Роальд Даль - Остановка в пустыне
Обзор книги Роальд Даль - Остановка в пустыне
Роальд Даль
ОСТАНОВКА В ПУСТЫНЕ
Не так давно к двери моего дома служба грузовых перевозок железной дороги доставила большой деревянный ящик. Это была необычайно крепкая и хорошо сработанная вещь из какой-то очень прочной древесины, по цвету похожей на красное дерево. Я с трудом поднял его на стол в саду и тщательно осмотрел. Судя по надписи, выведенной по трафарету на одной из стенок, его отправили из Хайфы на борту «Веверли стар», но ни имени, ни адреса отправителя я не нашёл. Я пытался вспомнить, нет ли в Хайфе или поблизости от неё кого-нибудь, кто захотел бы послать мне такой роскошный подарок, но ничьё имя так и не пришло мне в голову. Не переставая гадать, я медленно дошёл до сарая, где хранились инструменты, вернулся с молотком и отвёрткой и начал осторожно открывать крышку. Ящик был набит книгами. И какими! Я стал вынимать их одну за другой и складывать в три стопки на столе. Всего там было двадцать восемь томов в одинаковых сафьяновых переплётах с инициалами О. X. К. и указанием номера тома римскими цифрами (I–XXVIII), тиснёнными золотом на корешке.
Я взял первый попавшийся том под номером XVI и раскрыл его. Белые нелинованные страницы были исписаны чёрными чернилами мелким аккуратным почерком. На титульном листе стоял год — 1934-й. Больше ничего. Я взял другой том — XXI. Такой же рукописный текст, тот же мелкий почерк, но год на титульном листе другой — 1939-й. Я положил его обратно и вытащил том под номером I, надеясь найти в нём какое-нибудь предисловие или хотя бы имя автора. Вместо этого под обложкой я обнаружил конверт. Он был адресован мне. Я открыл его, вынул письмо и первым делом взглянул на подпись: «Освальд Хендрикс Корнелиус» — гласила она.
Дядя Освальд! Вот уже более тридцати лет никто из членов нашей семьи не имел от него никаких вестей. Письмо было датировано десятым марта 1964 года, и до его получения мы могли только догадываться, что дядя Освальд ещё существует — о нём было известно лишь то, что он живёт во Франции, много путешествует, что он богатый холостяк с малопривлекательными, хотя и создающими ему романтический ореол привычками, который упорно отказывается иметь дело с родственниками. Всё остальное было не более чем молвой и слухами, но молвой настолько завораживающей, а слухами такими экзотическими, что Освальд для всех нас давно стал героем и легендой.
«Дорогой мальчик, — писал он, — я считаю тебя и трёх твоих сестёр моими ближайшими ныне здравствующими кровными родственниками. Поэтому вы мои законные наследники, и, поскольку я не сделал завещания, всё, что останется после моей смерти, принадлежит вам. Увы, мне нечего вам оставить. Обычно у меня было много всего, но то, как я недавно распорядился всем этим, вас не касается. В качестве утешения я посылаю тебе свои дневники. Я полагаю, что они должны остаться в семье. Они охватывают все мои лучшие годы, и тебе невредно их прочесть. Но если ты будешь их всем показывать и давать читать чужим людям, то навлечёшь на себя большие неприятности. Если ты их опубликуешь, то, скорее всего, это будет конец и тебе, и твоему издателю. Ибо ты должен понять, что половина из тех тысяч героинь, которые упомянуты в моих дневниках, ещё живы, и если у тебя достанет дурости плеснуть на их лилейные репутации типографской краской, то они через мгновение получат твою голову на подносе и, скорее всего, зажарят её в духовке до полной готовности. Так что советую тебе быть осторожным. Я видел тебя только раз, в 1921 году, когда ваша семья жила в том огромном уродливом доме в Южном Уэлсе. Сомневаюсь, что ты помнишь молоденькую норвежскую няню, которая у тебя тогда была. Удивительно чистоплотная, хорошо сложённая девушка с прекрасными формами, которые не слишком портила даже традиционная одежда няни с нелепым накрахмаленным глухим передником, скрывавшим её прелестную грудь. В те послеполуденные часы, когда я был там, она шла с тобой в лес собирать колокольчики, и я спросил, не могу ли пойти с вами. В лесу я сказал, что дам тебе плитку шоколада, если ты сам найдёшь дорогу домой. И ты нашёл (см. т. III). Ты был разумным ребёнком.
Прощай. Освальд Хендрикс Корнелиус».
Неожиданное появление дневников вызвало большое волнение в семье, и все бросились их читать. Надо сказать, мы не были разочарованы. Это было удивительное чтение — весёлое, остроумное, волнующее воображение и часто даже трогательное. Этот человек отличался поистине невероятным жизнелюбием. Он пребывал в постоянном движении. Из города в город, из страны в страну, от женщины к женщине и в промежутках между женщинами он искал пауков в Кашмире или шёл по следу голубой фарфоровой вазы в Нанкине. Но женщины всегда были на первом месте. Куда бы он ни попадал, он всегда оставлял за собой бесконечный шлейф женщин, женщин разъярённых, но мурлыкающих, как кошки.
Чтобы прочесть двадцать восемь томов по триста страниц в каждом, требуется масса времени, и найдётся немного писателей, которые смогли бы удержать внимание аудитории на протяжении столь длинной дистанции. Но Освальду это удалось. Повествование, казалось, не теряло своей прелести и аромата, темп редко замедлялся, и почти без исключения каждая запись, независимо от того, длинной она была или короткой, независимо от самого предмета изложения, превращалась в увлекательную маленькую новеллу, цельную и законченную. И в самом конце, когда была прочитана последняя страница последнего тома, у вас оставалось ощущение, что дневник этот, возможно, самое великое автобиографическое повествование нашего времени. Если рассматривать его как хронику любовных похождений, то он, без сомнения, не имеет себе равных. В сравнении с ним «Мемуары Казаковы» читаются как приходская книга, а сам знаменитый любовник рядом с Освальдом выглядит недостаточно сексуальным.
Что же касается общественного мнения, то в этом Освальд был прав: публикация вызвала бы взрыв. Но он, безусловно, ошибался, думая, что взрывы всегда связаны с женщинами. А их мужья, униженные воробьи-рогоносцы? Рогоносец, стоит его разозлить, становится очень свирепой птицей, и тысячи и тысячи их поднимутся из кустов, если «Дневники Корнелиуса» без сокращений увидят свет при их жизни. Таким образом, о публикации, разумеется, не могло быть и речи.
А жаль. Очень жаль. Необходимо было что-то предпринять. В итоге я сел и перечитал дневники с начала до конца в надежде обнаружить хотя бы один законченный отрывок, который можно было бы опубликовать, не рискуя вовлечь и издателя, и себя самого в судебный процесс. К моей радости, я нашёл целых шесть таких отрывков и показал их адвокату. Он сказал, что они, может быть, и «безопасны», но гарантии он не даёт, и добавил, что «Эпизод в Синайской пустыне» ему кажется «безопаснее» пяти других.
Я решил начать именно с этого отрывка и без промедления его обнародовать после краткого предисловия. Если всё будет в порядке, тогда, быть может, я выпущу ещё два.
Синайский эпизод взят из последнего, XXVI тома и датирован 24 августа 1946 года. Дело в том, что это самая последняя запись последнего тома дневника, последнее, что написал Освальд, и у нас нет сведений о том, куда он отправился и что делал потом. Можно только догадываться. Сейчас вы познакомитесь с ней verbatum[1], но сначала, чтобы было легче понять, о чём говорит и что делает Освальд в этой истории, разрешите мне немного рассказать вам о нём самом. Из множества исповедей и мнений, приведённых в двадцати восьми томах, его характер вырисовывается достаточно чётко.
Во время синайского эпизода Освальду Хендриксу Корнелиусу был пятьдесят один год и он, естественно, не был женат. «Боюсь, что я наделён или, можно сказать, обременён необычайно разборчивой натурой», — любил говорить он.
В чём-то это было действительно так, но в остальном, и особенно в том, что касается матримониальных дел, подобное утверждение идёт вразрез с истиной.
Настоящая причина, по которой Освальд отказывался жениться, заключалась в том, что он был способен сосредоточиться на одной женщине только до тех пор, пока не завоюет её. Когда он её добивался, то терял интерес и начинал озираться в поисках новой жертвы.
Нормальный мужчина вряд ли счёл бы это достаточной причиной для того, чтобы остаться холостяком, но Освальд не был нормальным мужчиной. Он даже не был нормальным приверженцем полигамии. Он был, честно говоря, таким беспутным и неисправимым бабником, что никакая невеста не выдержала бы с ним и нескольких дней, не говоря уже о целом медовом месяце, — хотя, видит Бог, находилось достаточно женщин, которые были не прочь попробовать.
Он был высок, строен и все манеры выдавали в нём эстета. У него был мягкий голос, обходительные манеры, и на первый взгляд он больше напоминал камергера королевы, чем прославленного ловеласа. Он никогда не говорил о своих амурных делах с другими мужчинами, и незнакомый человек, просидев с ним за беседой целый вечер, не уловил бы в ясных голубых глазах Освальда даже намёка на подвох. Что и говорить, у него был вид человека, которому заботливый отец охотно поручит проводить домой свою дочь.
