Сэм Хайес - В осколках тумана
Иногда мне трудно поверить, что такое происходит в старой доброй Англии. Бренна и Грэдин родились и выросли в Кембридже, городе, буквально пропитанном образованием и культурой, возможностями и надеждами. Они росли среди живописных пейзажей, тут и туристические тропы, и прекрасные реки, и таинственные болота. Да и до моря рукой подать. Но вместо счастливого детства им достался отец, на корню погубивший все их надежды, задавивший счастье в зачатке. А моя задача — научить их нормальной жизни. Самые простые, обыденные вещи могут стать для них ключом к будущему. И думаю, у нас все получится.
Я десятки раз видела таких, как Бренна с Грэдином. И каждый раз, когда я помогаю исцелиться одному из них и нежно подталкиваю его к будущему, излечиваюсь и я сама, пусть самую малость. Но я немного опасаюсь, что даже несчастные дети всего мира не исцелят меня полностью.
Увидев Бренну и Грэдина, я с первой же минуты поняла, что придется нелегко.
Утром обнаружилось, что из жестянки в кухонном шкафчике пропало тридцать фунтов. Деньги, отложенные на развлечения.
— Где Бренна? — спрашиваю я у Грэдина, посасывая палец. Побаливает уже несколько дней.
Я вижу, что мальчику хочется сказать правду, но он попросту не способен на это. Он пожимает плечами. Я чувствую запах немытого тела.
— Ты принял душ утром? — Я рассматриваю палец.
Парень снова пожимает плечами.
— Это ты взял деньги?
— Нет.
— Бренна?
— Нет.
— Я отложила их для вас на выходные. Вы могли бы пойти в кино и перекусить в кафе. Съесть пиццу, например. (Он уже успел сообщить, что пицца — любимая его еда.)
Грэдин ухмыляется и начинает насвистывать. Я-то думала, он признается, выходит, ошиблась. Слишком тороплюсь.
— Крошка, — мурлычет он, оборачиваясь к двери. Прибыла его сестра. Грэдин улыбается ей, ему шестнадцать, и он на два года старше ее, но запросто могло бы быть и наоборот. — Слушай, Крошка, она тут болтает, мы, типа, ее деньги стырили.
У Грэдина мягкий, детский голос, круглые сглаженные согласные, а гласные словно обернуты фланелью.
— Как же! Мы ничего не брали. — Бренна, напротив, яркая, как нарядная пуговица. Она кладет руки на плечи брата. — Сами, наверное, потратили. — Во взгляде ее вызов.
— Я так не думаю, — спокойно говорю я, наблюдая за ними, за каждым сокращением лицевых мышц, за каждым движением век, за руками Бренны, лежащими на плечах Грэдина.
Пальцы девочки впиваются в мускулы брата. Ложь — это искусство.
— Эй! — вскрикивает он. — Ты чего?
Бренна едва заметно дергает плечами. Это я тоже замечаю.
— А может, их стащил тот парень, ну, тот, что привез уголь. Он же попросился в сортир.
А она не сдается, подумала я. Хладнокровная девочка, ведет себя так, будто и впрямь невиновна. Зато Грэдин ерзает на стуле, словно его обвиняют во всех смертных грехах.
— Наверное, так все и было, — говорю я и принимаюсь готовить обед.
— Ничего я не крал! — вдруг вопит Грэдин и подскакивает к столу.
Раз — и стол перевернут, сыр, хлеб, ножи и чашки разлетаются по полу. Я отшатываюсь, и, к счастью, нож не вонзается мне в ногу. Кричать на Грэдина я не собираюсь. В его жизни было достаточно криков.
Важно, чтобы ему верили. Жизнь, построенная на лжи, никуда не годится.
— Раз ты говоришь, что не брал денег, значит, так оно и есть, Грэдин. Поможешь убрать?
Вот так мне удалось познакомиться с ними — понять, как они отреагируют на обвинение в том, чего они не делали. Кстати, в той жестянке не было никаких денег.
Палец к середине дня разнылся нещадно, так что я не могла ничего делать. После вспышки Грэдина оставлять детей одних не хотелось, но и к врачу надо было сходить. Уже очевидно, что это нарыв, и, хотя я не выношу эскулапов, без медицины на этот раз не обойтись. Последние дни я тешила себя надеждой, что если делать вид, будто с пальцем все в порядке, то он угомонится. Увы, не сработало.
До Уизерли двадцать минут на автобусе. Города, большие или маленькие, мне не по нутру — слишком много суеты, суматохи, слишком много людей, которые пытаются мечты претворить в реальность. Должно быть, я поступаю умнее, расхаживая по своему канату, вот только никуда я так и не пришла.
Автобусная остановка рядом с отделением хирургии, на окраине города. Ну, с этим я справлюсь. Но я предпочла бы никогда не покидать пределов фермы, и нарыв на пальце — досадная помеха, от которой начинает подрагивать мой туго натянутый канат. Как же я понимаю Грэдина, сама бы с удовольствием сейчас опрокинула какой-нибудь стол.
Пока автобус разрезает лоскутное одеяло безотрадных полей, я вспоминаю свой последний визит к врачу. Доктор Дэйл, весьма приятный мужчина на седьмом десятке. Несколько лет назад я заболела бронхитом, и, когда голос окончательно сел, Джулия заставила меня записаться на прием. Конечно, она была права, как и доктор Дэйл, благоразумно прописавший мне антибиотики, но я не раз размышляла о том, что бы случилось, если бы я не поддалась тогда на уговоры Джулии. Вернулся бы голос или нет?
Автобус подъезжает к остановке, и я втолковываю себе, что визит к врачу не займет много времени и для беспокойства нет ни малейшей причины.
В одиночестве стою на тротуаре, автобус с грохотом уезжает, обдав меня выхлопами. Я все делаю правильно.
Регистраторша мрачно слушает, как я признаюсь, что записалась на срочный прием по столь пустяковому поводу. «Палец страшно болит, — хочется крикнуть мне, — и внутри полно гноя!» — но регистраторша обводит взглядом две дюжины пациентов, которые покорно ждут, надеясь, что их осмотрят, прежде чем кабинет закроется на обеденный перерыв.
— Присядьте. — Она вздыхает и колотит по клавиатуре.
Я послушно опускаюсь на стул и достаю из сумки книгу. Не выношу праздности, всегда хочется заполнить ожидание чем-то полезным.
Через двадцать минут раздается короткий сигнал и экран под потолком высвечивает мое имя. Значит, мне пора в кабинет с синей табличкой. Палец горит как в огне.
На каждой двери висит цветная табличка. Я направляюсь к указанной и вдруг вспоминаю, что дома закончилось молоко. На обратном пути надо зайти в магазин на углу. Поворачивая дверную ручку, я думаю, как там Бренна с Грэдином. Надеюсь, ведут себя разумно. Вот с такими обыденными мыслями я вхожу в длинный белый коридор. И тут меня осеняет, что, должно быть, цветные таблички на дверях означают тип медицинской проблемы. Я без стука переступаю порог кабинета.
Вместо доктора Дэйла, ссутулившегося над стопкой папок, я вижу другого мужчину, который печатает на компьютере. Он не поднимает головы.
