Русина Волкова - Родился. Мыслил. Умер
Хотя, говоря откровенно, в ее словах был определенный резон. Что есть слова и как они связаны с реальностью, чем факты жизни более реальны, чем наши сны, рассказанные друг другу истории? Почему Евгений Онегин живет уже не первую сотню лет, а вот некоего Александра Квопинского даже современники не упоминают? Разве я изменяюсь внутренне от того, что люди зовут меня то Степаном, то Николаем?
Продолжение профессиональной трудовой деятельности. мои ученики.
Часть вторая
Третье поколение моих студентов было особенным - учиться на неидеологическом (наконец-то!) факультете пришли дети диссидентов, моих коллег, друзей и прочей интеллектуальной элиты. Это были носатые, очкастые, одинаково стриженные “унисекс”, одетые в потертые джинсы и безразмерные свитеры бесполые существа со знанием, как минимум, трех европейских языков, классической латыни и греческого, многие уже взялись за японский. Философов они читали еще в детстве в подлинниках, развитая по модным методикам память позволяла им цитировать целые страницы проходимых классиков и бестактно поправлять меня во время лекций, когда я оговаривался или что-то подзабывал. Они считали себя почти что небожителями, снобизм выпирал из пор вместе с юношескими прыщами. Каждый мечтал стать знаменитым, покорить всю мировую философскую общественность новыми направлениями в исследовании метафизики, я их недолюбливал и боялся.
Вот этих-то юных дарований, несмотря на мою тесную дружбу с их родителями, я, как мог, старался засыпать на экзаменах, они подавали на апелляции в высшие инстанции и с успехом пересдавали мой курс авторитетным комиссиям. У меня начались неприятности на факультете, моя пристрастность была очевидной. Зато мои знакомые были в восторге, им уже тоже порядком надоело, что отпрыски их же за людей не считают, после всего, что для них было сделано. Так и норовят снисходительно поправлять родительский акцент в иностранных языках или поймать предков на незнании всякой там герменевтики с хренменевтикой, откуда только такие умные вдруг народились?
Единственные, кто спасал меня в это непростое время, были мои любимые студентки-блондиночки со вздернутыми носиками, губками-бантиками, неизменными мини-юбками и плюшевыми талисманами под мышками. Время было не властно над ними, поколение философских “Барби” четко воспроизводилось из года в год. Но что гражданская война сделала с буденновскими скакунами, превратив их в степях Туркестана в верблюдов, то и это проклятое время перестройки изломало моих куколок и вставило им в хорошенькие головки вместо опилок мозги. Конечно, мне было жалко смотреть на эту метаморфозу, но с каким же злорадством я наблюдал на семинарах, как мои милые барышни, с не меньшей домашней подготовкой, чем диссидентские вундеркинды, сражали последних наповал своими оригинальными мыслями, серьезными анализами различных философских школ и направлений, и все это проделывали очень мило, без пафоса и снобизма однополых очкариков. А после занятий садились в свои только появившиеся модели иномарок и любезно предлагали подвести до метро сокурсников, которые бежали их как чумы. Я готов был каждой моей блондиночке целовать руки и ноги за моральную поддержку и сочувствие. В добрый путь вам, будущие женщины-философы, мисс “Надежды России”!
Жена.
Часть пятая
С моей женой очень легко было играть в ассоциации: поэт - Пушкин, лишний человек - Евгений Онегин, молодые влюбленные - Ромео и Джульетта, имя - Роза и так далее… Она и без всякой игры злоупотребляла шаблонами и тавтологиями, одни и те же образы талдычила снова и снова, затирая их до отвращения. Любой человеческий поступок укладывался у нее в схему, построенную из литературного материала. Она не могла жить “не в образе”, нужно было только угадать, кого она сейчас из себя строит, и при желании подыгрывать ей. Насколько я знаю, некоторые так и поступали в ее отношении, я же - дурак! - пытался докопаться до ее истинного “я”, обнаружить крупинку настоящего естества, не замутненную чужими примерами душу и не мог. Не случайно я вспомнил про замечательную работу Крошки Ру об использовании в психоанализе символов-образов по Виттгенштейну. Так я начал одну из своих главных разработок в гендерных исследованиях, которая могла бы помочь разобраться в тонкостях женской психологии. Я начал очередную серию опытов, где подопытным объектом выступала моя любимая жена. Я мечтал создать матрицу женского поведения, используя все новейшие достижения новых технологий, психологии, философии, лингвистики и даже модной нынешней дисциплины - логистики (не думайте, что я наивно путаю ее с логикой, я ведь не Крошка Ру).
Самое главное было - неожиданно подскочить к ней, поймать врасплох и спросить, о чем она в этот момент думала. Как правило, она отвечала враньем, но заметьте - литературным враньем! Оставалось понять, почему она в этот момент автоматически использовала тот или иной образ. Мне казалось, что я, как никогда, близок к разгадке ее “я”, однако отношения наши становились все хуже и хуже. Она пила, думая, что я ничего не замечаю. Как это можно было не заметить! Я пытался договориться с наркологами, но для этого, во-первых, надо было опять положить ее в психушку, а мне бы так не хотелось этого делать, но самое главное - для успеха было необходимо ее желание избавиться от этой пагубной привычки, а желания-то как раз и не было. Гораздо позже, чем миазмы перегара, я почувствовал, что она начала мне изменять. Мне было неинтересно с кем, я далек от образа Отелло, меня поразило, что это вообще было возможно. Зачем? Почему? Разве я мало уделял ей внимания? Как раз наоборот - бегал за ней и каждое ее слово записывал, заделал ей двух дочек, диссертацию за нее написал, в Америку отправил… Америка- разлучница! Это она увела у меня жену, зачем, зачем я своими руками разрушил наше нуклеарное состояние “жена-муж-дочь-еще дочь”. Как мне жить без своей половины и еще двух четвертушек, отправленных мною учиться за рубеж, подальше от мамашиных загулов?
Единственное, что попросил я ее тогда - хотя бы соблюдать элементарные приличия, не водить своих хахалей в наш общий дом, но она уже закусила удила и понесла! Потом вдвоем с одним из ее придурков они выставили меня из дома, вытащив на лестничную площадку все мои рабочие материалы и книги по философии. На некоторое время пришлось вернуться к родителям.
Мать.
Часть третья
А в отчем доме меня ожидала самая большая измена в моей жизни, хотя уж кто-кто, но я должен был быть к этому готов, если учитывать историю моей семьи. Моя любимая мама, небесное создание в японских шелках, считала, что во всем произошедшем - моя вина, а жена моя - страдалица, жертва неудачных семейных отношений. И в ее утешение мама подарила этой “страдалице” семейную реликвию, о существовании которой я и не догадывался, - золотой медальон в виде дорогой миниатюрной книжицы с эмалевой инкрустацией на обложке, с золотым замочком-застежкой, внутрь медальона были вставлены фотокарточки ее отца и матери, изображения которых никогда не было в нашем доме. Более того, рассказала этой недоделанной женщине-философу, этой плебейской твари из опустившихся польских шляхтичей, этой подстилке для американских президентов и их отпрысков… в общем - моей бывшенькой, историю своей жизни, родительские судьбы и так далее, то, чего я так долго и безуспешно пытался всю жизнь у нее узнать, да еще велела ей все это хранить при себе, пока не настанет черед передать дочерям по наследству.
– Да она пропьет твой медальон или любовнику за услуги подарит. Плевать ей на твои секреты, на твою таинственную родню (кстати, мне и об отцовской линии ничего не известно), у нее самой предок был неизвестным другом Пушкина и готовил политический переворот в Польше… Мне украшения ни к чему, но хотя бы напрямую внучкам отдала! - кричал я ей.
– Они еще ничего не пережили в жизни, а эта книжечка кровью умыта, слезами политая, не для них пока. А что жена твоя пьет и гуляет, так, может, не только ее вина в этом, как ты думаешь, Степан?
Сказала и смерила меня глазами, как свою нелюбимую дешевку-сноху, и прошуршала назад в свои чертоги.
Отец, как всегда, полностью принял ее сторону. Он вообще всю свою жизнь поставил на служение ей. Вот и сейчас, когда их уровень благосостояния начал стремительно падать из-за бардака в стране и безденежья в академии, развернул невиданную деловую активность. Часть помещений института была передана всяким коммерческим фирмам, даже один из туалетов был переоборудован в платный кооператив для прохожих, отчаявшихся найти в столице места для отправления нужды, кроме традиционного для России использования подъездов домов и лифтов. “Нужда заставит”, - шутил отец по поводу новаторского способа зарабатывания денег для себя и своих сотрудников. Финансовые дела в семье значительно улучшились, мама могла продолжить свою коллекцию меховых манто.
