Русина Волкова - Родился. Мыслил. Умер
“Средний был и так, и сяк” - это мой брат-одноклассник Николай Николаевич, в отличие от меня, Николай “в законе”. Его мы лишились как раз потому, что он был и так, и сяк. Николай был биологом, все говорили, что еще немного, и Нобелевская премия будет у него в кармане. Собственно, он был первым, кто ближе всех в то время подошел к проблемам клонирования, не страшась продолжить исследования по евгенике, что делало его практически продолжателем дела нацистов, но его мало волновало, как идеологически не выдержаны были его работы. Поэтому как гром среди ясного неба для моих родителей и всех наших знакомых было его вступление в коммунистическую партию и, что еще более непостижимо, делание партийной карьеры. Даже мой отец, который был руководителем большого института, как-то сумел отвертеться от членства в КПСС, хотя это было бы объяснимо, учитывая его должность. Но вот Николай мог спокойно оставаться завлабом и из всей общественной активности только профсоюзные взносы платить. Логическая цепочка подсказывала, что он подвинулся рассудком и эволюционировал так: евгеника-нацизм-коммунизм. Но дальше, сделавшись освобожденным секретарем парткома своего института, он забросил свои микроскопы и опыты и начал громить все новые направления в биологии. Его стали бояться и ненавидеть, даже родители прекратили вести при нем какие-либо разговоры о политике или об общих знакомых, а потом перестали рассказывать и политические анекдоты. Женился он соответствующим образом на секретаре райкома партии, это был конец. Отец наш дружил с Сахаровым и другими достойными людьми и стеснялся своего домашнего Лысенко-Суслова-Андропова. Если первого сына лишили отцовской мельницы, то второму не достался не только осел, но даже от “мертвого осла уши”, а второй внук, как и первый, был лишен привилегии расти в доме предков.
Я впервые в жизни стал единственным сыном, а моя жена - единственной невесткой, с которой после первых двух смогли наладить отношения мои родители, наши дочери заменили им весь сонм возможных потомков. И все-таки меня продолжала мучить мысль: ну да, сыновья выросли не такими, как хотелось бы, и жены их были чужими нашему дому, но как у нашей фарфоровой куколки не разбилось сердце от разрыва со своими детьми, от отказа от своих внуков? Может, Шанхай всему виной или Караганда? Может, там закалилось сердце не рыдать над потерями? Я никогда не узнаю правды. Мы не выбираем себе родителей, но ведь и они не выбирали нас.
Жена.
Часть четвертая
Ее склонность к вранью и мистификациям была феноменальной - от легких выдумок до логично построенных схем. Я уже упоминал, как в начале нашего знакомства она поставила меня в тупик своей ненужной историей про итальянские сапоги, принесенные в жертву Канту. Это были еще цветочки. Как-то она поведала мне тайну своего генеалогического древа. Дескать, род свой ее семья ведет из обедневшего и опустившегося в силу исторических обстоятельств польского дворянства. Ее прапрадед, Александр Квопинский, якобы был известным польским националистом, связанным с декабристскими кругами, дружил с самим Пушкиным, о чем свидетельствует копия первого издания “Евгения Онегина” с дарственной надписью автора: “Сашке от Сашки. Пан Квопинский, помнишь наши встречи?”. Далее шло по-польски: “За пенькных пань!”. Все завершалось размашистой подписью автора, по бокам были небрежно рассыпаны рисунки пером - чья-то рука с поднятым бокалом, пара девичьих профилей.
Этот экземпляр книги не хранился в семье, передаваясь из поколения в поколение, а достался моей жене чудесным образом. Когда подростком она лежала в психушке, на соседней койке куковала свой бессрочный курс лечения одна доморощенная пушкиноведка. Вообще-то она была дежурной по этажу гостиницы “Спорт”, что возле Ново-Девичьего монастыря, но поскольку в этой гостинице годами останавливались циркачи и другие звезды провинциальных филармоний, то дамочка всегда была окружена артистическими личностями, то есть жила свою жизнь, как говорится, в искусстве. Чтобы не спать по ночам, а продолжать негласный ночной дозор за постояльцами, она увлеклась атрибуцией неизвестных пушкинских рисунков и переатрибуцией известных. Тогда же один из постояльцев, приехавший откуда-то из Сибири, и привез ей за определенную мзду и поблажки гостиничного режима хорошо сохранившийся в вечной сибирской мерзлоте экземпляр книги, в свое время, вероятно, привезенный в Сибирь прапрадедом моей супруги, сосланным туда царем за революционное польское поведение: “еще Польска не сгинела!”.
Дотошная правдоискательница из гостиницы “Спорт”, каким-то образом уцепившись за короткую польскую фразочку и дату под автографом, извлекла на свет фамилию адресата, ранее не упоминавшегося ни в каких пушкинских изданиях и справочниках, в головках девиц опознала сестру адресата Анастасию, в замужестве Анастасию Волынец, то есть прапрабабушку моей жены, а в другой головке - невесту ранее неизвестного Сашки, испугавшуюся разделить участь декабристских жен и вовремя сбежавшую из-под венца Аделаиду Щутскую. На этой находке-догадке карьера дежурной по этажу закончилась. Попытки влезть со своими атрибуциями потерпели крах - пушкинисты-академики не захотели допустить профанации святого дела пушкиноведения, так и любой сантехник завтра замахнется на нашего Александра, нашего Сергеевича. Автограф сочли подделкой, аргументируя, что не мог наш гений чистого русского языка написать такую тривиальную пошлость, да и не в стиле это, дескать, эпохи написано: “Сашке от Сашки”, а “ты помнишь наши встречи” вообще взято из репертуара Изабеллы Юрьевой. Более того, этот так называемый Александр Квопинский не упоминается ни одним из друзей и знакомых Пушкина, не писали про него и в печатных изданиях того времени, хотя в реестре польских шляхтичей такое лицо и числилось.
Дежурная по этажу маниакально настаивала на своем, даже написала научный доклад на эту тему и отправила его для участия в конференции американских славистов, куда ее не выпустили органы. А чтобы она не подрывала авторитет советского пушкиноведения, вместо конференции ее запрятали в психушку, куда ей разрешили взять только зубную щетку, кружку, миску, ложку, пару сменного нижнего белья и томик “Евгения Онегина”, который она пообещала съесть за тридцать секунд, если у нее попытаются его отобрать. Ну, а в психушке она волей судьбы оказалась в одной палате с моей будущей бывшей женой, которая как раз и оказалась наследницей по прямой того самого Александра Квопинского, который “Сашке от Сашки”. Для интеллектуальной сотрудницы гостиницы “Спорт” было очевидно, что преступная клика пушкинистов-кагэбистов не даст ей выйти на свободу, как Квопинскому вернуться с каторги, поэтому она благословила соседку по палате “Евгением Онегиным” и вручила последней причитавшийся той по праву наследования авторский экземпляр. По словам жены, из дворянства прапрадед был разжалован и, устыдившись падения, сменил свою прославленную польским национализмом и Пушкиным фамилию Квопинский всем назло на незамысловатую фамилию Мошонкин, этим и объясняется смена родового имени.
Ну, какова история? Я от нее сам чуть в психушку не попал. Этих обедневших и ну очень опустившихся польских дворян Мошонкиных я неоднократно встречал - как-никак мои тесть и теща, люмпен-пролетарии одного из столичных заводов. Про их предка Квопинского я их даже и расспрашивать не стал, чтобы не загонять в угол насочинявшую всю эту безумную историю жену. Сразу оговорюсь: книжечку-то с автографом якобы Пушкина я действительно у нее видел. И подпись там чья-то стоит, и головки, напоминающие пушкинские загогулины, тоже пером начертаны. Такие типичные пушкинские рисунки - профиль девиц с очевидным оволосением на лице, двойными подбородками и обвисшими щеками, неудивительно, что в этих карикатурах пушкинисты не могут признать красавиц той эпохи, то и дело ошибаясь в атрибуциях.
…Таких историй была бездна - и как она из окна падала и живая осталась, и как у известного режиссера в примах ходила. Но самая отвратительная история была про то, как ее во время стажировки в США изнасиловал в местной, уже американской психушке лечивший ее врач, оказавшийся потомком одного из американских президентов и собиравшийся на ней жениться, если она - по его прихоти извращенца - решится сменить свое имя на Ширли Макклейн. Жена моя оказалась более принципиальной, чем ее предок-шляхтич, загубивший свое родовое имя в сибирских рудниках, и менять свое имя отказалась, тем самым окончательно потеряв возможность сделаться будущей первой американской леди, ведь ее извращенец в белом халате собирался начать президентскую гонку на следующих выборах.
Никаких доказательств этой истории, типа первого варианта американской конституции с автографом одного из президентов США “Стиву от Джорджа” или “Биллу от Авраама”, она мне предъявить не смогла. Но вот косвенное доказательство того, что в Штатах у нее что-то произошло серьезное, у меня было: жена стала пить, пила виски, хотя и без содовой, но каждый день. То, чего не смогли привить ей в детстве опустившиеся алкаши-родители из польских обедневших дворян, тому научили в американской психушке во время ее научной стажировки в одном из ведущих университетов Бостона, по иронии судьбы носящего имя одного из президентов США, прапрадеда предполагаемого насильника-психиатра. Когда я вспылил от этого нового безумия и спросил ее, почему я должен верить всему этому бреду про ее шашни с американскими президентами и их дебильными отпрысками-неудачниками, она спокойно задала мне вопрос: “А почему я должна верить твоему чаю с королевой? Может, ты догадался ложечку с вензельком оттуда спереть или хоть салфеточку к рукам прибрать? Ты с королевой - чаи распиваешь, а я с будущим президентом США - трахалась, всякое бывает. И вообще, реальность не нуждается в доказательствах”, - совсем некстати процитировала она Хайдеггера. Ну, почему моему кумиру так не везет? Мне впервые стал понятен философ-структуралист Альтуссер, зарубивший свою жену, я думаю, что, если бы я был в числе присяжных на его суде - случись это после одного из наших споров с женой, я просил бы его оправдать.
