Алексей Сейл - Шляпа «Мау Мау»
Однако, несмотря на ее одеяние и ухмылку, в ней было что–то симпатичное, и я не сомневался в той, что передо мной добрая и честная девушка. Раньше, думал я, она могла бы быть горничной или стенографисткой, ездящей на работу в дешевом костюмчике и шляпке. А теперь она работает в Сохо с цепью, пристегнутой к причинному месту.
Я подошел к прилавку. Думаю, я выглядел довольно странно в этом магазине — некоторые детали моей одежды сохранились еще с той роковой встречи с Блинком. Например, серебряные запонки, кашемировое синее пальто и старые отцовские часы. Отсутствовали на том обеде белая египетская хлопчатобумажная рубашка, темно–синий шелковый галстук, белый крепдешиновый носовой платок с монограммой и сорокапятилетний двубортный костюм в тонкую полоску с подобранными к нему черными туфлями, которые я купил в Нортгемптоне за девятнадцать фунтов и девяносто девять пенсов. Учитывая тот факт, что мы теперь пребывали в XXI веке, я решил не надевать шляпу.
— Простите, — сказал я продавщице, — нет ли у вас серой шляпы «May May»?
— «May May»? — переспросила она. — «May May». Их уже многолетне выпускают. Иногда они бывают у нас, но сейчас нет.
— А я так надеялся, — огорченно сказал я. — У меня друг в полном отчаянии. Даже не знаю, что делать. Может, вы посоветуете м‑м… какой–нибудь другой магазин старых шляп?
Она слегка забеспокоилась при виде моего возбуждения, но ответила:
— Нет, я таких не знаю.
— Даже не знаю, что делать. Я живу в маленькой деревне в Нортгемптоншире и впервые за много лет приехал в город…
— Сочувствую.
Она подняла руки, рукава рубашки опустились до локтей, и я увидел, что обе руки у нее покрыты мелкими точками и красными рубцами. Часть шрамов была старой и едва заметной, зато у запястья они были глубокими и свежими, а местами покрытыми запекшейся кровью. Я тут же понял, что это такое.
— У вас шрамы на руках, — сказал я.
— Да, — глядя исподлобья, угрюмо ответила она, инстинктивно одергивая рукава своей тонкой прозрачной рубашки, чтобы прикрыть шрамы. Я понизил голос, чтобы дать ей понять, что я понимаю ее положение, и посмотрел ей прямо в глаза.
— У вас ведь… — я помедлил, — у вас есть… кот, да?
Она на мгновенье смутилась, а потом тихо произнесла:
— Да, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие, но в ее карих глазах зажегся радостный огонек.
— И как его зовут? — спросил я.
— Адриан, — возбужденно ответила она; теперь она говорила быстро, и голос ее вибрировал от любви. — У него есть такая пищащая игрушка, с которой он любит играть, и еще он любит, когда я играю с ним, но иногда он так увлекается, что вцепляется мне в руку… ну а иногда царапается, потому что хочет есть, а иногда вообще просто так. Это ведь всем кошкам свойственно. А у вас есть кот?
— Сейчас нет. А в свое время было довольно много. — Я вздохнул и помолчал, прежде чем продолжить. — Это одна из существенных неприятностей, связанных с возрастом, — понимаешь, скольких ты пережил, и со временем это становится слишком тяжело. Они живут так мало, а мы так долго — такое ощущение, что производишь на свет череду детей с какими–то редкими заболеваниями и заранее знаешь, что через десять–пятнадцать лет они их унесут в могилу…
— Да, — согласилась она, — но зато какое удовольствие они доставляют — так приятно чувствовать, что рядом есть живое существо.
— Я знаю, и мне этого страшно не хватает. Но с каждым годом терять котов становится все тяжелее и тяжелее. Это чувство накапливается со временем, и потом, когда умирает очередной кот, наступает такой момент, когда ты понимаешь, что никакое удовольствие не может сравниться с той непереносимой болью, которую доставляет их смерть. И каким бы тяжелым и неприятным ни было это чувство, понимаешь, что лучше больше не заводить котов, — ты лишаешь себя удовольствия, но, по крайней мере, избавляешься и от страданий.
Впрочем, в том, что я говорил, безусловно был элемент расчета. Я не знал в Лондоне ни одного человека, который мог бы дать мне совет относительно старых шляп… и не знаю, о чем я думал, флиртуя с девушкой, которая была младше меня на сорок лет, но именно этим я и занимался. Наверное, это каким–то образом было связано с рассказом Порлока о том, что он живет с двумя женщинами. Если он может, то почему бы и мне хотя бы не пофлиртовать с молодой симпатичной женщиной? Все казалось возможным. К тому же вряд ли бы мне удалось ее охмурить. Да и что бы я стал с ней делать?
— Знаете, по–моему, лучше любить и потерять… — промолвила она, лениво поигрывая серебряным колечком, продернутым через ее пупок, сквозь которое цепочка уходила вниз в лоно тьмы.
— Только не тогда, когда теряешь уже пятнадцатого… — возразил я. — Вся моя жизнь разделена на разных Полли, Принцев и Бинго…
— Томас Элиот?
— Что–то вроде.
— У него много стихотворений о кошках.
— Да, хотя в данном случае я пытался сделать кошачье переложение «Бесплодной земли». Вы любите поэзию? — спросил я.
— Только стихи о котах.
— Да?
— Да нет, я шучу. Мне нравится кое–что из прошлого века. Оуэн, Оден, Макнис, Бетжемен, Джон Хели. Раньше я их не понимала.
Я не ожидал, что она упомянет мое имя, но почему–то расстроился, когда не услышал его.
— До этого тоже писали стихи о котах, — заметил я. — Вот помню «Оду на смерть любимого кота, утонувшего в аквариуме с золотыми рыбками» Томаса Грея.
Она задумалась.
— Как–то это очень печально звучит. Послушайте, вам действительно так нужна эта шляпа «May May»? — помолчав, спросила она.
— Да, у меня есть приятель, который просто жить не может без нее, — ответил я.
— На Камденском рынке по воскресеньям торгует один парень, у которого она может быть. Если хотите, я съезжу туда с вами завтра… Я все равно туда собиралась, так что мне это не составит труда.
— Да, это было бы замечательно. Где мы встретимся?
— В час у станции метро «Камден».
— Отлично. Как вас зовут?
— Мерси, Мерси Рапг. А вас?
— Хилари Уит.
— До завтра, Хилари.
— Увидимся в час. Мерси.
Я абсолютно одурел от счастья и полдороги до вокзала прошел пешком, прежде чем пришел в себя. Каким–то образом мне надо было взять себя в руки: она была всего лишь любезна, она проводит меня до прилавка и уйдет, нет, она пригласит меня в клуб, и мы… да прекрати же ты, глупый старик.
Времени оставалось много, и я не знал, чем его занять. Я полагал, что мне без проблем удастся вернуться в Нортгемптоншир. Однако объявление на газетной стойке избавило меня от этого заблуждения: «Страшная железнодорожная катастрофа, движение приостановлено» — жизнерадостно сообщало оно. Таким образом, на весь субботний вечер я застрял в Лондоне.
Субботние вечера всегда казались мне самым тяжелым временем для человека, в одиночестве оказавшегося в чужом городе. Все возвращаются домой, чтобы принять ванну перед обильным обедом в кругу любящей семьи, а ты стоишь под дождем и наблюдаешь через окна за их ярко освещенным счастьем.
К счастью, я продолжал ежегодно платить членские взносы в размере пятидесяти фунтов как провинциальный член Кенсингтонского художественного клуба, поэтому мне было где преклонить голову и поесть. Я с радостью обнаружил, что он по–прежнему является бастионом презренных старомодных обычаев и не пошел ни на какие уступки современному пуританству. В баре, с пола до потолка увешанном изображениями людей, вещей и животных в золоченых рамах, все курили, а многие из моих ровесников были основательно пьяны. Какой–то старик, разглагольствующий о гольфе, катался по полу из соображений наглядности, дама лет сорока, сняв кофточку и лифчик, отплясывала на рояле под джазовую музыку, которую исполнял тип с повязкой на глазу и вандейковской бородой, а другая дама хлопнула меня по плечу, как только я заказал себе выпивку.
Думайте что хотите, но у наркодилеров нет никаких возрастных предубеждений, — за те двадцать минут, что я стоял у метро в ожидании Мерси, мне трижды предложили кокаин. Когда я в последний раз был в Камдене, он представлял собой район мрачных ирландских питейных заведений, грязных каналов, дешевых разносчиков, Ширли Конрана и доктора Джонатана Миллера. Теперь он выглядел так, словно сюда съехалась молодежь со всех концов света, чтобы обменяться одеждой и поговорить на чужих языках. Так моему взору предстали неаполитанцы в одеяниях американских негров, беседовавшие друг с другом по–испански, четыре японки в андских головных уборах, щебетавшие на магрибском наречии, растаманы, говорящие на малайском, сикхи, смеющиеся по–португальски, англоговорящие шведы, ортодоксальные раввины из Нигерии, болтавшие на языке урду.
Я думал, что она не придет, почти хотел, чтобы она не пришла: в моем возрасте надежду переносить еще труднее, чем рак простаты. По крайней мере, к раку простаты ты внутренне готов.
