Роальд Даль - Остановка в пустыне
Всё время их смешил. Дочь, выслушав историю о жадной старой герцогине из Глазго, которая сунула руку в коробку шоколадных конфет и которую ужалил один из моих скорпионов, от смеха чуть не упала с шезлонга; а когда я во всех подробностях описал интерьер теплицы в саду под Парижем, где я выращиваю пауков, обе дамы стали корчиться в конвульсиях радостного смеха.
Именно в этот момент я заметил на себе добродушный и несколько ироничный взгляд мистера Азиза. «Хорошо-хорошо, — словно говорили его глаза, — мы рады видеть, что ты не так уж не интересуешься женщинами, как пытался убедить нас в машине по дороге сюда… Или всё дело в благоприятном окружении, может быть, это оно помогает тебе забыть, наконец, своё великое горе…» Мистер Азиз улыбнулся мне, показав ослепительные белые зубы. Это была дружеская улыбка. Я ответил ему такой же дружеской улыбкой. До чего же дружелюбный человечек. Он искренне радовался тому, что я уделяю его дамам так много внимания. Что ж, пока всё в порядке.
Не стану подробно останавливаться на ближайших нескольких часах, поскольку лишь за полночь со мной произошло нечто поистине потрясающее.
В семь мы покинули бассейн и вернулись в дом переодеться к обеду.
В восемь мы собрались в большой гостиной выпить ещё один коктейль. Обе дамы были роскошно одеты и сверкали драгоценностями. На обеих были вечерние платья без рукавов, с низким вырезом, несомненно от одного из лучших модных домов Парижа. Моя хозяйка была в чёрном, её дочь — в бледно-голубом, и вокруг них витал всё тот же дурманящий аромат. Ах, что это была за пара! У старшей был характерный наклон плеч, какой бывает только у самых страстных и многоопытных женщин: как у женщины-наездницы искривляются ноги от постоянного пребывания в седле, так и у женщины больших страстей развивается своеобразная скругленность плеч оттого, что она постоянно обнимает мужчин. Это профессиональная травма, и, пожалуй, самая благородная из всех травм.
Дочь была ещё не в том возрасте и не могла обрести этот единственный в своём роде почётный знак, но что касается её, то мне было вполне достаточно просто смотреть на изгиб её тела и видеть прелестные скользящие движения её бёдер, когда она ходила по комнате. Вдоль обнажённой части её позвоночника вились золотистые волоски, и, когда она стояла спиной ко мне, я трудом удерживался от соблазна провести по этим очаровательным позвонкам костяшками пальцев.
В восемь тридцать мы все прошли в столовую. Обед, который нас ждал, был грандиозен, но я не могу тратить время на описание яств и напитков. За обедом я продолжал очень тонко и изобретательно играть на чувствах обеих женщин, пуская в ход всё своё умение, и к тому времени, когда подали десерт, они таяли у меня на глазах, как масло на солнце.
После обеда мы вернулись в гостиную, где нам подали кофе и коньяк, после чего по предложению моего хозяина мы сыграли пару партий в бридж.
К концу вечера я был твёрдо уверен, что поработал не зря. Моё магическое искусство меня не подвело. Если бы позволили обстоятельства, любая из двух дам могла бы стать моей, стоило лишь попросить. Я вовсе не обманывал себя. Это было совершенно очевидно. Видно невооружённым глазом. Лицо моей хозяйки раскраснелось от волнения, и всякий раз, когда она смотрела на меня через ломберный стол, её огромные бархатные глаза становились ещё больше, ноздри трепетали, а рот приоткрывался, обнажая кончик влажного розового языка, зажатого между зубами. Это была откровенно похотливая гримаска, и не раз она заставляла меня пускать в ход мою излюбленную козырную карту. Дочь была не так смела, но не менее откровенна; каждый раз, когда взгляды наши встречались, а это бывало весьма часто, она на крошечную долю сантиметра поднимала брови, будто хотела задать вопрос, а потом сама же отвечала на него мимолётной лукавой улыбкой.
— Думаю, нам всем пора отправляться спать, — взглянув на часы, сказал мистер Азиз. — Пойдёмте, друзья мои.
И тогда случилась нечто странное. Тотчас, ни секунды не помедлив и даже не бросив взгляда в мою сторону, обе дамы поднялись и направились к двери! Это было невероятно. Я буквально остолбенел. Я не знал, как это понять. Такого молниеносного окончания вечера мне ещё не доводилось видеть. Ведь мистер Азиз говорил отнюдь не сердито. Его голос, во всяком случае мне так казалось, звучал ничуть не менее любезно. Но он уже гасил свет, тем самым ясно давая мне понять, чтобы я тоже удалился на покой. Какой удар! Я ожидал услышать хотя бы шёпот из уст либо жены, либо дочери, перед тем как мы расстанемся на ночь, хотя бы три-четыре слова про то, когда прийти и куда, но вместо этого я остался как дурак стоять около ломберного стола, а две дамы тем временем медленно выплывали из комнаты.
Мы с хозяином последовали за ними вверх по лестнице. На площадке второго этажа мать и дочь остановились и, стоя рядом, ждали меня.
— Спокойной ночи, мистер Корнелиус, — сказала хозяйка.
— Спокойной ночи, мистер Корнелиус, — сказала её дочь.
— Спокойной ночи, мой дорогой друг, — сказал мистер Азиз. — Я очень надеюсь, что у вас есть всё необходимое.
Они ушли, а мне ничего не оставалось, как медленно и неохотно подняться на третий этаж и отправиться в свою комнату. Я вошёл и закрыл дверь. Тяжёлые парчовые шторы были уже задёрнуты одним из слуг, я раздвинул их и выглянул из окна. Воздух был неподвижный и тёплый, луна заливала пустыню серебристым сиянием. В её свете пруд напоминал огромное плоское зеркало, лежащее на лужайке. Рядом с ним я видел четыре шезлонга, на которых мы недавно сидели.
Так, так, подумал я. И что же теперь?
Одно я знал твёрдо: в этом доме я не должен пытаться выходить из комнаты и крадучись пробираться по коридорам. Это равносильно самоубийству. Много лет назад я понял, что есть три породы мужей, с которыми не надо связываться: это болгары, греки и сирийцы. Ни один из них не станет возмущаться вашими заигрываниями с его женой, но если застанет вас в её постели, то убьёт на месте. Мистер Азиз сириец. Посему необходима известная осторожность, и если сейчас и можно что-то предпринять, то инициатива должна принадлежать не мне, а одной из двух женщин, ибо только она (или они) знают, что безопасно, а что грозит бедой. Тем не менее должен признаться, что, будучи пять минут назад свидетелем того, как мой хозяин велел им обеим следовать за собой, я не питал особых надежд на их активность в ближайшем будущем. Однако беда в том, что я позволил себе дьявольски возбудиться.
Я разделся и долго стоял под холодным душем. Это помогло. Потом, поскольку не могу заснуть при лунном свете, я удостоверился, что шторы плотно задёрнуты, лёг в постель и около часа, а то и больше читал «Естественную историю» Селборна в издании Джилберта Уайта. Это тоже помогло, и в конце концов где-то между двенадцатью и часом настало время, когда я смог выключить свет и без слишком больших сожалений приготовиться ко сну.
Только я начал задрёмывать, как услышал какие-то слабые звуки. Я тотчас узнал их. Звуки походили на те, которые я слышал много раз, и всё же они по-прежнему оставались для меня самыми волнующими и завораживающими. Они представляли собой слабый, едва уловимый скрежет металла о металл и производились, всегда производятся кем-то, кто очень медленно и осторожно поворачивает снаружи дверную ручку. Одно мгновение — и я весь превратился в слух. Но не двигался, а просто открыл глаза и не отрываясь смотрел на дверь; помню, что в тот момент я мечтал хотя бы о щёлке между шторами, хотя бы о тонком лучике лунного света снаружи, чтобы увидеть хоть тень прелестной фигуры, которая вот-вот войдёт. Но в комнате было темно, как в подземелье.
Я не слышал, как открылась дверь: не скрипнула ни одна петля. Но неожиданный порыв воздуха пронёсся по комнате, он шелохнул шторы, и через мгновение я услышал приглушённый стук дерева о дерево, когда дверь снова осторожно затворилась. Затем щелчок — дверную ручку отпустили.
И вот я услышал, как кто-то на цыпочках идёт по ковру в мою сторону.
На какое-то жуткое мгновение мне пришло в голову, что, может быть, это мистер Абдул Азиз крадётся ко мне с ножом в руке, но тут тёплое, стройное тело склонилось надо мною, и женский голос прошептал мне в ухо: «Не произноси ни звука».
— Моя дорогая, моя возлюбленная, — прошептал я в ответ, гадая, которая это из двух. — Я знал, что ты придёшь… — Но она тут же зажала мне рот рукой.
— Молю тебя, — прошептала она, — ни слова больше.
Я не спорил. Губы мои умели делать много такого, что куда лучше слов. Её тоже.
Здесь я должен остановиться. Знаю, мне это совсем не свойственно. Но я первый и последний раз прошу извинить меня за то, что воздерживаюсь от подробного описания потрясающей сцены, которая засим последовала. На то есть свои причины, и я прошу отнестись к ним с уважением. В любом случае вам будет не вредно для разнообразия дать волю собственному воображению, и, если вы захотите, я могу его немного подогреть, со всей правдивостью и искренностью признавшись в том, что из тысяч и тысяч женщин, которых я знавал, ни одна не доводила меня до таких крайних высот экстаза, как эта леди Синайской пустыни. Её искусство было поразительно. Страсть не знала границ. Диапазон невероятен. При каждом заходе у неё наготове был новый изощрённый приём. И в довершение всего она обладала тончайшим и в высшей степени изысканным стилем. Она была великой артисткой. Она была гением.
