Алексей Сейл - Шляпа «Мау Мау»
Обзор книги Алексей Сейл - Шляпа «Мау Мау»
Алексей Сейл
Шляпа «Мау Мау»
OCR Busya http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?lfrom=329574480&art=2778715
«Алексей Сейл «Живодер»»: Амфора. ТИД Амфора; Москва; 2004
ISBN 5–94278–594–5
Он появился весной, когда на полях озимой пшеницы проклюнулись первые желтоватые всходы, а фермер Сэм впервые выбрался из своей берлоги, чтобы полить сорняки гербицидами.
Занимаясь этим делом, Сэм всегда надевал на себя резиновый костюм, как у водолаза, с двумя канистрами за спиной, от которых шел поливочный шланг и которые, наверное, казались лютикам и колокольчикам аквалангами смерти.
Больше всего на свете фермер Сэм любил уничтожать то, что не могло принести ему пользы, и присваивать себе чужую землю, особенно в теплые весенние дни.
Узкая грязная улочка, на которой стоял теперь Сэм в своем космическом костюме, служила единственным проездом к обветшалым сараям и бетонированной стоянке, расположенной за моим домом. Сараи служили пристанищем бедным тварям, которых Сэм выбирал своими жертвами: свиньям, которых Сэм продавал на американских военно–воздушных базах в виде свиных отбивных, курам, овцам, а также, видимо, слонам и единорогам. Таким образом, эта улочка принадлежала ему. однако прямо вдоль нее шла изгородь, за которой находился мой палисадник, поэтому Сэм мог претендовать на нее лишь отчасти. Через несколько месяцев после того, как я переехал в деревню, Сэм предложил мне свои услуги по починке изгороди, которая кое–где уже распадалась на части.
Он замечательно справился с этим делом, но незаметно для меня передвинул ее на фут в глубь моей территории, отхватив себе таким образом еще широкую обочину. Вся деревня презирала меня за то, что я так легко дал обвести себя вокруг пальца и даже не заметил, что у меня украли полоску бесценной травы шириной в двенадцать дюймов, за то, что я продолжал улыбаться и здороваться с Сэмом и его женой, когда они сидели в своих шезлонгах на безупречно ровном газоне перед гаражом с тремя машинами. Это лишний раз убеждало их в том, что я никчемная неженка.
И тем не менее после этого Сэм начал испытывать странную неловкость из–за этой кражи, которую и грехом–то он не мог для себя назвать, ибо фермеры способны лишь на четыре чувства — жалость к самому себе, жадность, зависть и склонность к самоубийству. Поэтому с тех пор он как бы по рассеянности начал заботиться о моей выгоде, если она, конечно, не вступала в противоречие с его собственной. Впрочем, эту полоску земли он мне так и не вернул.
Меня зовут Хилари Уит, мне семьдесят два года, и я уже тридцать лет живу в Нортгемптоншире в деревне Литлтон — Стрэчи, хотя мне так и не удалось в ней прижиться. Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что причиной тому — свойственная провинциалам подозрительность к приезжим. Нет, дело исключительно во мне.
Рядом со мной живет супружеская пара пучеглазых соцслужащих — Майк и Микаэла Талмедж, у которых есть шестнадцатилетняя дочь Зуки. У Зуки есть приятель — двухметровый негр–трансвестит по фамилии Бейтман, который красит волосы в голубой цвет и носит в носу кольцо. С разрешения родителей Бейтман живет вместе с Зуки в ее детской спальне, по–прежнему завешанной рекламными афишами. Летними вечерами, когда у меня открыты окна, я слышу, как они занимаются слегка извращенным сексом. Бейтман прекрасно вписался в здешнюю жизнь.
Сколько бы я ни старался, мне не удается избавиться от застенчивости, сдержанности, вежливости и свойственного мне чувства вкуса, которые очень раздражают местных жителей. Заходя в местный паб, который его болтливая полусумасшедшая хозяйка переименовала в «Народную принцессу» после известного дорожно–транспортного происшествия, я заказываю пинту безвкусного горького пива и вызывающе тихо сажусь в уголок. «Горького?» — спрашивает при виде меня хозяйка. «Немного…» — неизменно отвечаю я (в начале восьмидесятых я еще позволял себе шyтить — «нет, немного подсластите…»). Окружающих это приводит в бешенство. Даже приезжие из Банбери, впервые оказывающиеся в нашем пабе, чувствуют приступ раздражения при моем появлении.
Зато когда сюда врывается Бейтман в бальном платье, надетом поверх синтетического велосипедного трико, с какой–нибудь ударной фразой из очередной телевизионной рекламы, все просто счастливы его видеть. Все начинают кричать, шутить и восхищенно выяснять у него, каково это быть негром.
Если бы я был каким–нибудь шпионом, наверное эти мои качества ценились бы здесь больше. Но я не шпион, я просто одинокий старик.
Одинокий старик в ссылке. По крайней мере, когда цари отправляли в Сибирь своих беспокойных подданных, там их встречали другие такие же, с кем можно было поболтать, поохотиться, с которыми можно было заняться любовью или организовать побег. Мне всегда эти ссылки представлялись отличными зимними каникулами — катание на лыжах, уроки танцев с Львом Троцким, беседы с Владимиром Ильичом Лениным.
Но я сам себе надзиратель, а потому побег невозможен.
Меня зовут Хилари Уит, мне семьдесят два года, и когда–то, много лет тому назад, я был тем, что называется, «известным поэтом». Я никогда не был авангардистом и всегда предпочитал простые ясные слова о любви, розах и мимозах, которые рифмовались. Да простит меня Господь, я пользовался своей популярностью, чтобы достичь славы. Телевидение сняло обо мне часовой фильм, который был показан по Би–би–си в лучшее время, — это была эпоха, когда власти пытались внедрить в сознание публики идею самосовершенствования, как Сэм «внедряет» в своих бедных животных перемолотые остатки их родственников. Кроме этого, у меня была собственная радиопередача» выходившая раз в неделю, и однажды я там сделал очень удачную рекламу каши с забавной игрой слов.
Мое переселение в Нортгемптоншир началось в 1968 году во время обеда с моим покойным издателем Блинком Каспари из издательства «Каспари и Миллипед». В течение некоторого времени мне никак не удавалось с ним связаться. Его секретарша непрерывно повторяла: «Он на собрании».
Подобное вранье в деловых отношениях лишь недавно завезли из Соединенных Штатов, поэтому, когда она говорила, что он на собрании, я действительно думал, что он на собрании. «Он ходит на собрания чаще, чем генеральный секретарь Британского конгресса тред–юнионов», — шутил я. Может, вы уже не помните, но в те времена Британский конгресс тред–юнионов был очень влиятельной организацией профсоюзов, которой руководил человек с очень странным цветом волос. (Я вдруг подумал, а не следует ли объяснить, что такое профсоюзы. Но тогда придется объяснять все. Как выглядели монетки в три пенса. Что такое нравственное перевооружение. Эмоциональный голод. Служебный долг. Сексуальное воздержание.)
После многочисленных звонков мой издатель наконец пригласил меня на обед в ресторан, который описал по телефону как «кусочек Франции времен Первой мировой войны». Ресторанчик оказался в подвале.
Спускаясь по лестнице, я заметил:
— Когда ты говорил о Франции времен Первой мировой, я думал, ты имеешь в виду что–то типа «Прекрасной эпохи», возвращение к классицизму.
— Нет, я буквально имел в виду Францию времен Первой мировой войны, — ответил Блинк.
К этому моменту мы уже вошли в помещение, называемое рестораном. Я огляделся. Переступив порог, мы оказались в другом времени. В подвальном помещении была воссоздана атмосфера провинциального ресторанчика Северной Франции примерно семнадцатого года, то есть в разгар Первой мировой войны. Казалось, несколько часов назад помещение пострадало от целого ряда прямых попаданий осколочно–фугасных бомб. Стены в нескольких местах были пробиты насквозь, и сквозь рваные отверстия в них виднелись подвальные помещения, поспешно заваленные мешками с песком. На мешках стояли два древних пулемета, с задранных казенников которых свисали пулеметные ленты. Стычка между манекенами союзных и немецких войск произошла совсем недавно, и на мешках с песком в неподвижных позах смерти лежали павшие в заляпанных кровью немецких, французских и английских мундирах.
Официанты выглядели как члены генерального штаба французских войск, а грубо отесанные столы и стулья были изрешечены шрапнелью, как и полагалось в бункере. На каждом столе был установлен старомодный полевой телефон, заведя который можно было поговорить с любым посетителем или посетительницей, тем самым физически реализовав современный лозунг «Занимайтесь любовью, а не войной». Через утопленные в стенах динамики несся грохот взрывов и вой снарядов. Каждые полчаса за мешками с песком раздавались небольшие взрывы, и оттуда вылетали дым и искры.
Сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, я думаю, что у каждой эпохи есть свой взгляд на прошлое. И поэтому, хотя мне и Блинку (а также многим другим пережившим Первую мировую войну и еще продолжавшим коптить небо в 1968 году) атмосфера ресторанчика тогда представлялась подлинной, сегодня он непоправимо выглядел бы порождением шестидесятых. И если кому–нибудь сегодня взбредет в голову сделать новенький разбомбленный ресторанчик начала XX века, он будет выглядеть совсем иначе.
