
Он снова смеется. Умолкает, открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же опускает голову. Мы молчим.
— Делайте ванночки из горячей соленой воды и старайтесь чаще держать палец вертикально. — Голос дрожит от напряжения, слова натянуты и полузадушены. Он подается вперед, опираясь на локоть, приближает ко мне лицо. — И не вздумайте вскрывать нарыв. — Голос его строг, но тут он снова улыбается, мгновенно превратившись в дружелюбного доктора. Откидывается на спинку кресла и щелкает мышкой, намекая, что ждет следующего пациента.
Ловко он вывернулся. Словно ничего не знает, словно не знаком со мной, словно в жизни меня не видел. Все, конец.
Я выскальзываю из кабинета, закрываю дверь и смотрю на табличку: доктор Дэвид Карлайл.
Марри
— Ужин? Ты собираешься ужинать с врачом твоей матери? — я взвешиваю ее слова. Возможно, все не так плохо, как кажется.
— Да, собираюсь поговорить с ним о маме. И о других делах. Это не то, что ты думаешь. Правда.
Джулия дрожит. Она стоит передо мной, держа детей за руки. Ей не хочется их оставлять, но и другого выхода у нее нет, раз она приняла приглашение на ужин.
Не сдержав улыбки, я качаю головой:
— Теперь моя лодка не так уж и плоха, да?
Честно говоря, я рад тому, что она нуждается во мне. Хотя бы так, раз нет доверия. Вот только не нравится, что у нее свидание с другим мужчиной.
— Не выпускай их на улицу. Я не задержусь.
На ней серое полупальто и шапочка из бледно-розового мохера. Я знаю, что у нее есть и перчатки в цвет, но она их не надела. На уставшем лице лужицами радостного волнения розовеет румянец.
— А если мы захотим пойти погулять? — резко спрашиваю я и тотчас жалею об этом.
— Нет.
— Но…
— Марри, прошу тебя! Позаботься, чтобы детям было тепло и удобно, пока меня нет. Всего три часа. Это что, так сложно?
Конечно, Джулия. Это очень сложно. Мы знаем друг друга всю жизнь, у нас двое детей, и мы до сих пор муж и жена. Я знаю, что будет, если поцеловать ямку на твоей шее. Я видел, как ты рожала двух детей. Я спас тебе жизнь. Ты умывала мне лицо, когда меня рвало. А теперь ты идешь ужинать с каким-то докторишкой. Это очень сложно, черт бы тебя побрал! Но я молчу.
— Ты права. Пара пустяков. Вы идете в дорогой ресторан?
Джулия вздыхает с облегчением. Даже улыбается.
— Дэвид предложил «Три пера» в Бурвелле. Говорят, они отлично готовят бифштексы.
Она наклоняется и целует Алекса, потом Флору. Девочка показывает, что останется в лодке, что бы ни говорил папа. Я тоже готовлю вкусные бифштексы. Я мог бы поджарить для тебя.
— А что, если им остаться ночевать у меня? Наверняка они будут спать, когда ты вернешься. Будет жестоко их будить.
— Нет, я заберу их сегодня. Завтра воскресенье, поспят подольше.
С Джулией спорить бесполезно. Не сейчас. Это раньше я возражал, если мне не нравился цвет, в который она собиралась покрасить ванную, или купленная мне рубашка. Возражал вполне определенно. А она упорствовала. Никогда не сдавалась. Но мы продолжали жить вместе.
— А если я засну?
Вырублюсь, если выражаться точнее. Мы оба это подумали.
— Я постучу, громко. Или посильнее раскачаю лодку.
— Ладно, буду смотреть телевизор, — вру я, — и не засну.
Джулия отпускает детские ладошки — я вижу, как ей не хочется оставлять детей, — и снова целует сына и дочку.
— Спасибо, Марри, — говорит она и по тропинке спешит к мосту, туда, где Бурвелл-роуд встречается с рекой Кем. Видимо, припарковала машину где-то поблизости и теперь рванет в Бурвелл, чтобы поужинать с доктором Добряком.
— Эй, ребята, — громко говорю я, — хотите поиграть в жмурки на крыше «Алькатраса»? С ножами наперевес?
Джулия на секунду замедляет шаг, но тут же спешит дальше, и вскоре мы ее уже не видим.
— А что такое алькатрас? — спрашивает Алекс.
— Моя лодка, глупыш. — Я помогаю ему забраться на борт.
— Ну ясное дело! Но что это? — Ему всего одиннадцать лет, откуда ему знать?
